Джозеф Антон

Колоссальное турне группы U2 с альбомом Zooropa докатилось до стадиона «Уэмбли», и Боно, позвонив ему, спросил, не хочет ли он выйти на сцену. Группа хотела выразить свою солидарность, и это был самый сильный жест, какой пришел музыкантам в голову. Поразительно, но Особый отдел не возражал. То ли они решили, что на выступление U2 не придет так уж много убийц-исламистов, то ли им просто самим хотелось на концерт. Он взял с собой Зафара и Элизабет и первое отделение просидел на стадионе вместе с ними. Когда он встал, чтобы отправиться за кулисы, Зафар сказал: «Папа… только петь не надо». У него и в мыслях не было петь, а U2 тем более не имела этого в виду, но он решил подразнить сына: «А почему? Эта ирландская группа вполне подойдет для аккомпанемента, слушателей много — восемьдесят тысяч, так что… может, я и спою». Зафар взволновался: «Папа, ты меня не понял. Если запоешь, я покончу с собой».

За кулисами он увидел Боно в образе Макфисто: костюм из золотой парчи, выбеленное лицо, красненькие бархатные рожки — и за несколько минут они придумали маленький диалог. Боно сделает вид, что звонит ему по сотовому, и, пока они будут «разговаривать», он выйдет на сцену. Выходя, он понял, как это бывает, когда тебя приветствуют восемьдесят тысяч человек. На книжных чтениях — и даже на таких больших торжественных мероприятиях, как благотворительный вечер ПЕН-клуба в Торонто, — аудитория несколько меньше. Девушки не залезают бойфрендам на плечи, прыжки в толпу со сцены не практикуются. Даже на самых-рассамых литературных вечерах у микшерского пульта танцуют максимум одна-две супермодели. Тут было помасштабней.

Когда он писал роман «Земля под ее ногами», полезно было иметь некоторое представление о том, каково это — выдерживать вес всего этого света, слышать рев невидимого чудовища из темноты. Он изо всех сил старался не споткнуться о провода. После концерта Антон Корбайн[175] сделал фотоснимок, ради которого уговорил его обменяться с Боно очками. На минуту ему было позволено принять вид божества, надев огибающие лицо темные мушиные очки мистера Б., в то время как рок-звезда благосклонно смотрела на него поверх скучных стеклышек литератора. Разница между двумя мирами, которые на миг сошлись благодаря великодушному стремлению U2 оказать ему поддержку, выразилась здесь очень наглядно.

Через несколько дней Боно позвонил и сказал, что хочет вырасти как автор текстов. В рок-группе автор слов стал всего лишь неким проводником для чувств, витающих в воздухе, мотор песни — музыка, а не слова, если ты не работаешь в фолк-традиции, как Дилан; но ему хотелось это изменить. Может быть, мы сядем с вами и вы расскажете как вы работаете? Боно хотел встречаться с новыми людьми, с разными людьми. Чувствовалось, что он голоден, что ему нужна пища для ума и нужно, как он выражался, «хорошо побазарить». Он предложил ему свой дом на юге Франции. Предложил ему дружбу.

Его проклятием, говорил он друзьям, была такая жизнь, что не соскучишься, — жизнь, порой напоминавшая плохой роман, написанный им самим. Одним из ее худших свойств, приводивших на ум сравнение с плохим романом, было то, что в любой момент ни с того ни с сего в сюжет мог вторгнуться, грозя насильно повернуть его в другую сторону, тот или иной заметный персонаж, никак не связанный с общим повествованием. 27 мая четыре года спустя стало днем, когда родился, навсегда сделав эту дату своей, его второй сын Милан; но в 1993 году в этот день в игру вступило совсем другое лицо — турецкий писатель, газетный издатель и провокатор Азиз Несин.

