Страница 53 из 90
«Это он нарочно… Выдерживает характер. Ничего, и я не без характера, — подумала Маша. — Оно и к лучшему».
Дни бежали, снова подошло воскресенье. Сотрудница библиографического отдела уже приступила к работе и сидела на своем обычном месте. Проходя с книгами мимо нее, Маша увидела на ее лице слезы. Это были настоящие слезы, катившиеся из глаз, и женщина не торопилась вытереть их платком. На Машу она взглянула почти с ненавистью.
На следующий день, придя рано утром, Маша поспешила на свое место. Посреди стола перед чернильницей жирным черным карандашом было написано: «Дрянь!»
Закрыв надпись книгами, Маша встала и подошла к сотруднице библиографического отдела:
— Извините, вы не можете дать мне резинку? Там на столе кто-то оставил мне свой автограф…
Женщина вмиг покраснела до ушей. Все, что она говорила потом, притворяясь, что не понимает, не имело значения. Да, это написала она, написала в порыве возмущения, ревности, написала оттого, что Маша причинила ей боль. Но разве Маша хотела этого? А может, эта женщина строила все свое счастье на чувстве к этому парню…
Маша ушла из библиотеки раньше обычного, одна. Надо было получше выяснить, что же такое для нее Женя, не влюблена ли она, не занял ли он в ее сердце какое-нибудь важное место. Надо было разобраться самой, без его помощи.
Трудно разобраться, когда мало знаешь человека. Ну, побыть бы с ним вместе, скажем, в какой-нибудь поездке, на субботнике, на тяжелой работе — сразу бы приоткрылось еще несколько сторон характера. А что видно сейчас? Рассудителен, расчетлив. Выдержан, умеет работать, раз это нужно. Нужно для него же. Как он сказал об этом длинноволосом: «Не обращаю внимания на то, что мне не нужно, стараюсь не засорять голову лишними впечатлениями…» Это плохо. Плохо, потому что нельзя проходить равнодушно мимо того, что хотя и не касается тебя прямо, но может представлять общественный интерес. Тот длинноволосый чудак, с которым они встречались в Доме учителя еще раза два, производит странное впечатление. Над этим задумываешься невольно. А Женя занят собой, знает свои экзамены и старается «не засорять себе голову». Позвать Машу к себе в общежитие — это он не забыл, на это времени не жалко.
Во время совместных прогулок Маша узнала вкратце и его семейную историю. Но рассказал он о причинах развода с женой очень бегло, скороговоркой: «Мы разные люди… Она привыкла прежде всего думать о себе, о своих интересах, о своей работе». Бывшая его жена была учительницей, училась вместе с его другом в институте Герцена, а теперь работала на Украине. Что ж плохого, если она прежде всего думает о своей работе?
Пожалуй, так и Маша могла бы попасть в разряд эгоисток? Когда о своей работе, о своей учебе думает он, это хорошо, это не эгоизм. А женщине нельзя, женщина должна дополнять кого-то… Нет, такая философия нам знакома, она нас не устраивает.
Маша спросила его о библиографе: «Ты знаком с этой женщиной?» Воронов сразу насторожился, лицо его сделалось напряженным, и он ответил вопросом на вопрос: «А что?»
Нет,
расспрашивать Маша его не стала. Он потом буркнул — «знаком» и поспешно перевел разговор на другое.
Да, Маше следовало сторониться этого плечистого черноглазого парня. Пожалуй, больнее всего было ощутить по отношению к себе незаслуженную злобу со стороны другой женщины. Тяжело быть причиной чужого горя, чужой обиды, чужого огорчения даже!
Перейти заниматься в другую библиотеку из университетской Маше не хотелось, эта была ближе к дому, в ней было так привычно, так удобно! Приходилось отстранять возможность всяких встреч и разговоров с Женей. Очень трудно врать, но объяснять ему всё не стоит кто его знает, каков он, как повернет это все. Пока надо отговариваться Зоей, спешкой…
Долго отговариваться Маше не пришлось. К ее удивлению, Женя, как только заметил нежелание общаться с ним, оставил ее в покое. Он снова стал беседовать с библиографом, которая сразу повеселела и расцвела, он не изменил своей привычке работать много и настойчиво. И только Машиного места в уголке под зеленой лампой он больше не занимал ни в будни, ни в воскресенье, никогда.
