Джозеф Антон

В день митинга на Хельденплац небеса над Веной разверзлись и полило так, что казалось: если какой-либо Бог существует, то он, вероятно, неонацист вроде Йорга Хайдера. Или, может быть, Хайдер на некий вагнеровский манер имеет доступ к Фрейру, германо-скандинавскому богу природных сил, и в оперной молитве упросил его наслать на мир губительный дождь-Рагнарок. Франци Хеллер был очень обеспокоен. Если придет мало народу, это будет катастрофа, это будет пропагандистский подарок Хайдеру и его сторонникам. Он беспокоился зря. Утренние часы шли, и площадь наполнялась. Люди большей частью были молодые, одни завернулись в пластиковые плащи, другие держали мало от чего спасавшие зонтики, третьи просто-напросто равнодушно подставляли плечи ничего не значащему ливню. Пятьдесят с лишним тысяч человек принесли на оскверненную старую площадь свои надежды на лучшее будущее. Со сцены раздавалась музыка, звучали речи, но главной звездой митинга была публика — величественная публика, промокшая, но не погасшая. Он произнес по-немецки свои несколько фраз, и пропитанная водой толпа отозвалась приветствиями. Радовался и Вольфганг Бахлер, возглавлявший его группу охраны. «Так ему и надо, Хайдеру», — ликовал он.

А на Франкфуртской книжной ярмарке видная исследовательница ислама Аннемари Шиммель получила Премию мира немецких книготорговцев и, к смятению многих, выступила с горячей поддержкой фетвы, направленной против автора «Шайтанских аятов» — книги, которую она ранее осудила. Разгорелся скандал, она применила было «защиту Кэта Стивенса» — она, мол, ничего такого не говорила, — но потом, после того как многие заявили прессе о своей готовности подтвердить под присягой, что слышали от нее эти слова, она кратко сказала, что хочет за них извиниться, — и так и не извинилась. Безусловно, она была крупным ученым и величественной дамой семидесяти трех лет, но это не значит, что она не была членом Партии глупцов, возглавляемой Кэтом Стивенсом.

«Статья 19» организовала поездку в Данию на встречу с премьер-министром и министром иностранных дел, и, несмотря на растущее ощущение бесполезности таких встреч, он поехал. С ним был его издатель Йоханнес Риис — добрый, принципиальный человек с мягкой манерой речи, — и из Осло приехал Вильям Нюгор. Им позволили прогуляться по Копенгагену и даже, к его изумлению, поздно вечером побывать в парке Тиволи, где несколько блаженных, беззаботных минут они катались на электромобильчиках, кричали и врезались друг в друга, точно мальчишки. Он глядел, как Вильям и Йоханнес с маниакальным упоением гоняют по парковой площадке на своих машинках, и думал: Я за эти годы получил урок не только худшего, что есть в человеческой природе, но и лучшего в ней, урок отваги, принципиальности, самоотверженности, решимости и чести, и вот что я хотел бы помнить в конечном итоге: что я был в центре группы людей, которые вели себя так хорошо, так благородно, как только могут себя вести люди, и, помимо этой группы, я был посреди более широкой повести, наполненной людьми, с которыми я не был знаком и никогда не буду знаком, людьми, испытывающими такую же решимость, как мои друзья на автомобильчиках, не дать мраку взять верх.

Вдруг ожила «французская инициатива». Позвонила чрезвычайно но взволнованная Джилл Крейги: радио твердит о том, что «иранцы сдают позиции». Он не мог в тот вечер получить подтверждение от кого-либо другого, но волнение Джилл было заразительно. Наутро это было во всех новостях. Амит Рой, автор передовой статьи в «Телеграф», в частном порядке сказал Фрэнсис Д’Соуса, что провел три часа с иранским поверенным в делах Голамрезой Ансари и тот говорил «невероятные вещи». Мы никогда не исполним фетву, мы отменим денежное вознаграждение. Он оставался спокойным. Ложных рассветов было уже много. Но Зафар взволновался. «Чудесно, чудесно», — повторял он, чем заставил-таки отца расчувствоваться чуть ли не до слез. Посреди поднятого прессой шума они сидели вдвоем и обсуждали «Вдали от обезумевшей толпы» Томаса Гарди: он помогал Зафару готовиться к школьному экзамену. Вместо Хаменеи и Рафсанджани они говорили о Батшебе Эвердин, Уильяме Болдвуде и Габриэле Оуке.

Фрэнсис услышала, что в Тегеран по приглашению властей едут западные журналисты, в том числе пятеро британцев. Неужели будет сделано заявление? «Не дергайтесь, солнце еще не встало, — сказал он Фрэнсис. — Мулла еще не прокукарекал». На следующее утро — большая статья в «Таймс». Он сохранял спокойствие. «Я знаю реальность, — поведал он своему дневнику. — Когда я смогу жить без полицейских? Когда меня начнут перевозить авиалинии, когда государства начнут впускать меня без истерики в стиле RAID? Когда я смогу снова стать частным лицом? Подозреваю, что не скоро. „Вторичные фетвы“, налагаемые людскими страхами, трудней преодолеть, чем ненависть мулл». И тем не менее он невольно спрашивал себя: Неужели я все-таки сдвинул эту гребаную гору?

Из кабинета Хогга позвонил Энди Эшкрофт: шум, поднятый прессой, стал для Форин-офиса «полной неожиданностью». «Возможно, иранцы начали двигаться к смягчению своей позиции». Их официальный отклик, по мнению Эшкрофта, мог прозвучать не ранее чем через месяц. Встреча между представителями Ирана и ЕС в рамках «критического диалога» должна была произойти 22 июня, и тогда-то британские дипломаты ожидали услышать официальный ответ на демарш.

30 мая, после встречи министров иностранных дел ЕС, датское правительство заявило: оно «уверено», что Иран «даст удовлетворительный ответ на демарш до окончания председательства Франции в ЕС». Французы сильно давили, иранцы, люди серьезные, выторговывали себе уступки, но ЕС держался твердо. «Близится, — написал он в дневнике. — Близится».

Депутат британского парламента Питер Темпл-Моррис сказал по радио Би-би-си: «Рушди с некоторых пор ведет себя неплохо, держит язык за зубами, потому-то и стало возможным продвижение». Но интервью, которое Роберт Фиск[205] взял у иранского министра иностранных дел Велаяти, было полно прежней тухлятины: фетва неотменима, обещание награды — проявление свободы слова, и тому подобное. Отрыжка и метеоризм. Существенного надо было еще дождаться.

Полиция теряла самообладание из-за публикации «Прощального вздоха Мавра». Была достигнута договоренность о чтении отрывков в книжном магазине «Уотерстоунз» в Хэмпстеде, но теперь Скотленд-Ярд хотел взять назад свое разрешение объявить о мероприятии заранее. Заместитель помощника комиссара «нервничает», сказала Хелен Хэммингтон, и еще сильнее будут нервничать люди в форме на месте. Она боялась, что они «перегнут палку», но, кроме того, сказала, что «специалисты» по общественному порядку опасайся бурной демонстрации, которую может устроить группа «Хизб ут-Тахрир». Эти люди, сообщила ему Хелен, «носят костюмы», «разговаривают по мобильным телефонам» и способны быстро и умело организовать нацеленный удар. Рэб Конноли, приехав встретиться с ним, заметил: «В органах есть люди, которые относятся к вам очень враждебно и хотят, чтобы чтение было сорвано». Он сказал еще, что, ведя переговоры с авиакомпанией «Катей Пасифик эйруэйз» о его морском турне по Австралазии, услышал, что на встречах авиаперевозчиков «Бритиш эйруэйз» «пропагандирует свой запрет» и уговаривает другие авиакомпании его поддержать.

Когда день выхода «Прощального вздоха Мавра» совсем приблизился, борьба между ним и руководителями Скотленд-Ярда, приводившая команду операции «Малахит» все в большее замешательство, переросла в открытую войну. Позвонил Рэб Конноли: коммандер Хаули был в отлучке, и в отсутствие Хаули другой высокопоставленный полицейский чин, коммандер Мосс, солидаризировался против него с «нервничающим» местным заместителем помощника комиссара Скитом. Полиция, сказал Конноли, отменяет свое согласие на заранее объявленные чтения, потому что это вы. Маргарет Тэтчер тоже написала книгу и собиралась отправиться с ней в турне, и всем мероприятиям с ее участием было автоматически обеспечено максимальное внимание полиции, потому что — старая гринаповская песня — она сослужила службу стране; а мистер Рушди — смутьян и помощи недостоин. Сотрудники, чаще всего имевшие с ним дело — Конноли, Дик Вуд и Хелен Хэммингтон (она была дома со сломанной ногой), — все поддерживали его, но их начальство было непреклонно. «Если он поедет в этот книжный магазин, — сказал Мосс, — он поедет один». Хаули, сказал Рэб Конноли, уже вернулся после уик-энда. «Я попросил его о встрече, — признался он, „вынося сор из избы“. — Если он меня не поддержит, я уйду из охраны и, вероятно опять надену форму». Эти простые слова резанули как ножом по сердцу.