Страница 105 из 116
— Вы хорошо знаете Сити? — поинтересовался я, размышляя о том, что мой собеседник, возможно, бывший клерк.
— О нет, сэр, совсем не знаю. Зато я знаю Вест-Энд.
Может, официант? Но почему в этот жаркий день меня так волнует этот человек? Ответ на заданный самому себе вопрос состоял в том, что я инстинктивно чувствовал: новый знакомец наверняка представляет для меня интерес.
Мы вошли в акваторию Нижнего порта и увидели лабиринты доков, мрачного вида пристани и пакгаузы. Проплыв мимо Уоппинга, мы резко свернули в сторону Лаймхаус-Рич — и тут вышел из строя микрофон! Мой собеседник отреагировал мгновенно: сорвался с места и кинулся проверять провода. Потом достал из кармана пиджака отвертку, что-то подкрутил, и микрофон вновь заработал!
— А вы разбираетесь в технике, — заметил я. — Должно быть, вы специалист по радио?
— Нет, сэр, не специалист, но немного разбираюсь в электричестве, — ответил он.
— Это ваша работа? — спросил я.
— Была когда-то, сэр. Лет шестьдесят назад я ходил в учениках электрика, работавшего на Бонд-стрит. Сами понимаете, в ту пору от электричества еще все шарахались. Фирма, в которой мы работали, была вполне респектабельной и обслуживала аристократов. Да, сэр, она обслуживала высшие слои общества, и попасть в эту фирму было совсем непросто. Все сотрудники, которых отправляли в дом какой-нибудь герцогини, чтобы заменить пробки, проверить газ или электричество, должны были работать в сюртуках и цилиндрах. Кроме того, мы всегда ходили в перчатках. Не правда ли, забавно, сэр, говорить об этом сейчас, когда в дома, расположенные на Парк-лейн, приезжают по вызову электрики в голубых комбинезонах! Но в пору моей молодости всех нас перед выходом на работу проверял глава фирмы. Нам ни в коем случае нельзя было носить сумку с инструментами. Вместо нас сумки носили мальчишки. И еще — мы всегда выезжали на место в экипаже с извозчиком.
— Похоже, в те времена жизнь электрика весьма напоминала жизнь джентльмена?
— О да, сэр, такую политику проводила фирма. Как я уже говорил, сэр, электричество было новинкой и аристократы очень гордились тем, что у них есть этот чудесный электрический свет. Но, вспоминая те времена, просто поражаешься, насколько все было примитивно! Когда в Вест-Энде давали бал, я часто получал задание сидеть до двух часов ночи возле распределительного щита, на случай, если перегорят пробки. И все равно мне приходилось одеваться надлежащим образом.
Я был восхищен его рассказом. Этот маленький человек оказался для меня настоящей находкой, я не ошибся в своих предчувствиях. Его манеры, его голос, фальшивый аристократизм — все это напоминало об ушедшем в мир иной эдвардианском периоде. Тогда даже электрикам с Бонд-стрит приходилось надевать сюртуки, цилиндры и перчатки, если они обслуживали аристократов.
— Фирма установила еще одно правило, — продолжал он. — Нередко случалось, что мастер входил в спальню какой-нибудь леди и видел разбросанные повсюду драгоценности (видит бог, сэр, в те времена в таких домах мы чего только не навидались, ведь эти аристократы возвращались домой вдрызг пьяными и швыряли вещи где попало). Так вот, правило фирмы гласило, что нужно позвать дворецкого и попросить его собрать драгоценности и запереть в надлежащем месте. Дело не в том, что фирма не доверяла своим работникам. Вовсе нет, сэр. Глава фирмы часто нам повторял: «Вам-то мы доверяем, но если однажды вечером ее милость вдруг потеряет свой жемчуг, она может обвинить электрика, а нам этого не надо!»
Пока мы плыли вниз по Темзе, невзрачный человечек в альпаковом пиджаке успел нарисовать мне полную картину минувшей эпохи: «господ», которые в качестве чаевых раздавали электрикам золотые соверены, восхитительных дам в глубоких декольте, которые, опьянев от шампанского, неверной походкой шли к туалетным столикам, дворецких, которые показывали дорогу электрикам с Бонд-стрит, и молодого рабочего, который осторожно, стараясь не повредить краску, натягивал полученные от фирмы шелковые перчатки.
— Это был совсем другой Лондон, — сказал мой собеседник.
