Весенний шум

Биолог? Лощи дали ему прозвище — Чарлз Дарьин.

С Дарьиным Маша познакомилась на вечеринке у студентки из Машиной группы — Лили Гурьевой. Сначала все было нормально, гости рассматривали альбомы и иллюстрированные журналы, слушали радио, говорили о том, о сем. Их было порядочно, гостей, и Маша не сразу поняла, кого ей прочат в женихи. Признаться, она подумала совсем на другого, на долговязого лохматого молодого человека, развлекавшего всех испанскими стихами в собственном переводе. Сразу видно было, что он безмятежно предан своему занятию, что знает он во много раз больше, чем говорит, что есть у него свои собственные мысли о многом, свои собственные суждения. Маше он понравился, но очень скоро она поняла, что он чей-то муж и жена его придет сегодня непременно, только не раньше одиннадцати часов вечера, потому что занята на работе.

«Жених» обнаружился, как только уселись за стол, — Лиля усадила его, конечно же, рядом с Машей. Он оказался скучным, уставшим от жизни человеком лет сорока, любителем пульки. Он знал, зачем его посадили рядом с миловидной блондинкой в закрытом клетчатом платьице, он ухаживал за ней и следил, чтобы рюмка ее не была пуста, а на тарелке появлялись бы новые и новые закуски.

После застолья Лиля пригласила гостей на танцы в другую комнату. Она ввернула зачем-то синюю лампочку — стало полутемно.

Муж

ее занимался патефоном, то и дело ставя пластинки с джазовой танцевальной музыкой.

Далее началось что-то странное. Устав от танца, Лиля присела на колени к кому-то из гостей, невинно улыбаясь. Маша удивленно рассматривала парочки, сидящие по углам, танцующих. Скука адская! Странный способ развлечения. Садиться на колени к постороннему, да еще при всем честном, народе… Нет, больше она сюда не ходок!

Протанцевав с «женихом» какой-то танец, Маша собралась уезжать — она жила в отдаленном отсюда районе, был предлог. Да и Зоя, спасительная Зоя! На нее всегда можно свалить внезапный отъезд.

Флегматичный Чарлз Дарьин увязался ее провожать. Он взял такси, несмотря на Машино сопротивление, и всю дорогу повторял, что у нее восхитительная чуткая спина! Особенно хороша шея, линия от затылка к лопаткам. Ему следует верить, он знаток женской красоты… Вообще, в женщине главное — ноги, но спина тоже не пустяк.

Дарьин долго целовал ей ручку в парадной, еле-еле ушла. Он попросил разрешения звонить, Маша не сумела воспротивиться.

Чарлз Дарьин звонил, приглашал в театр, в кино, в музеи. Чем небрежней и неохотней она отвечала, тем он был настойчивей. Однажды она согласилась пойти с ним в филармонию на концерт симфонической музыки, и он снова проводил ее до самого дома, даже до дверец. Открывал Сева. Лицезрение Чарлза Дарьина в натуральном виде подтвердило его опасения — никому этот дяденька не был здесь нужен, и меньше всего Маше. С тех пор Дарьин натыкался на неодолимые препятствия, пытаясь застать Машу дома, — ее никогда не было, если звонил он. А в опере «Лощина» возник новый акт с ариозо Чарлза Дарьина на тему о нервной спине…

Партию баритона в опере исполнял некто Икар Дедалыч. Под этим именем в оперу вошел студент исторического факультета Сандро Гузишвили. Горы, выси — пусть будет Икар. Все равно, разобьется при падении, — так себя ведет с самого начала.

Сандро приходил несколько раз к Маше домой. Он был довольно приятен собой, узкая талия и широкие плечи делали его фигуру похожей, на иллюстрации к «Витязю в тигровой шкуре», на Тариеля и Автандила одновременно. Сандро учился отлично, но вместе с благами общечеловеческой культуры он очень быстро впитал также и некоторые продукты ее распада. Светловолосые девушки доводили его до исступления, он не мог скрывать свою страсть и искренне удивлялся Машиной холодности.

Когда в конце лета он возвратился из Грузии, он еще с вокзала позвонил ей: «Первая моя мысль в этом городе — о тебе, тебе я привез из Грузии букет цветов… Я должен зайти к тебе…» Маша выслушала эти пламенные слова и предложила встретиться на улице, подойти к ее окнам. Лощи насторожились, они уселись возле окон и заняли наблюдательные пункты.

