Весенний шум

На большой газетной полосе ее заметка заняла совсем незначительное место, но все-таки это была собственная ее заметка, с подписью «М. Лоза». Маша купила в киоске пять штук газет и раздала знакомым. И когда ее пригласили повесткой на областной слет рабкоров и селькоров, Маша поехала туда с нескрываемым интересом.

Узкий длинный зал Дома журналистов был почти полон. Садиться в последних рядах не хотелось, и Маша неуверенно шла вдоль рядов. Мелькнуло пустое кресло, она приблизилась, села и подняла глаза на соседа, одетого, как и она, в юнгштурмовку защитного цвета.

Подняла — и тотчас поспешно опустила. Почему-то он посмотрел на нее очень внимательно. Маша уставилась в блокнот, лежащий на ее коленях, а видела карие, какие-то нарядные, точно в черных кружевах, в длинных ресницах глаза, твердые плавные линии носа, словно врезанные губы, полные, а верхняя, — посередине чуть толще, уголком книзу. А волосы, какие у него волосы?

Она снова подняла глаза на соседа — и опять он тотчас встретил ее взгляд, словно глаза коснулись глаз. И он не улыбнулся игриво, как делали иногда молодые люди, взглядывая на Машу. Он чуть ли не с тревогой посмотрел, словно говорил: «Ты на самом деле существуешь или просто мне показалось? Ты понимаешь, что произошло?»

Уже шел доклад, потом рабкоры выступали в прениях, — но было в зале двое людей, которые не слышали доклада и не следили за прениями. Они тихо переговаривались — он догадался спросить у нее листок бумаги из блокнота, чтобы послать в президиум записку, а когда она дала, он стал держать этот листок в руках, а записки так и не написал. Он начал спрашивать, откуда она, почему здесь.

Маша смотрела на своего неожиданного соседа. Его лицо словно бы говорило: «Вот с чем я пришел к тебе, вот что я припас к часу нашей встречи, — а с чем пришла ты?» И Маша смущенно поправляла платье, волосы, думая о том, что вот жаль, нет у нее таких нарядных ресниц и таких вьющихся черных волос, как у него, и вообще она обезьяна… Но, кажется, сосед думал иначе.

Он оказался инструктором одного сельского райкома комсомола, селькором. Этого Маша никогда бы не угадала. Скорей можно было принять его за молодого поэта или актера. А когда они вышли на улицу и она увидела на своем спутнике кожаное коричневое пальто и кожаную кепку — последнюю неделю, не переставая, лили дожди, — ей подумалось, что ему не хватает только кобуры с наганом у пояса, чтобы сойти за молодого чекиста — до чего картинно!

Но Сергей Жаворонков был работником комсомольского райкома в районе, расположенном на изрядном расстоянии от железной дороги. Его отец, инженер-турбинщик, никак не предполагал увидеть своего сына после средней школы на такой романтической должности. Сергей учился хорошо и хотя

не

обещал пойти по стопам отца, но, как всякий юноша, имел свои наклонности, интересовался архитектурой и собирался идти в вуз.

А стал он комсомольским работником, и виноват в этом был дядя Дима, отцов брат, человек уже немолодой, посвятивший свою жизнь охране безопасности Родины. Дядя Дима вечно был в разъездах, вечно на коне, вечно при оружии. Возвращаясь в город, он любил прикатить к родичам, попить чайку со всевозможными вареньями и поболтать о таких вещах, о которых он мог болтать только в этой, всегда неизменной и хорошо проверенной аудитории и больше нигде.

С замирающим сердцем слушал Сергей историю какого-то картографа, составлявшего карту одного пограничного района и чуть было не украденного любознательными представителями соседнего государства. В жизни все получалось так, словно это было сплошное нагромождение случайностей. В пограничном селе жила какая-то Дуня, очень гостеприимная и веселая. Эта Дуня совершенно случайно созвала гостей именно в тот вечер, когда картограф со всеми своими картами находился на одном из постов совсем близко от границы. Дуня напоила красноармейцев, потом совершенно случайно двое из них, как раз те, которым полагалось идти дежурить, нагрубили представителю местного сельсовета, а тот решил навести порядок и запер их в сельсовете, и именно в этот момент группа диверсантов попыталась перейти границу, чтобы захватить картографа и его карты. К тому же, совершенно тоже случайно, ночь была темная, безлунная.

