Джозеф Антон

Полицейские были недовольны третьим визитом за четыре дня по одному и тому же адресу, но он уперся, и они сдались. В тот вечер она рассказала ему кое-что о своей жизни, хотя многое обошла стороной, и на него опять повеяло болью ее детства: утрата матери, стареющий отец, странная Золушкина жизнь у родственников, которые взяли ее к себе. Одна женщина — она не называла ее по имени, говорила: женщина, которая тогда смотрела за мной, — обижала ее. Но в конце концов ей улыбнулось счастье: Кэрол Нибб, старшая двоюродная сестра, стала для нее второй матерью. Элизабет изучала литературу в Уорикском университете. И ей нравились его книги. Были долгие часы разговоров, а потом он они держали друг друга за руки, а потом целовались. Когда он взглянул на часы, было полчетвертого утра — Золушкина карета, сказал он ей, давно уже превратилась в тыкву, а в другой комнате сидели страшно недовольные и усталые полицейские. «Очень увлечен, — написал он в дневнике. — Умная, нежная, хрупкая, красивая и любящая». Ее влечение к нему было таинственно, необъяснимо. Всегда, думалось ему, выбирает женщина, мужчине остается только благодарить счастливую звезду.

Ей надо было съездить в Дербишир навестить двоюродную сестру Кэрол, потом — давно намеченная поездка на отдых с подругой, так что снова встретиться они могли только через две недели. Она позвонила из аэропорта сказать ему «до свидания», и он пожалел, что она улетает. Он начал рассказывать про нее друзьям — Биллу Бьюфорду, Гиллону Эйткену — и сообщил телохранителю Дику Биллингтону, что просит добавить ее в «список», то есть дать ей право приезжать к нему в Уимблдон. Произнося эти слова, он знал, что уже принял важное решение на ее счет. «Ее надо будет проверить, Джо», — сказал Дик Биллингтон. «Отрицательная проверка» — процедура более быстрая, чем «положительная». Взглянуть на ее биографию, связи, окружение, и если нет ничего подозрительного — она чиста. «Положительная проверка» занимает намного больше времени. Это беседы с людьми, это разъезды. «В ее случае такого не потребуется», — сказал Дик. Двадцать четыре часа — и Элизабет была одобрена: никаких сомнительных типов, никаких иранских агентов и сотрудников Моссада в ее прошлой жизни не обнаружили. Он позвонил ей и сообщил об этом. «Я этого хочу», — сказал он. «Чудесно», — ответила она, и так у них началось. Два дня спустя она, сидя за рюмкой с Лиз Колдер, вернувшейся из поездки, рассказала ей, что произошло, а потом подкатила на велосипеде к уимблдонскому дому и осталась на ночь. В тот уик-энд она провела у него дне ночи. Отправились ужинать в Клапам к Анджеле Картер и ее мужу Марку Пирсу, и Анджела, которой вообще-то нелегко было угодить, одобрила ее. Зафар, тоже вернувшийся в Лондон, приехал к нему, и они с Элизабет сразу нашли общий язык.

Так много было такого, о чем им хотелось поговорить… Когда она в третий раз ночевала в Уимблдоне, они не спали до пяти утра — рассказывали друг другу разные разности, вздремывали, занимались любовью. Он не помнил, чтобы у него когда-нибудь была такая ночь. Началось что-то хорошее. Сердце было полно, и наполнила его Элизабет.

«Гаруна» первые читатели приняли хорошо. Эта маленькая книжка, которую он написал, исполняя обещание, данное ребенку, стала, возможно, самым популярным из всех его произведений в художественном жанре. И в жизни чувств, и в профессиональной жизни у него начинался, он видел, новый этап, и нелепое существование, которое он вел, было от этого еще тяжелее переносить. Зафар сказал, что хотел бы поехать кататься на лыжах. «Может быть, поедешь с мамой, а я заплачу?» — предложил он. «Но я хочу с тобой», — возразил его сын. Эти слова ранили его сердце.

Пришла почта. В ней были первые экземпляры «Гаруна». Это его взбодрило. Он надписал с десяток экземпляров для друзей Зафара. В экземпляре Элизабет он написал: «Спасибо, что вернула мне радость».

