Джозеф Антон

Возможно, из-за того, что он терял веру в мир, в котором должен был жить, или в свою способность находить в нем радость, он ввел в свои роман идею параллельного мира — мира, где вымыслы реальны, а их творцов, напротив, не существует, мира, где реален Александр Портной, но не Филип Рот, мира, где некогда жил Дон Кихот, но не Сервантес; и идею такого мира, где из двоих близнецов Пресли умер Элвис, а Джесс остался жив, где Лу Рид — женщина, а Лори Адерсон — мужчина. Когда он работал над романом, существование в вымышленном мире казалось в некоем смысле более благородным, чем безвкусица жизни в мире реальном. Но дальше на этом пути лежало безумие Дон Кихота. Он никогда не верил в роман как в способ укрыться от чего бы то ни было. И эскапистская литература — совсем не то, что ему сейчас нужно. Нет, он будет писать о сталкивающихся мирах, о враждебных друг другу реальностях, борющихся за один и тот же участок пространства-времени. То была эпоха, когда несовместимые реальности часто сталкивались между собой, о чем говорил Отто Коун в «Шайтанских аятах». Израиль и Палестина, к примеру. Или та реальность, где он был добропорядочным, достойным человеком и хорошим писателем, — и та, где он был дьявольским отродьем и дрянным писакой. Было отнюдь не очевидно, что эти две реальности могут сосуществовать. Не вытеснит ли одна другую напрочь?

На вечеринку подразделения «А» в «Пилерз» — на «бал тайных полицейских» — в том году приехал Тони Блэр, и полицейские их свели. Он поговорил с премьером, изложил ему свою позицию — Блэр держался дружелюбно, но уклончиво. После этого Фрэнсис Уин оказал ему огромную услугу: написал статью в «Гардиан», где раскритиковал Блэра за пассивность в деле Рушди, за отказ встать рядом с писателем и продемонстрировать поддержку. Почти сразу же позвонила Фиона Миллар, правая рука Шери Блэр[239], и весьма виноватым тоном пригласила их с Элизабет ужинать в Чекерс[240] в девятую годовщину фетвы. И — да, можно взять с собой Милана, это будет неформальная семейно-дружеская встреча. Милан по случаю приглашения научился махать ручкой.

Уважаемый мистер Блэр!

Спасибо за ужин. И Чекерс — это сказка! Спасибо, что позволили нам столько всего увидеть. Дневник Нельсона, посмертная маски Кромвеля — мне так все это понравилось, что я превратился в студента-историка. Элизабет — большая любительница садов, и она пришла в восторг от буков и прочего. Для меня все деревья — это «деревья», все цветы — это «цветы», но цветы и деревья мне понравились, скажу честно. И еще мне понравилось, что обстановка чуть тускловата, что она слегка отдает благородной запущенностью, из-за чего дом выглядит как человеческое жилище, а не как маленький загородный отель. И понравилось, что персонал был одет гораздо наряднее, чем сидевшие за столом. Держу пари, что Маргарет Тэтчер никогда не принимала гостей в джинсах.

Вспоминаю, ка к встретился с Вами и Шери за ужином у Джеффри Робертсона вскоре после того, как Вы возглавили партию. Боже мой, до чего Вы были напряжены! Я подумал: этот человек понимает, что, если он провалит ближайшие выборы, от его партии, вполне возможно, останутся рожки да ножки. Между тем Шери держалась непринужденно, выглядела уверенной в себе, образованной, с головы до пят королевским адвокатом с широкими культурными интересами. (А Вы в тот вечер признались, что не ходите в театры и не читаете для удовольствия.) Но как меняет человека должность! В Чекерс Ваша улыбка была почти естественной, Ваши жесты — успокаивающими, Вы целиком и полностью были в своей тарелке. У Шери же, напротив, нервы, казалось, стали совсем никуда. Когда она водила нас по дому — «а это, конечно, знаменитая Длинная Комната, а здесь, посмотрите, знаменитое ля-ля, а вон на той стене висит знаменитое ля-ля-ля», — возникало чувство, что она скорей повесится, чем будет еще пять или десять лет оставаться второй скрипкой, изображать из себя скромную добропорядочную супругу владельца Чекерс. Вы словно поменялись свойствами личности. Занятно.

