Страница 26 из 49
— Я еду с Умкой.
— И ты всерьез полагаешь, что он не помчится за вами?
— Откуда мне знать, куда он помчится? Он свободный человек с открытой шенгенской визой. — Последние слова были произнесены с явной издевкой. Очевидно, упомянутая виза являлась источником особой протопоповской гордости. — Я не могу запретить ему въезд в Европу.
— Ты можешь — и с моей точки зрения, должна — порвать с ним. Ты никогда не ответишь на его чувства. Он будет из-за тебя страдать, и я отнюдь не исключаю, что это его убьет. У него опасный возраст. Но скажи мне, девочка, чье положение хуже: убитого или убийцы? Пощади его, Тата! И пожалей себя.
Тата выслушала меня. Улыбнулась. Подумала. Полистала мою книгу. А потом воскликнула:
— Вот же! Посоветуйте Протопопову: «Если за ужином, после нескольких глотков вина, вытереть себе губы цветком, взятым в церкви, и подать этот цветок любимой девушке, он обязательно пробудит в ней ответное чувство любви». — И демонически захохотала.
Я только головой покачал. Что ты с ней будешь делать?
Глава восемнадцатая
ЛЕО
Я с детства упертая. Если чего решу, землю буду грызть, а своего добьюсь. К нам в десятом классе учитель пришел на практику, пацан после института, так он говорил:
— Клеопатра — очень цельная натура. Не желает размениваться на изучение столь бесполезного предмета, как география.
Нравилась я ему.
Так вот, цельная — не цельная, а всегда знала, чего хочу, и такого, чтоб метаться, как заяц, в разные стороны, у меня никогда не было. А тут вдруг с ума сошла.
Причем ровно тогда, когда вроде бы все, о чем мечтала, получила. Все царства мира, как Ваня говорит. И с ним, кстати, отношения наладила. Он, правда, часто смурной ходит из-за выкрутасов своей Таты: она с ним, видите ли, знаться не желает. Скажите, какая трагедия! Но дергаться перестал, утихомирился. С виду, по крайней мере. Я, понятное дело, обижалась — меня ему, значит, мало? — но выступать особо не выступала. Страдаешь и страдай, раз без этого не можешь. А что? Бывают такие люди. Да и Зинка меня успокоила. Я ей пожалилась, а она и говорит:
— Ну, Клепка, ты даешь! Он с ней двадцать пять лет оттрубил! Это ж больше, чем тебе самой. И ты хочешь, чтобы он такой срок на раз-два из головы выкинул? Да кто бы он тогда был? Либо полный маразматик, либо сволочь последняя. А тебе нормальный мужик попался, радуйся. И дай человеку попереживать, не лезь к нему.
Я и не лезла. Но только раньше, когда нашу жизнь вместе представляла, всегда думала: кто — кто, а Ваня точно будет счастлив — со мной ведь. Он ли к этому не стремился. И нате вам: сплошные охи да вздохи и целый список родственников, по которым у нас горе. А я все терпеть должна.
Но когда он не выдержал и признался, что ревнует свою Тату к одной шишке у них на работе, я его чуть не пришибла! Нет, он, конечно, не сказал прямо: «ревную». Завел шарманку: «мне кажется», «в моем представлении», «неправильный шаг», «я за нее переживаю», «ее не ждет ничего хорошего»…
Я слушала-слушала да как рубану:
— Вот что, мой дорогой! Ты от нее ушел, и теперь ее дела тебя не касаются, забудь. Тоже переживальщик нашелся! Будешь мне про ревность рассказывать, я сама какого-нибудь Протопопова заведу.
Ванька сразу обиделся и мораль мне прочитал: я, мол, беспокоюсь о судьбе бывшей жены; это ты ревнуешь, причем совершенно безосновательно. Ага, блин. А еще мы все дружно китайские императоры.
Видела я, кстати, его соперника. Или как назвать: сменщик? Дядя, прямо скажем, противноватый, но денежный, за версту видно. На меня — ноль внимания, и рожа блаженная: видать, у них правда роман. Тата оказалась не промах. Все-таки интересно, что мужики в ней находят? Как-никак, почти сорок пять и вообще ничего особенного! А вот ведь и у Ваньки не все к ней засохло — я же вижу, что бы он ни врал — и Протопопов ее надутый совсем крышей подвинулся. Иван рассказывал, как тот за его фифой чуть не двадцать лет увивался без всяких перспектив. Придурок. Нашел бы кого посговорчивей. Впрочем, я-то рада, что не нашел: теперь Тате без надобности Ваню возвращать. Возьмет себе Протопопова и заживет лучше прежнего. В общем, спасибо им обоим великое, мне меньше беспокойства.
