Страница 49 из 143
На моих глазах вновь прибывшие постояльцы въезжают во двор и заказывают себе номера. Озабоченные горничные снуют по всей галерее, а внизу во дворе выстроилась целая батарея башмаков, ожидающих очереди на чистку. Я вижу официантов с подносами; они вынуждены бегать туда-сюда, и все потому, что при строительстве гостиницы хозяева поместили кухню в одном конце двора, а столовую — в другом. За минувшие шестьсот лет ничего не изменилось, и по сей день даже в самые лютые морозы каждое яйцо, каждый ломтик ветчины к завтраку приходится нести по снегу через весь двор. Да, официантам не позавидуешь! Но они не жалуются, ведь англичане так консервативны. Да здравствуют традиции! Полагаю, все шесть столетий жильцы этого постоялого двора вот так же стояли, свесившись через перила, и наблюдали одну и ту же картину — прибытия, отъезды, чистка, выколачивание пыли и, конечно же, еда..
Любопытно, когда была установлена взаимосвязь между опрятностью человека и его благочестием — уж, наверное, не в Средние века! Во всяком случае, на всю нашу гостиницу имелось всего две ванны, и каждое утро горничная взывала ко мне строгим голосом старшины:
— Джентльмен желает принять ванну прямо сейчас?
И приходилось бежать через всю галерею, чтобы занять свое место в конце очереди.
Посещение Глостерского собора повергает любого человека в трепетное состояние, которое запоминается надолго. Притихший, я стоял под сводами собора и взирал на уходящие ввысь колонны нефа. Да, наши предки умели строить: высота, пропорции — все идеально выверено и порождает непередаваемое ощущение естественной силы.
Здесь, на хорах собора, покоится прах Эдуарда II. Его гробница под расшитым пологом в Средние века стала местом паломничества многочисленных пилигримов. Их богатые пожертвования позволили монахам перестроить и церковь, и монастырь. Крытые аркады Глостера заслуживают отдельного упоминания как совершенно уникальное явление среди подобных сооружений в Англии. Их изящные веерные своды являют собой истинное чудо в камне.
Вечернее возвращение в гостиницу обернулось длительной прогулкой по улицам Глостера: я восхищался строгой римской планировкой города, в какой-то момент заблудился в Глеве [43], затем оказался в средневековом Глостере. Уже на подходе к гостинице я услышал звуки музыки, доносившиеся, как мне показалось, прямо из-под земли. Озадаченный, я свернул в знакомый двор и направился к уходящим вниз каменным ступенькам. Над ними светилась надпись «Пристанище монахов». Спустившись по лестнице, я очутился в холодном, пыльном подвале, который наверняка бы понравился какому-нибудь предприимчивому жителю Монмартра.
Сначала мне показалось, что бар оборудовали в помещении бывшего церковного склепа. В полутемной длинной пещере со сводчатыми потолками стояли пивные бочки, возле них сидели люди с кружками. Вдоль всего подвала тянулась стойка бара, а в дальнем углу размещался неутомимый электрический орган, который одну за другой исторгал из себя модные мелодии. Все вместе представляло собой странное, даже с некоторым оттенком кощунства зрелище. Тем более неожиданное, что посетители бара были не какими-то легкомысленными французиками, а вполне серьезными и солидными глостерширскими фермерами. Нет, к подобному безобразию я оказался совершенно не готов!
Тем не менее я занял свободное место возле бочки и окинул любопытным взглядом мрачноватый зал. В одном углу я заметил кабинку исповедальни, в другом стояла чаша со святой водой! Да уж, думаю, в Англии немного подобных баров.
— Говорят, раньше этот подвал был частью подземного хода, построенного для удобства пилигримов, — сообщил мне бармен. — Чтобы облегчить им дорогу от постоялого двора до храма. Но некоторые утверждают, будто столетия назад это помещение находилось на уровне улицы…
— Мне полпинты, — потребовал один из посетителей.
Музыкальный аппарат захрипел, застрекотал — похоже, собирался с силами, чтобы завести новую мелодию.
Гостиничный двор тонул в темноте. Свет горел только на галерее, отбрасывая тени на плитняк, которым был вымощен двор, и обрисовывая контур массивного бруса на каменных ступеньках. Я поднялся наверх и привычно склонился над перилами. Мне хотелось задержаться на мгновение и еще раз окинуть взором двор, являвшийся свидетелем шестисотлетней истории странствий.
Современный Глостер притих, стушевался и, казалось, уступил место воспоминаниям о седой старине. Над городом плыл колокольный звон, а в квадрате ночного неба над маленьким двориком начали проступать первые неяркие звезды.