И напрасно Маша искала знакомую сотрудницу осенью, после летних каникул: больше ее в библиотеке не было. Жени Воронова тоже не было — его послали не в оптический, а совсем в другое место, в другом городе, на преподавательскую работу в педагогическом институте. С ним вместе уехала и сотрудница библиотеки, ставшая его женой.
Все это выяснилось к осени. А в течение всей весны Маша ходила на лекции, занималась в библиотеке, возилась с Зоей и, несмотря на занятость, остро чувствовала свое одиночество.
Ося, наконец-то, отошел немного от Маши: в один прекрасный вечер он явился к ней и открыл, что внял ее советам, влюбился. Девочка очень хорошая, студентка медицинского института. У нее очень расчетливый папа-часовщик, и возле Рыжей, как Ося назвал свою новую любовь, уже вертятся двое красавчиков, которым гораздо лучше было бы сидеть дома. Рыжая их презирает, Ося ей понравился, но у нее семь пятниц на неделе и она капризуля, как и ее предшественница в Осином сердце…
Ося показал Маше фотографию Рыжей: девушка Маше понравилась. На карточке она смеялась, смеялась открыто, хорошо, — Маше казалось, что человека лучше всего можно понять, видя, как он смеется. Ося спрятал карточку, продекламировал стихи: «Я живу с твоей карточкой, с той, что хохочет», рассмешил Машу и ушел, все-таки поцеловав ее в лоб, — от этой привычки он никак не мог избавиться.
Да, у нее был студенческий коллектив, и заботы этого коллектива не проходили мимо нее. На лекциях она всегда норовила сесть рядом с Геней Мироновым — с ним было интересно, его едкие, меткие характеристики всегда возбуждали мысль. Геня особенно не терпел одного лектора, любителя пошловатых острот и анекдотцев. Однажды во время лекции Геня рассвирепел настолько, что сказал вполголоса сидящей с ним рядом Маше: «Держи меня за руки, или я запущу чернильницей в этого пошляка!» Маша рассмеялась и отодвинула от него чернильницу. Лектор, действительно, излишне увлекался рассказом о любовницах какого-то из королей, рассказывал о них со смаком и с подробностями, явно рассчитывая понравиться молодым слушателям. Двум-трем он действительно нравился.
С Геней Маша дружила по-прежнему. Однажды, когда он заболел и в течение недели не появлялся в институте, Маша заехала
к
нему домой — надо было передать ему конспекты, по которым готовились к коллоквиуму.
Геня открыл ей сам. Он был в своем обычном свитере, только слишком блестящие глаза да горячие руки свидетельствовали о том, что парень болен. Простудился, к тому же у него, кажется, слабые легкие.
Геня ввел ее в комнату, в которой жила его семья, состоявшая из четырех человек. Комната была разгорожена мебелью на четыре отдельных уголка, для каждого члена семьи, сообразно с его профессией и возрастом. У двух окон располагались территории Гени и его сестры-школьницы, нечто вроде детской. Генина «комната» была отгорожена стеллажом с книгами, который просматривался насквозь, так как задней стенки не имел, и книжным шкафом. Еще был там маленький стол и кушетка, на которой лежала измятая большая подушка — он спал перед ее приходом, наверно.
Очень много книг! И он любил их, он их знал, думал над каждой и к каждой имел свое собственное отношение. Он и конспекты-то взял у Маши без особого восторга: только чтобы прочесть один раз. Готовиться по конспектам он все равно не будет. Он готовится по литературе, по книгам, притом ко многим книгам подходит критически.
Не все лекторы ценили это качество студента Миронова. Не каждому из них нравилась самостоятельность его оценок, иногда парадоксальных на первый взгляд, но всегда обоснованных так или иначе. Были и такие преподаватели, которые покрывались приятным румянцем, услышав цитаты из своих работ, может быть даже раскритикованных. Заметив это, некоторые студенты норовили угодить лектору на экзамене, блеснув знанием его работ, его высказываний, его мнений.