Страница 47 из 116
Когда парадную дверь дома номер 13 открывает «слуга», а именно так согласно «инструкциям» музея Соуна называют смотрителя, вы сразу же попадаете в первую половину девятнадцатого столетия. Тогда по Линкольнс-Инн-Филдс еще не ездили автомобили, не было ни электрического освещения, ни таких средств создания иллюзий, как радио и кино, отнимающих у современных людей все свободное время. Утонченный мир, крошечной частью которого до сих пор является этот лондонский дом, все еще очаровывал славой Древней Греции и величием Древнего Рима. В ту пору мистер Вуд исследовал развалины Пальмиры и Баальбека. Увесистые тома его исследований должны были вдохновить архитекторов, собиравшихся возводить для будущих поколений здания банков и ратуш. Относительной новинкой считалась и написанная Стюартом и Реветтом книга «Афины», а также составленное братьями Адам описание дворца Диоклетиана.
Войдя в этот симпатичный, напитанный духом просвещения и культуры дом, где даже лондонские воробьи чирикают точно так же, как в те времена, когда сэр Джон спускался завтракать в обществе своих металлографии, бюстов и барельефов, мы внезапно понимаем, что случайно оказались в мире более уютном, чем наш собственный. Развалины древних городов и погибшие цивилизации представляли для сэра Джона чисто научный интерес. К сожалению, наш интерес уже не вполне академический. Провести бы сэра Джона по Чипсайд, вплоть до Милк-стрит и показать ему развалины Лондона!
Блуждая по этому дому, вы то поднимаетесь наверх, то спускаетесь вниз, вас обуревает восторг при мысли о том, какое множество вещей может собрать за долгую жизнь интеллигентный и любознательный человек, доживший до восьмидесяти четырех лет. Не знаю, с какого момента собирательство становится манией, возможно, это происходит с самого начала. Но точно знаю, что наступает время, когда многие коллекционеры внезапно теряют уверенность в себе и задаются вопросом: а стоит ли этим заниматься? Впрочем, с сэром Джоном подобное просто не могло случиться! Ни один современный мужчина (уж тем более женщина) не допустил бы вторжения в свой дом такого количества нарушающих домашний уют предметов, но в эпоху подлинных знатоков и любителей искусства это не вызывало неприятия.
Среди собранных сэром Джоном вещей, разумеется, наличествует некоторое количество таких экспонатов, которые представляли больший интерес для его современников, нежели для людей нашего поколения, но жемчужина коллекции несомненно вызовет у вас восхищение. Здесь, в отдельном помещении, хранятся восемь подлинников Хогарта из серии под общим названием «Карьера мота». Стоит посетить дом номер 13 хотя бы ради того, чтобы взглянуть на эти замечательные картины. Знакомые всем оттиски не дают представления о высочайшем художественном мастерстве Хогарта. Когда смотришь на оригиналы с их свежей, восхитительной цветовой гаммой, возникает ощущение, что видишь эти работы впервые в жизни.
Полагаю, что если выставить эту серию из восьми картин на аукцион, она была бы продана за фантастическую сумму. Хогарт без труда находил покупателей на копии своих картин, однако оригиналы приобретали неохотно, и это обстоятельство его сильно раздражало. Наверное, нет ничего удивительного в том, что его эпоха не испытывала желания видеть собственное отражение на полотнах столь проницательного художника. Например, какому завсегдатаю находившегося в Ковент-Гардене трактира «Роуз» понравилось бы четвертая картина этой серии, на которой мот изображен в самом неприглядном виде? Лишь спустя некоторое время свершилось археологическое чудо, и к Хогарту стали относиться как к художнику, а не как к критику существующей действительности.
В конце концов, серию «Карьера мота» купил Уильям Бекфорд, который увез ее в готическую громаду аббатства Фонтхилл. В 1802 году Соун купил эти картины на аукционе Кристи за четыреста семьдесят гиней. В музее Соуна также находится и еще одна серия работ Хогарта — «Выборы».