До того он виделся с Несином всего однажды — семью годами раньше, когда неприятности испытывал как раз турецкий писатель. Гарольд Пинтер пригласил к себе на Камден-Хилл-сквер группу писателей, чтобы организовать протест, поскольку Несину было сообщено, что турецкие власти решили отобрать у него паспорт. Он задался вопросом, помнит ли Несин, что будущий автор «Шайтанских аятов» охотно подписал тогда письмо протеста, и пришел к выводу, что, видимо, не помнит. 27 мая ему сказали, что левая газета «Айдинлик», главным редактором которой был Несин, без согласия автора напечатала выдержки (какие именно — неизвестно) из «Шайтанских аятов» в турецком переводе, с которым автор не был ознакомлен (хотя нормальная практика — присылать переводы до публикации для независимого прочтения, для проверки на качество и точность), демонстративно нарушая запрет на книгу в Турции. Выдержкам был предпослан заголовок: «Салман Рушди: мыслитель или шарлатан?» В последующие дни появились новые выдержки, и из комментариев Несина к ним стало ясно, что он обеими руками за второй вариант. Агентство «Уайли» написало ему, что пиратство есть пиратство и что если, как он заявлял, он много лет боролся за права писателей, нет ли у него желания возразить против нарушения этих прав аятоллой Хомейни? Ответ Несина был предельно наглым. Он опубликовал в газете письмо из агентства и прокомментировал его так: «Какое отношение имеет ко мне дело Салмана Рушди?» Он заявил, что намерен продолжить публикацию выдержек, а если Рушди против, «вы можете обратиться в суд».

Газета «Айдинлик» подверглась давлению, ее сотрудников и тираж арестовали, распространение приостановили. Имам одной стамбульской мечети объявил против газеты джихад. Турецкое правительство, защищая светские принципы построения государства, постановило, что газету распространять можно, но конфликт не утих и атмосфера оставалась мрачной.

Он почувствовал, что в очередной раз он и его произведение стали пешками в чьей-то игре. Его друг, турецкий писатель Мурат Белге, сказал, что Несин вел себя «по-детски», и все же силам, которые на него обрушились, нельзя позволить взять верх. Сильней всего огорчало то, что он тоже был убежденный секулярист и мог ожидать лучшего отношения к себе со стороны турецких секуляристов. Трещина в стане секуляристов была на руку только врагам секуляризма. Реакция этих врагов на выдержки, напечатанные в «Айдинлик», последовала очень скоро и была чрезвычайно жестокой.

В начале июля Несин поехал на секуляристскую конференцию в город Сивас в Анатолии (Анатолия — часть Турции, где радикальный исламизм наиболее силен). Ее участники открыли там памятник Пиру Султану Абдалу — местному поэту, которого в XVI веке забили камнями до смерти за кощунство. Несин, как говорили потом, произнес речь, в которой заявил о своем атеизме, и сделал ряд критических замечаний о Коране. Правда это или нет — неизвестно. Ночью гостиницу «Мадимак», где остановились все делегаты, окружили экстремисты; они выкрикивали лозунги и угрозы, а потом подожгли гостиницу. В огне погибли тридцать семь человек — писатели, карикатуристы, актеры, танцоры. Азиз Несин остался жив: ему помогли выбраться из горящего здания пожарные, которые вначале не узнали его. Когда они поняли, кто он такой, они начали его избивать, а один местный политик закричал: «Вот шайтан, его-то и надо было убить».

Страшное смертоубийство в Сивасе мировая пресса окрестила «беспорядками из-за Рушди». Он осудил убийц, выступая по телевидению, опубликовал гневные статьи в лондонской «Обсервер» и в «Нью-Йорк таймс». То, что беспорядкам присвоили его имя, было несправедливо, но не это главное. Убийство Фарага Фауды, Угура Мумку, бесчинства в Сивасе — все это красноречиво доказывало, что атака на «Шайтанские аяты» — не изолированная акция, а составная часть глобального наступления исламистов на свободомыслие. Он сделал все возможное, чтобы потребовать от турецкого правительства, от «Большой семерки», чья встреча проходила тогда в Токио, от мировой общественности принятия мер. Скверный пасквиль, опубликованный — кто бы мог подумать — в «Нейшн», обвинил его в том, что он нанес турецким секуляристам «злобное оскорбление» (написал его Александр Коуберн, один из великих современных мастеров злобных оскорблений), но это тоже было не самое важное. Азизу Несину и автору, чей текст он украл и очернил, не суждено было стать друзьями, но перед лицом такой атаки он встал плечом к плечу со всеми турецкими секуляристами, включая Несина.