Мартовские фиалки

– Здравствуй, Берни, – сказала Дагмар.

– Здравствуй, – ответил я. – Я только что о тебе подумал. – Я неловко коснулся ее руки. – Мне так жаль Йоханнеса.

Она поплотнее запахнула воротник своего коричневого шерстяного пальто.

– Ты сильно похудел, Берни. Ты болел?

– Это долгая история. У тебя найдется врем? посидеть со мной за чашечкой кофе?

Мы зашли в кафе «Александрквелле» на Александрплац и заказали настоящий кофе и настоящие Пшеничные лепешки с натуральным джемом и маслом.

– Говорят, что теперь по указанию Геринга масло делают из угля.

– Вряд ли только он сам ест это масло. – Я из вежливости рассмеялся. – А еще во всем Берлине не купишь лука. Папа говорит, что из лука производят газ, который японцы собираются применить против китайцев.

Немного погодя, я решил расспросить ее о том, что случилось с Йоханнесом.

– Боюсь, что тут и рассказывать нечего.

– Как он погиб?

– Я знаю только то, что его сбили во время налета на Мадрид. Мне об этом рассказал один из его сослуживцев. Официальное извещение состояло из одной строчки: «Ваш муж погиб во славу Германии». У черта на куличках, подумала я. – Она пригубила кофе. – Потом меня вызвали в министерство авиации, где я подписала обязательство никому не рассказывать о том, что произошло с моим мужем, и не носить траур. Можешь себе представить, Берни? Я не имею право носить траур по своему мужу! Это обязательное условие, если только я хочу получать за него пенсию. – Она горько улыбнулась и добавила: – Ты – ничто, нация – все. Да, именно так оно и есть.

Она вытащила носовой платок и высморкалась.

– Что поделаешь, для национал-социалистов главное – это идея. Человек не представляет для них никакой ценности. Такое время, что любая мать воспринимает исчезновение дочери или сына как нечто само собой разумеющееся. Никому нет дела до того, что вчера человек был, а сегодня его нет.

Никому, кроме меня, подумал я. Все эти дни после возвращения из Дахау я потратил на поиски Инги Лоренц. Но бывает, что и Берни Гюнтер оказывается бессильным.

Искать пропавшего человека поздней осенью 1936 года было все равно что рыться в ящике стола, содержимое которого кто-то когда-то опрокинул на пол. Что-то удалось подобрать и положить обратно, а какие-то вещи из тех, что были рядом, теперь оказались неизвестно где.

Все это время мои усилия постоянно наталкивались на безразличие. Бывшие коллеги Инги по работе пожимали плечами и говорили, что они ее, в сущности, мало знают. Соседи покачивали головами и уговаривали меня отнестись ко всему философски. Отто, ее поклонник из Немецкого трудового фронта, считал, что она скоро объявится... Я их не виню. Снявши голову, по волосам не плачут.

Проводя вечера в одиночестве в своей квартире за бутылочкой вина, я часто пытался вообразить, что могло с ней произойти. Автомобильная катастрофа? Потеря памяти? Эмоциональный срыв? Или просто на нее что-то нашло? А что, если она совершила преступление и решила скрыться? Но каждый раз я приходил к одному и тому же выводу: все-таки, скорее всего, ее похитили и убили, и это, конечно, было впрямую связано с тем расследованием, которым я занимался.

Прошло уже два месяца. В таких случаях Гестапо обычно извещает о судьбе тех, кто попал в их лапы. Но на этот раз Бруно Штальэкер – я обратился к нему снова, хотя его недавно перевели из столицы в отделение Крипо в захолустный городок Шпреевальде, – не нашел никаких записей о том, что Ингу казнили или отправили в концлагерь. Я еще несколько раз ездил к домику Хауптхэндлера в Ванзее в надежде найти хоть что-нибудь, что могло бы как-то прояснить обстоятельства, связанные с ее исчезновением, но безрезультатно. Пока квартира Инги числилась за ней, я иногда приходил и туда, пытаясь отыскать вещи, способные навести на след, и тоже без толку.

В общем, время брало свое, и я, признаюсь, постепенно стал забывать Ингу. Фотографии ее у меня не было, а лицо уже стерлось из памяти, и еще я понял, как мало, в конце концов, я о ней знал. Мне казалось, что у нас все впереди, и будет еще время о многом поговорить.

Недели и месяцы шли и шли, и я уже знал, что шансы найти Ингу живой тают с каждым уходящим днем. Вместе с ними таяла и надежда. Я чувствовал, я понимал, что никогда ее больше не увижу.

Дагмар заказала еще один кофе, и мы обсудили свои дела. Ни об Инге, ни о Дахау рассказывать не хотелось. Есть вещи, о которых не говорят за утренним кофе.

– Как твое дело? – поинтересовалась она.

– Купил на днях новый «опель».

– Ты, видно, разбогател.

– А ты как? На что ты живешь?

– Я вернулась к родителям. А зарабатываю тем, что печатаю студенческие курсовые и дипломные работы. И прочую ерунду. – Она с трудом улыбнулась. – Отец очень беспокоится, что я наживу себе неприятности. Я ведь люблю работать ночами. За последние недели нас трижды навещали гестаповцы, и все из-за моей работы. Они подозревают меня в том, что я выпускаю подпольную газету. Но, по счастью, в тех трудах, что мне приходится печатать, ничего, кроме бесконечных – славословий в честь национал-социализма нет. Так что от непрошеных гостей я отделываюсь без труда. Но папу волнуют соседи. Мало ли что они подумают? Ты же знаешь, как люди считают: Гестапо зря визиты наносить не будет.

Мы посидели еще немного, и я пригласил ее в кино.

– Ну что ж, пойдем. Только не на официальный фильм, я их не выношу.

На улице мы купили газету. На первой полосе в глаза мне бросилась фотография: рукопожатие двух Германов – Сикса и Геринга. Геринг широко улыбался, а Сикс был мрачен: видимо, Премьер-министр добился своего и немецкой сталелитейной промышленности придется работать на отечественной руде. Затем мы изучили страницу с репертуаром кинотеатров.

Я предложил пойти на «Алую императрицу» в Тауенциен-паласт, но выяснилось, что Дагмар смотрела уже этот фильм, и даже два раза.

– Давай лучше посмотрим «Великую страсть» с Ильзой Рудель, – сказала она. – Это ее новый фильм. Уверена, что тебе нравится Ильза Рудель. Мне кажется, все мужчины от нее без ума.

Я вспомнил о молодом актере Вальтере Кольбе, которого Ильза Рудель подослала убить меня и который в результате так нелепо погиб. На рекламном фото в газете она была в монашеском одеянии. Пожалуй, ничего, что бы меньше соответствовало этой натуре, придумать невозможно, решил я, вспомнив наши встречи.

Но чему теперь удивляться?! Ясно, что мир, в котором мы живем, перевернулся. Это уже другой мир, в котором после чудовищного землетрясения не осталось больше ни ровных дорог, ни целых домов.

– Да, – сказал я, – актриса неплохая.

И мы отправились в кино. На улицах вновь появились красные стенды со «Штюрмером» Штрейхера, и злобы в еженедельнике заметно прибавилось.