Херефордшир — это стоящие среди высокой травы фруктовые деревья с выбеленными известью стволами; это воздух, напоенный острыми запахами нагретой летней земли; это сборщики фруктов, которые трудятся в садах; это мужчины и женщины, работающие в полях и на лугах за живыми изгородями. Они сгребают вилами и забрасывают на стога золотисто-желтое сено. Между делом они жадно осушают кружки с желтым элем и бледно-золотистым сидром, потому что работа, которой они занимаются, вышибает нот и порождает великую жажду. Долина реки Уай с ее сочной зеленью являет собой прелестные декорации для неповторимого, сугубо английского пейзажа: бархатно-черные коровы стоят по берегам ручьев и речушек и лениво обмахиваются хвостами…
Херефордшир, Глостершир и Вустершир — три брата, три прекрасных принца Англии, и я, право, не знаю, кто из них мне милее…
День был в самом разгаре, когда я остановился в Россе.
Я поднялся наверх и там, укрывшись в тени вязов, посаженных «человеком из Росса», бросил взгляд вниз — на изгиб реки и зеленую равнину, которая начиналась за этой рекой и в своей спокойной и полной величия красоте простиралась до самых гор Уэльса. Вот оно, подумал я… Это одна из самых прекрасных панорам, какие мне довелось наблюдать. Веселая, раскрасневшаяся детвора шумно плескалась в водах реки Уай, а на мелководье, в тени раскидистых ив стояли все те же коровы, меланхолично пережевывавшие свою жвачку.
Херефорд…
Чистый, аккуратный, пахнущий фруктами городок, радующий взгляд безоблачным небом и своими фахверковыми домами. Я пересек реку по мосту Уайбридж и сразу же наткнулся на городской собор. Невозможно не залюбоваться этим сложенным из красного песчаника зданием, его центральной башней, окутанной золотым облачком. Если Глостерский собор поражает своим величием, то его херефордский собрат очаровывает какой-то особой — серьезной и торжественной — красотой. Глостерский неф отчасти подавляет, заставляя почувствовать собственную ничтожность перед лицом великого архитектурного чуда. В богато украшенном норманнском нефе Херефордского собора взгляд зрителя устремляется к великолепному восточному окну и там застывает в восхищении.
В тот миг, когда я зашел внутрь собора, прихожане исполняли гимн. В огромном здании было всего девятнадцать человек. Позже я узнал: они ежедневно приходят в пустую церковь и поют гимны. Слушая их, я позабыл о своих неотложных делах. Весь мир перестал для меня существовать — остались лишь эти высокие, бесполые голоса, которые доносились откуда-то сверху, как мне показалось, с точки над алтарем. Но трудно судить: я не видел ничего, кроме голубых и розовых пятен на каменном полу — они рождались из солнечных лучей, пропущенных через оконные витражи. Надо сказать, что херефордский орган — лучший из всех, какие я когда-либо слышал (может быть, за исключением вестминстерского). Он является, так сказать, голосом собора, и в этом качестве воздействует непосредственно на душу. Стоя под высокими сводами и слушая, как звуки органа стелются по боковым приделам храма, я чувствовал, что весь мир с его проблемами оказался за пределами реальности.
Гимн закончился, и участники хора в белых одеждах покинули церковь…
Главным сокровищем Херефорда является «Маппа Мунди» — нарисованная на огромном куске пергамента карта мира, которая хранится в южном трансепте собора. Эта диковинная версия географической карты (насколько мне известно, одна из первых попыток зарисовать нашу Землю) была составлена монахом в тринадцатом веке и отражает средневековые представления об устройстве мира. Распахнув тяжелые дубовые двери, я прошел внутрь трансепта, чтобы собственными глазами взглянуть на знаменитую карту. Земля на ней изображалась как круглый плоский объект с Иерусалимом в центре. Это нормально: точно так же греки располагали в центре обитаемого мира Дельфы, персы — крепость Кангха, а арабы — Арин (Удд-жайн, «Купол Земли»). Вот что сказано в Книге пророка Иезекииля: «Так говорит Господь Бог: это Иерусалим! Я поставил его среди народов, и вокруг него — земли» [44]. А теперь заглянем в латинскую Библию. Стих двенадцатый семьдесят четвертого псалма гласит: «Спасение пребывает в центре земли». Англия изображена в левом нижнем углу — маленькая страна со множеством соборов. Должно быть, мир в Средние века казался огромной сказочной страной, полной всяческих чудес. Никогда не забуду фразу Г. К. Честертона — кажется, из «Краткой истории Англии» (между прочим, исторической книги без единой даты). «Средние века, — писал Честертон, — были полны того, что мир обожествляет в детях, поскольку позже, во взрослом состоянии, все это исчезает, выдавленное силой жизненных обстоятельств. Они были наполнены — подобно скромным останкам примитивных искусств — тем, что мы видим из окна своей детской».
43
Глев — римское название Глостера.
44
Иез 5:5.