Маша вышла на улицу. Был вечер, смеркалось, но еще не стемнело. Икар не заставил себя ждать. В руках он нес букет, яркий даже в полутьме, букет из георгин, алых, оранжевых, розовых…

Маша взяла цветы, поговорила с ним минут десять и вернулась домой.

— Как долго! — мрачно заметил ей старший лощ, то есть Сева.

— Нельзя было меньше. Видно, он давно страдает от одиночества, не меньше трех дней — на дорогу ведь требуется три дня, а?

— Умолкни, Машка! Мягкое женское сердце уже подкуплено этими цветами, — строго сказал Валентин, присутствовавший в этот вечер дома. — А хочешь, мы разобьем твои иллюзии?

— Успокойтесь, никаких иллюзий у меня нет.

— Спорю, что цветы не из Грузии, — сказал Сева. Он понял Валентина без слов.

— Анализ — и синтез! — воскликнул Валентин. — Берется букет…

Цветы рассыпались по зеленой клеенке обеденного стола. Сева и Валентин, смеясь и отпуская шуточки, откладывали в сторону зеленую картофельную ботву, добавленную в букет «для зелени». Георгины откладывались в другой стороне стола. Некоторые из них были воткнуты на прутья, — видно, свой стебелек был короток и продавец хотел удлинить его.

— Анализ показывает, что букет куплен в Любани, в двух часах езды от Ленинграда. Именно в Любани букеты уснащают весьма неприхотливой зеленью, от картофельной ботвы до веток тополя, — заявил Валентин с видом знатока. — В синтезе мы имеем весьма скромный букетик настоящих цветов, — и он поднял над головой несколько цветков, державшихся на собственных, не поддельных стеблях.

— Анализ позволяет сделать важные заключения, — продолжал Сева, — а именно: Икар Дедалыч — страшный врун и ради красного словца не пожалеет родного отца. Какая тут Грузия, если это Любань? Внимай, бедная лощиха, и наматывай себе на ус. Все мужчины гадкие обманщики, и верить им нельзя.

— Присутствующих это не касается, — добавил Валентин, — потому что мы представляем собой необычную разновидность мужчин: мы — лощи, а лощи существуют для целей исключительно благородных. Братство лощей борется против одной из разновидностей обмана, против обмана слабой половины рода человеческого, следовательно…

— В общем, твой Икар шлепнулся с этим букетом. Аминь.

Икар не оставлял своих попыток овладеть Машиным сердцем. Приходя к Маше как будто бы по учебным делам, он ласково заговаривал с тринадцатилетним Володей давал ему два билета в кино и говорил: «Знаешь, сходи в кино, сейчас такая хорошая картина идет…» Володя тоже был лощ, младший лощ, и потому был неподкупен. Икар мог всучить ему билеты насильно, но заставить уйти не мог. Если дома был старший лощ, Володя объяснял ему ситуацию и бежал продавать билеты, чтобы купить потом в бакалейной лавочке рахат-лукум, который почему-то стал известен в лощине, как традиционное любимое блюдо лощей. Рахат-лукум благополучно съедался, но усыпить бдительность лощей Икару не удавалось. Через несколько минут гость слышал либо робкий стук в дверь и просьбу «можно взять чернила?», либо воинственные звуки песен за стеной, означавшие, что стража не спит и всегда готова вступиться за беззащитную сестру.

Икар был настойчив, он извел на младшего лоща немало денег, надеясь воспитать в нем дух смирения. Но не тут-то было. Лощи держались беспощадно.

Было бы очень несправедливо причислить к «злодеям» Геню Миронова: этот славный парень никогда не пытался ухаживать за Машей, хотя изредка бывал у нее. Но лощи почему-то заподозрили опасность и в этом худощавом близоруком юноше, носившем очки. Машины объяснения не помогли. «Он тихий, но он, может быть, самый опасный», — настаивали они. Геня получил отвратительное прозвище — Рахитоид и был высмеян в очередном акте оперы «Лощина». По близорукости он, якобы, вместо двери открывал дверцу буфета, входил туда и никак не мог найти выхода. Но так как Маша никакой опасности в Гене Миронове не видела и так как она глубоко верила в присущее ему чувство юмора, она стащила однажды у братьев тетрадку с «оперой» и показала Гене. Оба хохотали как ненормальные. «Я тоже хочу быть лощом», — заявил Генька. Но просьба его так и не была доведена до старшего лоща, потому что тетрадка была взята без спроса.