Эти четыре картины, за которые Хогарт просил двести фунтов, но так и не нашел покупателя, были разыграны в устроенной художником лотерее. Среди тех, кто тянул жребий, оказался и Гаррик. По дороге домой он вдруг осознал, какую ужасную несправедливость по отношению к великому художнику допустил, вернулся и заплатил Хогарту двести фунтов. Когда в 1823 году имущество миссис Гаррик было выставлено на продажу, Соун купил эти картины за тысячу шестьсот пятьдесят гиней.
Над каминной полкой в расположенной в северной части дома гостиной висит портрет двух молодых людей приятной наружности. Это сыновья архитектора Джон и Джордж. Старший сын Джон умер в возрасте тридцати шести лет. Он написал большое количество романов и пьес, о которых сегодня никто даже не слышал. Что касается младшего, они с отцом испытывали друг к другу неприязнь, которая постепенно переросла в непримиримую вражду. Говорят, Соун отказался от баронства и принял рыцарское звание, чтобы его сын не унаследовал титул. Такой же удачливый, каким казался своим современникам сэр Джон, и такой же богатый, как он, старый дом на Линкольнс-Инн-Филдс, несмотря на все свои сокровища, реликвии и раритеты, возможно, не был так счастлив, как мы себе это представляем, на мгновение заглянув в него, чтобы насладиться покоем минувшей эпохи.
После одной из тех летних недель, когда пришедший из Атлантики зной превращает Лондон в пекло, приводящее в ужас даже тех, кто приехал сюда из тропиков, я решил провести день на Темзе. Эта идея пришла в голову не только мне, о чем свидетельствовали длинные очереди людей, выстроившихся на Вестминстерской пристани, в тени зданий парламента.
В билетной кассе я поинтересовался, высадят ли меня на пристани Черри-Гарден в Бермондси. Молодой шкипер любезно ответил, что, хотя его судно идет в Гринвич, он отклонится от курса и удовлетворит мою просьбу.
Пассажирами судна оказались туристы, в основном из провинции, мужчины в рубашках с короткими рукавами и женщины, которые, страдая от жары, обмахивались газетами. Мы отошли от пристани и поплыли вниз по Темзе, пассажиры восхищались протянувшейся вдоль реки набережной и далеким куполом залитого солнечным светом собора Святого Павла над Сити. В то утро столь часто высказываемые упреки относительно того, что мы плохо используем Темзу, едва ли могли показаться справедливыми: вся река была усеяна загруженными по борта моторными судами. Наверное, в минувшие столетия Темза действительно была главной магистралью Лондона, но тогда заметить это было гораздо труднее, чем сегодня. Вместо набережной, с которой открывается превосходный вид на пространство от Вестминстера до моста Блэкфрайарз, в прежние времена людные улицы старого Лондона упирались прямо в реку, заканчивались спускающимися к воде ступеньками, а Темзу можно было разглядеть, лишь подойдя к ней вплотную.
Одним из первых впечатлений французского путешественника Пьера Жана Гросели, посетившего Лондон в 1765 году, были затруднения вызванные тем, что он не мог толком рассмотреть Темзу, «не заходя в дома и мануфактуры, стоявшие поблизости от реки». Гросели, отдельные критические замечания которого весьма занятны, объясняет нежелание Лондона приближаться к реке вплотную «природной склонностью англичан, и в особенности жителей Лондона, к самоубийству», которую он приписывает «преобладающей в их характере меланхолии». Мы, разумеется, знаем, что прежняя «визуальная недоступность» Темзы была вызвана чрезмерным скоплением стоявших у реки строений. Многие из этих сооружений представляли собой старинные пристани, игравшие в жизни города немаловажную роль. Берег Саутуорка, от моста Ватерлоо и далее, очень похож на противоположный, в том виде, в каком последний был до появления набережной.
Мы продолжали свое путешествие, проплыв под мостами Блэкфрайарз и Саутуорк, а также под Лондонским мостом. Устроившись поудобнее, пассажиры разглядывали достопримечательности, глазели на мрачного вида полуразрушенные пакгаузы, пустые окна которых были обращены к реке, как в ту ночь, когда они подверглись бомбардировке.