Дядя Дима умел разбираться в случайностях, и они превращались в цепочку, которая имела начало и конец. Сергей это видел, но никогда не мог предугадать развязки. Все случайное он чохом рассматривал как преднамеренное, страшно волновался и нетерпеливо спрашивал: «Ну, эту Дуню вы сразу арестовали?» А дядя Дима улыбался и отвечал: «В этом не было никакой необходимости».

Дядя Дима ходил зимой в кожаном пальто — и Сергей упросил отца купить ему такое же. Дядя Дима был коммунист и хорошо разбирался в политике, — Сергея потянуло на комсомольскую работу. Он устраивал экскурсии для пионеров, выступал с докладами о международном положении, проводил беседы о культурной революции. Неожиданно для самого себя он почувствовал отвращение к тихому кабинету отца и пыльным корешкам книг на стеллажах вдоль стен. Ему захотелось коня, — на улицах он всегда останавливался посмотреть на хороших лошадей. Однажды, когда дядя Дима был у них целое воскресенье и уснул в кабинете отца, повесив на спинку стула свою гимнастерку, Сергей тихо подошел, снял ее и отнес к себе. Он рассматривал эту гимнастерку с навинченным орденом боевого Красного Знамени, дышал ее запахом, и ему казалось, что до него доносится цокот подков, что он чувствует, как хлопают по лицу еловые ветки, слышит выстрелы.

Наконец он не выдержал и примерил дядину гимнастерку. Вид у него получился театральный. Сергей поспешил отнести гимнастерку на место.

И все-таки, окончив школу, он пошел не в вуз, а на комсомольскую работу в отдаленный район области. В районе не было электричества, ни одной автомашины — автомобильное нашествие докатилось до этих мест лишь к концу второй пятилетки, когда отечественные автомобили побежали по самым глухим дорогам страны.

Сергей хотел увидеть на практике, что такое классовая борьба. Он попал в сельский район в самое горячее время. Он ходил с представителями местной власти по кулацким домам, требуя спрятанный хлеб, помогал организации колхозов. Он научился ездить на коне, исхудал и загорел, и во время его приездов в город мать только ахала, вытряхивая из чемоданчика рваные остатки белья и носков и вкладывая туда чистую смену.

Все это Маша узнала от него в первый, второй, третий и четвертый вечера, а может быть и в дальнейшие, потому что вечеров, которые они проводили вместе, оказалось много. Сергей был откомандирован в город на трехмесячные курсы пропагандистов. Конечно, он не раскрыл ей душу сразу, первое время он держался немного загадочно, потому что рассказывать о дяде Диме не считал возможным, а без этих рассказов нельзя было по-настоящему понять и остального.

Не было ли это предательством по отношению к памяти Курта? Она рассказала Сергею о своем замужестве Он долго молчал, потом сказал: «Замечательный человек. А ты просто искала чего-нибудь трудного для себя, необыкновенного, вроде подвига. Если бы ты его любила, ты бы не могла ходить так сейчас со мной».

Маша расплакалась. Он смутился, стал утешать. А она бормотала сквозь слезы: «Да, я сама не понимаю, как это можно… Хорошо им, рассудочным умникам, всегда трезвым, им все так легко! Они, наверно, ничего не чувствуют. Лучше я пойду… Прощай».

Но Сергей не дал ей уйти. Сказал, что он не имеет морального права оставить ее сейчас, когда ей так худо. И что человеческие отношения очень сложны. А в жизни ничего не повторяется, ничего. Жизнь никогда не останавливается.

Поздним летним вечером они бродили однажды по улице Красных зорь. Миновав Пушкарскую, не спеша, двигались вперед, к Троицкому мосту.

Впереди, шагом усталых, много поработавших людей шли двое, и Маша сразу узнала одного из них: Киров! Конечно же это он. Сергей Миронович!