В смысле, за Ваню. Но вот за себя и Антоху… такое у нас с ним завертелось, ужас. Сколько я себя не одергивала, за руки не привязывала — не могу это разорвать и конец! Звонков его как самой главной радости, стала ждать, а если он вдруг не объявлялся, мало ли что, всяко бывает, то места себе не находила и металась по квартире, как тигрица по клетке. Мы еще переписываться по Интернету начали, разговоров уже не хватало, я даже адрес отдельный специально для его сообщений завела. С утра, когда Ваня уйдет или пока умывается, я быстренько — прыг к компьютеру! Как ребенок под елочку — есть подарок? Если есть — счастье неописуемое, летаю, порхаю и подпрыгиваю. Если нет — хожу чернее тучи, всех ненавижу, искусать и загрызть готова. И заняться ничем не могу, иной раз до вечера, пока звонка или письма не дождусь. Наркоманка сделалась! И сколько ни думаю: нельзя, надо все прекратить, Ваня узнает, скандал выйдет, бросит еще меня — ничего не помогает. А ведь и для Антохи ничего хорошего, одни страдания — я же за него замуж не хочу.
Хотя он зовет, чуть не каждый день. Первый раз, наверное, через неделю, как я в Москву вернулась. Позвонил и говорит:
— Клепка, у меня к тебе предложение!
— Какое, — спрашиваю, — деловое?
— Очень! Выходи за меня замуж!
Я только рот открыла. Здрасьте, думаю, не хватало. Сейчас откажу, а он звонить перестанет. Что для меня к тому времени уже был кошмар. Я ведь, маньячка последняя, наш поцелуй на вокзале снова, снова и снова вспоминала, по сто раз на день, и млела вдобавок, как дурочка. Но даже думать не хотела, что все это значит.
Растерялась тогда, не сразу нашлась, что ответить.
— Давно сочинил? — спрашиваю.
— Давно, — отвечает. — Как увидел тебя в лесу, так и понял: вот она, моя будущая жена.
— Скажите, пожалуйста, какой провидец.
— Провидец — не провидец, а некоторые вещи знаю. Никуда тебе от меня, Клепка, не деться. Моя будешь.
Меня в жар бросило, мурашки по телу побежали, голова закружилась. Хотелось кричать: «Говори, говори еще!» Но нельзя же.
— Какой ты, Тошка, самоуверенный.
Спокойно так сказала, а саму колотун бьет, руки-ноги ходуном ходят.
— Вовсе нет. Просто знаешь, как говорят: мы с тобой созданы друг для друга. Поэтому поженимся, будем жить-поживать, добра наживать и умрем в один день.
— И много мы добра наживем?
— Да уж не меньше, чем у твоего директора. А если и меньше, что за беда? Была бы любовь, остальное приложится.
— Хорошо, а где мы будем жить?
— А где хочешь! Могу я в Москву перебраться, как-нибудь устроюсь, а лучше ты домой возвращайся. Москва — сволочной город.
— С чего это «сволочной»?
— С того, что когда мы там встречались, ты была, как ежик, на которого сразу десять лис нападает, и по виду старше на десять лет. Нет, не по виду… держалась так. А дома ты другая, девчонка совсем, заводная, веселая… любимая. По-моему, Москва тебя заедает. Вот что в ней хорошего? Можешь мне объяснить? Только не говори, музеи и театры.
Вообще-то, я как раз хотела сказать: культурная жизнь, но, по-честному, музеи и театры мне до лампочки. Магазины, пожалуй, да. Хотя, по сути, и они теперь везде одинаковые. А так квартира, работа, телевизор. Если не знать, что ты в Москве, то и не догадаешься. Подумала я об этом, и так вдруг домой захотелось — не передать! Но я наваждение отогнала. Нет уж, думаю, к черту. Ты, Антоха, конечно, гипнотизер, но меня тебе не заморочить. Даром я, что ли, за свое нынешнее положение воевала? Осталось только Ваню с женой развести, и дело в шляпе, а я вдруг возьму и все брошу?
Обидно, что Ваня сам меня замуж не зовет. Наоборот, всячески этой темы избегает, и даже когда его к стенке припрешь, выскальзывает, как угорь. Сразу делает похоронное лицо: