Джозеф Антон

После ужина в МТИ, на котором в роли хозяина выступил впечатляюще косоглазый ректор, пришло время События. Его никогда раньше не удостаивали ученых званий, ни всамделишных, ни почетных, и он был несколько взволнован. МТИ, сказали ему, не раздает почетные звания направо и налево, и до него за все время почетным профессором института стал только один человек. Это был Уинстон Черчилль. «Ничего себе компания для писаки, Рушди?» — сказал он себе. В объявлениях о Событии значилось, что это вечер встречи с Сьюзен Сонтаг, но, встав перед собравшимися, Сьюзен сказала, что находится здесь только для того, чтобы представить им писателя, чье имя нельзя было назвать заранее. Затем она очень тепло заговорила о нем, охарактеризовала его работу в выражениях, которые значили для него больше, чем почетное профессорство. Наконец он вошел в лекционный зал через маленькую заднюю дверь. Он произнес короткую речь, потом прочел отрывки «Детей полуночи» и рассказ о Колумбе и Изабелле. После этого их с Элизабет стремительно увезли и посадили на поздний авиарейс до Вашингтона. Довольно-таки измученные, они уже за полночь приехали в квартиру Хитченма. Там он впервые встретился с Лорой Антонией, дочерью Хитча и Кэрол, и его попросили стать ее «некрестно-неполумесячным отцом». Он согласился мгновенно. С такими наставниками-безбожниками, как он и Мартин Эмис, девочке, подумалось ему, несдобровать. У него першило в горле, обломившийся зуб поранил язык. Последние новости насчет Клинтона сводились опять-таки к «может быть». Хитч признался, что терпеть не может Кармел: своими неловкими движениями она, сказал он, только все портит. Надо было поспать — утро вечера мудренее.

Утро принесло свару между друзьями. Скотт Армстронг, приехав, сказал, что, по решению Белого дома, не будет ни Клинтона, ни Гора. «Близко, но мимо», — сказали ему. Кампания телефонных звонков с участием Арье Нейера, которую затеяла Кармел, была названа «контрпродуктивной». Когда приехали Кармел и Фрэнсис, напряжение разрешилось взрывом: все стали кричать на всех, обвинение рождало контробвинение, Фрэнсис заявила, что не кто иной, как Скотт, все запорол. В конце концов ему пришлось объявить перемирие. «Мы здесь для того, чтобы чего-то добиться, и мне нужна ваша помощь». Скотт организовал пресс-конференцию, которая должна была состояться после Белого дома в Национальном пресс-клубе, так что хотя бы это можно было занести себе в актив. Но потом ссора вспыхнула с новой силой. Кто пойдет с ним в Белый дом? Ему позволили взять только двоих. Вновь пошел разговор на повышенных тонах, страсти накалились. Я звонила такому-то и такому-то. Я сделал то-то и то-то. Эндрю по-быстрому снялся с этого соревнования, Кристофер сказал, что у него нет причин быть в числе избранных, а вот общественные активисты бодались не на шутку.

Конец спору положил опять-таки он. «Я беру с собой Элизабет, — сказал он, — и я бы хотел, чтобы со мной пошла Фрэнсис». Недовольные, хмурые лица уплыли в разные углы квартиры Кристофера или за ее пределы. Так или иначе ссора была прекращена.

Кортеж был готов отвезти их к дому 1600 по Пенсильвания-авеню. Когда они втроем сели в предназначенную для них машину, их поразила инфекция нервного смеха. Помешает ли, задавались они вопросом, Клинтону встретиться с ними его долг перед индейками страны, и если помешает, то какими будут завтрашние заголовки? «Клинтон помиловал индейку, — сымпровизировал он. — Рушди выпотрошен». Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! Но вот они уже у боковой двери — у «дипломатического входа», — и их впускают в здание. Мировая политика, вся эта большая грязная игра, неизбежно сосредоточивается под конец в этом скромных размеров белом особняке, где высокий розоволицый человек в овальной комнате принимает решения в режиме «да — нет», хоть он и оглушен беспрерывным болботаньем помощников с их вечными «может быть».

В двенадцать дня, поднявшись по узкой лестнице, они прошли мимо суетливой кучки улыбающихся, возбужденных помощников в скромных размеров кабинет Энтони Лейка. Он сказал советнику по национальной безопасности, что это волнующее событие — наконец оказаться в Белом доме, на что Лейк, подмигнув ему, отозвался: «Погодите волноваться, главное впереди». Президент США согласился-таки с ним встретиться! В 12.15 они должны будут перейти в Старое правительственное здание, и там они найдут мистера Клинтона. Тут Фрэнсис быстро заговорила и сумела убедить Лейка, что надо и ее взять с собой. Так что бедную Элизабет они покидали здесь на произвол судьбы. В приемной перед кабинетом Лейка лежало много книг, ожидавших автографа, он стал их надписывать, и тут появился Уоррен Кристофер. Оставив Элизабет занимать разговором госсекретаря, они с Лейком отправились к президенту. «Это должно было произойти не один год назад», — сказал ему Лейк. Они увидели Клинтона в вестибюле под оранжевым куполом, здесь же был Джордж Стефанопулос, улыбавшийся широкой улыбкой, и две помощницы — они тоже выглядели очень довольными. Билл Клинтон оказался еще выше и розовее лицом, нежели он предполагал, и проявил не меньшее радушие, чем остальные, но сразу перешел к делу. «Чем я могу быть вам полезен?» — спросил президент Соединенных Штатов. Год, потраченный на политическую кампанию, подготовил его к этому вопросу. Когда ты в роли Просителя, усвоил он правило, ты всегда должен знать, чего хочешь от встречи, и всегда проси того, что они имеют возможность дать.

— Мистер президент, — проговорил он, — когда я выйду из Белого дома, я отправлюсь в пресс-клуб, там будет множество журналистов, желающих узнать, чтó вы мне сказали. Мне хочется иметь возможность сообщить им, что Соединенные Штаты присоединяются к кампании против иранской фетвы и поддерживают прогрессивные голоса во всем мире.

Клинтон кивнул и улыбнулся.

— Да, вы можете это сказать, — отозвался он, — потому что так оно и есть.

Вот встреча и окончена, подумал Проситель под песенку торжества, зазвучавшую в сердце.

— У нас есть общие друзья, — продолжил президент. — Билл Стайрон, Норман Мейлер. Они меня теребили, требовали, чтобы я вас поддержал. Между прочим, Норрис, жена Нормана, участвовала в моей первой политической кампании. Мы с ней довольно близко знакомы.

Проситель поблагодарил президента за встречу и сказал, что она имеет огромное символическое значение.

— Да, — согласился Клинтон. — Она должна стать сигналом всему миру. Она должна продемонстрировать поддержку, которую Америка оказывает свободе слова, и наше желание, чтобы права в духе Первой поправки утверждались во всех странах.

Фотоснимков не делали. Такую демонстрацию поддержки сочли чрезмерной. Но встреча состоялась. Это факт.

По пути обратно в кабинет Энтони Лейка он заметил, что Фрэнсис Д’Соуса как-то по-дурацки улыбается во весь рот.

— Фрэнсис, — спросил он, — почему вы так по-дурацки улыбаетесь во весь рот?

Ее голос прозвучал задумчиво, словно бы издалека.

— Вам не показалось, — томно спросила она, — что он чуточку дольше, чем нужно, не отпускал мою руку?

Уоррен Кристофер, когда они вернулись, был более чем чуточку очарован Элизабет. Кристофер и Лейк сразу же в один голос заявили, что фетва — «один из главных вопросов в отношениях Америки с Ираном». Они не менее сильно, чем он, хотели изолировать Иран. Они тоже считали, что надо заморозить кредиты, и старались этого добиться. Разговор с ними продлился час, а затем все Просители вернулись в квартиру Хитченса пьяные от успеха. Кристофер сказал, что Стефанопулос, который изо всех сил пробивал встречу с Клинтоном, тоже в восторге. Он позвонил Хитчу, как только она произошла. «Орел прилунился»[185], — сказал Стефанопулос.

Пресс-конференция — семьдесят журналистов накануне Дня благодарения, это было лучше, чем предполагал Скотт Армстронг, — прошла хорошо. Мартин Уокер из «Гардиан», друг Хитча, сказал, что она была «проведена великолепно». Потом — услуга за услугу — эксклюзивное интервью Дэвиду Фросту[186], который выглядел счастливей некуда, по окончании разговора осыпал его бесчисленными «превосходно», «восхитительно», «волнующе», «чудесно» и выразил желание «непременно пропустить вместе по стаканчику» в Лондоне перед Рождеством.