За ужином Ваша семья была очаровательна, Гордон Браун и его Сара, Аластер Кэмбл[241]и его Фиона — приятнейшие люди. А Кэмерон Макинтош[242]! А Мик Хакнелл[243]! А знойная подруга Мика — жаль, забыл, как ее зовут! Это превзошло все наши ожидания. Нет слов, как это нас подбодрило, ведь, признаюсь Вам, день у нас с Элизабет был непростой, Иран по случаю годовщины, как всегда, изощрялся в красотах речи. Санеи с «Баунти» посулил доплату, если меня убьют в Соединенных Штатах, «потому что все ненавидят Америку». Генеральный прокурор Мортеза Моктади заявил, что «пролить кровь этого человека — обязанность», государственное тегеранское радио рассуждало о том, что «прекращение никчемной жизни этого человека способно вдохнуть в ислам новую жизнь». Все это слегка огорчает, Вам не кажется? Так что, если я был не в самом приподнятом настроении, я уверен, Вы понимаете почему.

Но должен сказать, что я проникся самыми теплыми чувствами к Робину Куку и Дереку Фатчетту. В эту нежеланную годовщину для меня очень много значили слова министра иностранных дел, публично потребовавшего отменить фетву, потребовавшего от Ирана начать диалог на эту тему. Ведь были, знаете, такие министры иностранных дел… но лучше не поминать прошлого. Просто скажу, что благодарен новому руководству и ценю его стремление бороться с религиозным фанатизмом.

Кстати, слыхал, что и Вы, и Шери — глубоко религиозные люди. Поздравляю с тем, как хорошо вы оба умеете это скрывать.

Был, помню, момент, который меня удивил. Два момента, пожалуй. Помнится, Вы качали маленького Милана на колене. Это было мило. А потом Вы заговорили о свободе, и я подумал: о, интересно, и я отвернулся от знойной подруги Мика Хакнелла, чтобы послушать Вас, а Вы повели разговор о свободе как о свободе рынка, как будто к этому она для Вас и сводится, чего не может быть, ведь Вы премьер-лейборист, не правда ли? Так что я, наверно, чего-то не понял, или, возможно, это новая концепция в рамках Нового Лейборизма: свобода = свобода рынка. Так или иначе, я этого не ожидал.

А потом мы уходили, и персонал ворковал над Миланом: это так мило, говорили нам, что в доме теперь бывают дети, ведь прежние премьер-министры были люди постарше со взрослыми детьми, но сейчас частенько тут топочут маленькие ножки младших Блэров, и старый дом оживает. Нам с Элизабет это понравилось, и нам понравился огромный плюшевый медведь в прихожей — подарок главы некоего государства, возможно президента Дремучего Перу[244]. Я спросил, как его зовут, Шери ответила, что имя ему еще не придумали, и я без паузы брякнул: «Вам следовало бы его назвать Тони Бэр»[245]. Не выдающаяся шутка, но по крайней мере я выпалил ее быстро, так что, может быть, она заслуживала хоть малюсенькой улыбочки? Но нет, Вы с каменным лицом сказали: «Нет, мне такое имя не нравится», и я ушел, думая: о ужас, у премьер-министра нет чувства юмора.

Впрочем, не так уж это меня заботило. Ваше правительство было на моей стороне, и это значило, что на отдельные режущие слух нотки можно не обращать внимания, и даже на более поздней стадии Вашего премьерства, когда неблагозвучные ноты сделались громче и резали слух сильнее, когда игнорировать их стало очень трудно, я неизменно питал к Вам слабость, я не мог возненавидеть Вас так, как возненавидели многие, потому что Вы — или, по крайней мере, Ваши мистер Кук и мистер Фатчетт — честно постарались изменить мою жизнь к лучшему. И в конце концов добились в этом успеха. Что вряд ли перевешивает вторжение в Ирак, но на моих личных весах это тянет немало, точно Вам говорю.

Спасибо еще раз за прелестный вечер.

На другой день после ужина в Чекерс — в день, когда о нем сообщили прессе, — Иран заявил, что «удивлен» призывом Робина Кука к отмене фетвы. «Она будет оставаться в силе десять тысяч лет», — гласило заявление Ирана, и он подумал: Что ж, если я проживу десять тысяч лет, это меня вполне устраивает.

А еще день спустя они с Робином Куком стояли бок о бок в Посольском зале ожидания в Форин-офисе перед репортерами и фотокорреспондентами, и Кук сделал несколько жестких, бескомпромиссных замечаний, и иранскому правительству Хатами было отправлено еще одно громкое, недвусмысленное послание. Его охранник Кит Уильямс, когда они выходили из здания, шепнул ему: «Они оказали вам честь, сэр».