Все чаще высказывалось мнение, что «дело Рушди» не заслуживает тех хлопот и переживаний, которые начались из-за него, поскольку сам объект — человек недостойный. Норман Теббит, один из ближайших политических союзников Маргарет Тэтчер, написал в «Индепендент», что автор «Шайтанских аятов» — «первостатейный негодяй… [чья] публичная жизнь — череда презренных измен своему воспитанию, религии, новой родине и национальности». Лорд Дейкр (Хью Тревор-Роупер), видный историк, тори, пэр, «удостоверивший подлинность» фальшивых «дневников Гитлера», утерся после конфуза с «дневниками» и заявил — тоже в «Инди»: «Мне интересно, как поживает в эти дни Салман Рушди под великодушной защитой британского закона и британской полиции, о которых он отзывался так грубо. Ему, надеюсь, не слишком уютно… Я бы не огорчился, если бы кто-нибудь из британских мусульман, сожалеющих о его дурных манерах, подстерег его на темной улице и поучил хорошему поведению. Если бы это заставило его впредь сдерживать свое ретивое перо, общество бы выиграло, литература — не пострадала».

Писатель Джон Ле Карре: «Не думаю, что кому-либо из нас можно безнаказанно оскорблять великие религии». Он же, в другой раз: «Готов повторить снова и снова: у него были все возможности спасти лицо своих издателей и, сохраняя достоинство, изъять книгу из продажи до более спокойных времен. По-моему, ему нечего больше доказывать, кроме своей бесчувственности». Ле Карре отверг и довод, основанный на «литературных качествах» книги: «Выходит, мы должны предоставлять литераторам больше свободы слова, чем авторам дешевого чтива? Такой элитизм не подкрепляет позицию Рушди, в чем бы эта позиция сейчас ни состояла». Он не сказал, был ли бы он против использования категории «литературных качеств» при защите, скажем, джойсовского «Улисса» или «Любовника леди Чаттерли» Д. Г. Лоуренса.

Дугласа Херда, британского министра иностранных дел и «писателя», сотрудник газеты «Ивнинг стандард» спросил: «Какой у вас был самый мучительный момент за время работы в правительстве?» — «Чтение „Шайтанских аятов“», — ответил он.

В начале сентября он побывал у Данкана Слейтера в его доме в Найтсбридже. Обилие индийских картин и изделий неожиданно обнаружило в Слейтере индофила, чем, возможно, объяснялась его симпатия к человеку-невидимке. «Вы должны использовать все ваши связи в СМИ, — сказал Слейтер. — Нужны положительные отклики». Надин Гордимер собрала под своим воззванием к Ирану впечатляющий список подписей, в том числе Вацлава Гавела, французского министра культуры, многих писателей, ученых и политиков, и Слейтер высказал мысль, что это можно было бы использовать, чтобы побудить, к примеру, «Таймс» опубликовать сочувственную редакционную статью. Письмо Гордимер было напечатано и вызвало слабую реакцию. Ничего не изменилось. Газета «Индепендент» сообщила, что получила 160 писем, критикующих высказывание Теббита, и лишь два в его поддержку. Это было хотя бы что-то.

Несколько дней спустя министр иностранных дел Италии Джанни де Микелис заявил, что Европа и Иран «близки» к обмену письмами, который будет означать «отмену фетвы» и даст возможность нормализовать отношения. Слейтер сказал, что это заявление «несколько опережает события», но «тройка» министров иностранных дел Европейского сообщества действительно намеревается через несколько дней провести переговоры с министром иностранных дел Ирана Али Акбаром Велаяти.

Элизабет начала рассказывать о своих новых отношениях близким друзьям. Он, со своей стороны, рассказал про нее Исабель Фонсеке. Потом он узнал, что Мэриан возвращается в Лондон.

27 сентября 1990 года, в день выхода в свет «Гаруна и Моря Историй», Иран и Соединенное Королевство возобновили частичные дипломатические отношения. Данкан Слейтер, позвонив из Нью-Йорка, сказал, что «были получены заверения». Иран не будет ничего предпринимать, чтобы привести фетву в исполнение. Отменена она, однако, не будет, и предложение о награде в миллионы долларов за его убийство (аятолла Санеи, объявивший о вознаграждении, все повышал и повышал сумму) останется в силе, ибо оно «к правительству отношения не имеет». Слейтер попытался изобразить это как шаг в позитивном направлении, но выглядело это скорее как предательство. Никакой сделке на его счет, заключенной Дугласом Хердом, доверять он не мог.