— Более благополучный? — уточнил я.
— Вне всяких сомнений, сэр, — подтвердил он. — В те времена люди не были столь недоброжелательны. Вы можете со мной не соглашаться, но аристократы были настоящими сливками общества, сэр. Помимо прочего, сэр, на соверен можно было купить столько, сколько сейчас купишь на десять фунтов [54]. Но сегодня, сэр, никто не может считать себя счастливым.
На этой печальной ноте наша беседа и закончилась — мы прибыли в Гринвич.
Я не был в Гринвиче со времен войны. Ступив на берег, я первым делом обратил внимание на то, что гостиница «Корабль» пострадала от бомбардировок. В этой гостинице я, если память меня не подводит, останавливался трижды; в ней, сидя у окна, я поедал снетки и любовался Темзой. Каждый визит поднимал мне настроение, поэтому при виде вдребезги разбитого старого здания, я испытал такое чувство, словно потерял кого-то из близких.
Во всех известных мне гостиницах и ресторанах снетки слегка обжаривают, вследствие чего они приобретают коричневатый оттенок. Но в гостинице «Корабль» их готовили по старинному рецепту, и они становились белыми. Когда я побывал здесь в последний раз, официантка (я даже помню, что эта девушка была родом из северной Англии) сказала мне, что шеф-повару потребовалось два года, чтобы научиться готовить снетки. Впрочем, она тотчас добавила, что ее тошнит от одного их вида. Она не могла себе представить, как можно есть эти головы, хвосты и глаза!
Мне всегда нравился Гринвич. У него есть свое лицо и своя атмосфера. Королевский военно-морской колледж — самое впечатляющее здание на Темзе, не считая дворца Хэмптон-Корт. Ничто на берегах Темзы, от Лондонского моста и до Вестминстера, не сравнится с этим зданием. Город, парк и Блэкхит — все пропитано духом восемнадцатого столетия. И даже множество уродливых деталей (газометры, высокие дымовые трубы, прилегающие к реке убогие поселки, которые со всех сторон вплотную окружают Гринвич по обеим берегам) не могут лишить Гринвич остатков былого великолепия.
В книгах о Лондоне, написанных около восьмидесяти лет назад, встречаются упоминания об отставных военных моряках, которые частенько появлялись в Гринвичском парке. Там они в латунные подзорные трубы наблюдали с откосов за проплывавшими по реке кораблями. Эти старики, многие из которых были ветеранами Трафальгарского сражения, жили в здании, ныне именующемся Королевским военно-морским колледжем, а тогда звавшемся Гринвичским госпиталем и представлявшем собой военно-морской аналог Королевского госпиталя в Челси.
Похоже, гринвичские ветераны во многом походили на ветеранов из Челси, разве что они намного больше пострадали во время войн, о чем свидетельствуют старинные рисунки и гравюры. Художники того времени почти всегда изображали этих моряков либо с черной повязкой, прикрывавшей потерянный на войне глаз, либо с деревяшкой вместо ноги, вроде той, на которой ковылял Джон Сильвер, либо с железной рукой, наподобие руки капитана Крюка.
Адмиралтейство, выказывая отеческую заботу, предоставило этим старикам возможность самим выбрать вид содержания. Большинство из них провело всю свою жизнь на палубах деревянных кораблей, поэтому они решили, что лучше окончить дни независимыми отставниками, нежели пансионерами, запертыми в стенах учреждения, которое к тому же напоминало формой корабль. И около 1873 года Гринвичский госпиталь перестал быть приютом для ветеранов и превратился в Королевский военно-морской колледж.
Покидая пристань, я думал о том, что Гринвич, наверное, до сих пор хранит память об этих старых морских волках. Быть может, именно поэтому обстановка здесь не слишком сильно изменилась. Темза во многом осталась точно такой же, какой была в те времена. Великолепные (хотя даже это слово к ним не слишком применимо), величественные, грандиозные здания, которые ныне составляют комплекс военно-морского колледжа, сохранились в своем прежнем виде. Не изменились и зеленые откосы Гринвичского парка, на которых сиживали престарелые моряки со своими подзорными трубами. Пожалуй, я не удивился бы, повстречав Джона Сильвера, ковыляющего на своей деревяшке по улицам Гринвича.
54
Соверен — золотая монета достоинством в 1 фунт стерлингов; чеканилась до 1917 г. — Примеч. ред.