Джозеф Антон

А в конце концов, хоть на это и потребовалось еще больше времени, вернулась дружба, которая позволила им многое делать по-семейному: бывать друг у друга дома, приглашать друг друга за стол, ходить с мальчиками в ресторан или в кино, даже отдыхать вместе во Франции, в Индии и — правда, правда! — в Америке. В конце концов возникли отношения, которыми можно гордиться, отношения, которые были сломаны, растоптаны и еще раз сломаны, но потом восстановлены — не без труда, не без разрушительных срывов, медленно, серьезно восстановлены людьми, которыми они были на самом деле, людьми, избавившимися от жутких доспехов развода, похожих на те, в какие облачаются непримиримые бойцы из научно-фантастических фильмов.

Чтобы это произошло, понадобились годы, и понадобилось, чтобы его Иллюзия пырнула его ножом в сердце и исчезла из его жизни, исчезла не в зеленом облаке дыма, как Злая Ведьма Запада, а на частном самолете некоего престарелого Скруджа Макдака, направляясь в его частный мир — в Унылые Дюны и другие места, преисполненные подлости и денег. После восьми лет, когда она в среднем раз в неделю говорила ему, что он слишком для нее стар, она связалась с селезнем на двести лет старше — возможно, потому, что Скрудж Макдак мог открыть перед ней заколдованную дверь, за которой лежал ее приватный тайный мир грез о безграничных возможностях, о жизни, где нет слова «нет», на Большой Леденцовой Горе из песни — «там, где солнце и вечное лето, где на деревьях растут сигареты»; потому что в приватном зале приватного дворца в Даксбурге, США, имелся бассейн, полный золотых дублонов, и они могли прыгать в него с низкого трамплина, а потом часами плескаться, как любил плескаться дядя Скрудж, в блаженно-жидкой денежной стихии; а то, что он был близкий друг Дака Чейни и Джон Макдак (не родственник) обещал ему после поражения Барака Обамы пост посла США в любой стране по его выбору, не имело особого значения, ибо в подвале его приватного замка хранился Алмаз величиной с отель «Риц», а в пещере в самом сердце Утиной Горы, которую он давным-давно, в юрский период, будучи еще юным утенком семидесяти с чем-то лет, купил, сделав ловкий венчурно-капиталистический ход, его ручные тираннозавры и верные велоцерапторы охраняли от любых грабителей его сказочную драконью казну, его приватный тайник с неисчислимым богатством.

И когда она улетела в этот фантастический мир, вернулась реальность. Они с Элизабет не поженились вторично и не стали опять любовниками — это было бы нереалистично, — но сумели стать более ответственными родителями и очень близкими друзьями, и подлинные их характеры раскрыла не война, которую они вели, а мир, который они заключили.

В 2000 году фетва — эта старая история — хоть изредка, но всплывала. Однажды он, посмотрев сдававшуюся квартиру на Манхэттене, стоял на тротуаре на Бэрроу-стрит, и друг ему на мобильный позвонил британский министр иностранных дел. Диковинные дела, подумал он. Я без всякой охраны стою, хожу, езжу по своим житейским надобностям — а между тем Робин Кук мне сообщает: его иранский коллега Харрази подтвердил, что все в Иране поддерживают соглашение, но британская разведка по-прежнему не уверена, и, между прочим, Харрази говорит, что история про людей, готовых продать свои почки, — выдумка, и так далее, и так далее. Он к тому времени уже перевел стрелку у себя в голове и больше не ждал разрешений на что бы то ни было ни от британского правительств, ни от Ирана, он сам строил свою свободу прямо здесь, на тротуарах Нью-Йорка, и если он найдет себе постоянное жилье, это будет очень-очень полезно.

Была одна квартира на углу Шестьдесят шестой улицы и Мэдисон-авеню напротив магазина Армани. Потолки там были низковаты, и квартира не сказать чтоб блистала красотой, но цена была приемлемая, и хозяин соглашался продать квартиру ему. Дом был кооперативный, поэтому требовалось согласие правления, но хозяин оказался председателем правления и пообещал, что здесь проблемы не будет, чем доказал одно: даже председатели правлений жилищных кооперативов Верхнего Истсайда могут неверно представлять себе, как люди в действительности к ним относятся. Дело в том, что, когда пришло время для собеседования, враждебность правления к кандидату оказалась такова, что ее нельзя было объяснить одной лишь тучей над его головой. Он пришел в квартиру, которая вся блестела, полную лакированных дам с лишенными мимики, точно маски в греческих трагедиях, лицами, и ему приказали разуться, чтобы не повредить пушистый белый ковер. Собеседование было до того поверхностным, что это могло значить одно из двух: либо богини в масках уже решили сказать «да», либо они решили сказать «нет». В конце разговора он заметил, что был бы благодарен за быстрое решение, на что самая величественная из величественных дам, красноречиво пожав плечами, ответила сквозь античную неподвижность лица, что решение состоится, когда оно состоится, и затем добавила: «Нью-Йорк — очень жесткий город, мистер Рушди, и вы, я уверена, понимаете почему». — «Нет, — хотелось ему сказать. — Нет, честно говоря, я этого не понимаю, миссис Софокл, не могли бы вы объяснить?» Но он знал, чтó она сказала ему на самом деле: «Нет. Только через мой наботоксированный, липосакцированный, прошедший гидроколонотерапию и операцию по удалению ребер труп. Тысячу раз нет».

В последующие годы он порой жалел, что не запомнил имени и фамилии этой дамы: она заслужила его большую-пребольшую благодарность. Если бы правление его одобрило, пришлось бы купить квартиру, которая не нравилась ему по-настоящему. Но сделка не состоялась, и в тот же день он нашел себе новое жилье. Иной раз трудно было не поверить в Судьбу.

Песня группы U2 — «его» песня — звучала по радио и как будто нравилась диджеям. «В фильме, — сказала ему Падма, — я хочу сыграть Вину Апсару. Я идеально подхожу на эту роль. Ясно как день». How she made me feel, how she made me real[272]. «Ho ты не певица», — возразил он, и она рассердилась. «Я беру уроки пения, — сказала она. — Мой преподаватель говорит, у меня большие возможности». Права на экранизацию романа незадолго до того купил португальский продюсер Паулу Бранку, похожий на удалого пирата, а режиссером фильма должен был стать Рауль Руис. Он встретился с Бранку и предложил Падму на главную женскую роль. «Конечно! — отозвался Бранку. — Это будет замечательно». В те дни он еще не умел переводить с языка продюсеров на английский и не понял, что на самом деле Бранку сказал: «Ни под каким видом».

Он пообедал в Лондоне с Ли Холлом, автором получившего хвалебные отзывы и номинированного на «Оскара» сценария фильма «Билли Эллиот»; Холлу очень понравилась «Земля под ее ногами», и он с большой охотой взялся бы за сценарий. Но Руис отказался даже встречаться с Холлом, и проект начал стремительно разваливаться. Руис нанял испаноязычного сценариста-аргентинца Сантьяго Амигорену, который собирался написать сценарий по-французски, с тем чтобы его потом перевели на английский. Первый вариант этого составного монстра, этого сценария-тянитолкая был, что неудивительно, ужасен. «Жизнь — это ковер, — изрекал один из персонажей, — полный его узор нам открывается только в сновидениях». Причем это еще была одна из наиболее удачных реплик. Он пожаловался Бранку, и тот упросил его, не согласится ли он поработать с Амигореной над новым вариантом. Он согласился и полетел в Париж, где встретился с Сантьяго — очень милым человеком и, несомненно, прекрасным писателем, когда он писал на родном языке. Однако после того, как они все обсудили, Амигорена прислал ему второй вариант, который был таким же туманно-мистическим, как первый. Он собрался с духом и сказал Бранку, что хотел бы сам написать сценарий. Когда он послал его Бранку, ему стало известно, что Рауль Руис отказался его читать. Он позвонил Бранку:

— Не захотел даже прочесть? Почему?

— Вы должны понять, — ответил Бранку, — что мы находимся во вселенной Рауля Руиса.

— Вот как, — сказал он. — Я, честно говоря, думал, что мы находимся во вселенной моего романа.