В перерывах суеты

Отец пригласил его к себе в кабинет, святое место в их пятикомнатной квартире, куда даже взрослому Олегу вход без дозволения был закрыт. Суть разговора, а точнее монолога отца, изредка перебиваемая Олеговыми «понимаю» и «разумеется», сводилась к следующему.

«Со временем ты сам все поймешь, когда столкнешься с реальной жизнью. Я делал все для вас с мамой. Кто-то скажет, что я служил. Кто-то, что прислуживал. А я просто честно делал свое дело. Не я — был бы другой. Но завистники и недоброжелатели сделали из меня жупел. Воспользуйся тем, что в моей жизни было благом, и отринь негатив. Я не только не обижусь, я настаиваю на этом. Иначе зачем все было?! Рассказ публикуй под псевдонимом. Сделай нам с мамой приятное, возьми псевдоним "Лебедев"».

Почему именно «Лебедев», Олег спрашивать не стал. Сам понял. Мама начинала балериной. В Большом успела станцевать только партию одного из маленьких лебедей. Отец ее увидел, через неделю сделал предложение, и еще через месяц они поженились. Не прошло и года, как родился Олег, и папа настоял, чтобы мама оставила сцену. Так что для художественного папиного сознания псевдоним «Лебедев» был единственно правильным и возможным. Наверное, не надо подробно описывать, какие чувства испытал Олег в дни ГКЧП, когда по всем каналам телевидения пустили «Лебединое озеро»?! Какие ассоциации у него родились?.. Уходил старый мир, мир его отца, а он со своим псевдонимом, который уже стал ему роднее фамилии, должен был выживать в новом, ожидаемом и пугающим одновременно. Но каждый раз, видя свое имя — Олег Лебедев — на обложке новой книги или журнальной полосе, он невольно вспоминал и разговор с отцом, и то, как папа доживал свои дни, оторвав от сына фамильное клеймо, и танец маленьких лебедей, стоивший в итоге маме сцены Большого, и первый день ГКЧП. Но возвращаться к родовой фамилии было уже поздно. Новомодное для России слово «брэнд» в полной мере относилось к имени «Олег Лебедев», и с этим приходилось считаться даже в большей мере, чем со вкусом издателей и тем более читателей...

Громкую известность Олег приобрел на ниве детективного жанра. Литературой он сам это не считал, называл «чтивом», но деньги зарабатывал очень хорошие, славу имел повсеместную, с властью нигде и никак не пересекался. Более того, с середины девяностых его сквозным героем стал ветеран КГБ, причем из подразделения внешней разведки, вполне порядочный и раскрывавший преступления, которые «ментам» оказывались не по зубам. Так что после двухтысячного года, в силу понятных причин, стал Олег почитаемым и на государственном уровне. По крайней мере, два раза в год на банкеты в Кремль его приглашали. А большего от власти ему было и не надо. Да и без этого мог бы обойтись. Но все равно приятно. Отец бы гордился...

Его основной издатель после реализации Кремлем операции «Преемник» пошутил, что либо Ельцин советовался с Олегом, и тот совет дал небескорыстный, либо у Олега дар художественного предвидения.

Словом, Олег был доволен жизнью, собою в ней и никаких неприятностей от нее не ждал.

Олег Михайлович Лебедев родился в семье юрисконсульта и школьной учительницы. Поскольку деда Олега по отцовской линии в 1937 году расстреляли как врага народа, Михаил Лебедев до XX съезда КПСС жил с клеймом «сын врага народа», и многие двери в жизни были для него закрыты наглухо. Он окончил юридический вуз, но адвокатом стать не мог. Устроился на работу юрисконсультом. То есть юристом на предприятии. Зарплата была небольшой, а совместительство тогда разрешалось только еще в одном месте. Всего получалось сто восемьдесят рублей. Плюс сто десять — зарплата жены, учителя литературы. Понятно, что семья жила небогато. Хотя, на самом деле, в те времена большее значение имело не то, сколько люди зарабатывали, а то, что они могли на свои деньги купить. Вернее — достать. А отец Олега с самого начала шестидесятых перешел на место юрисконсульта же, но в большой гастроном, и потому дефицита в продуктах семья не испытывала. Более того, как раз тогда в стране сложилась уникальная система «натурального обмена за деньги». Классики марксизма-ленинизма такой формы экономического устройства общества не предвидели, и потому партийные руководители страны победившего социализма не знали, что со всем этим делать. А суть экономической проблемы в ее бытовом выражении сводилась к тому, что за деньги можно было купить почти все, но только по блату. Так вот, натуральный обмен был не продуктами и товарами, а связями. Отец Олега доставал приятелям нужные продукты, а те — театральные билеты, книги, плитку, мохер и далее «по списку», в зависимости от того, кто где работал. С этой точки зрения мама Олега оказалась человеком абсолютно бесполезным. Уж лучше бы она была участковым врачом...

Вот чего Олег был лишен полностью, так это заграничных вещей. Его семья проживала в том слое общества, из которого в загранкомандировки не ездили. Ни родители, ни их друзья и приятели. Ни джинсов, ни жвачки, ни пластинок с модными западными шлягерами ни в детстве, ни в юности у него не было. Но он от этого вовсе не страдал, «вещизмом» не заболел. С самого детства мысли его были заняты книгами. Вот тут мамина профессия оказалась весьма кстати. Она умело формировала его вкус, советуя, что и в какой последовательности читать. В восьмом классе Олег стал писать. Когда количество сочиненных им рассказов достигло пяти, мама решила показать произведения сына своим вузовским педагогам, профессорам старой школы, почитавшим русский язык как святыню, а Литературу — величиной абсолютной и только с большой буквы. Диагноз консилиума был единодушным — перо у мальчика есть, чувство языка наличествует, но пишет от «ума», реальной жизни не знает, психологически действия героев не оправданы. Словом — примитивный реализм. Ну хорошо, что не «социалистический», подумала мама и передала все ей сказанное Олегу. Реакция сына, особенно с учетом его возраста, родителей весьма удивила. Олег решил, что профессию он выберет такую, чтобы побольше общаться с людьми, узнать настоящую жизнь в ее самых острых проявлениях, и после тридцати лет начнет писать вновь. А до тех пор — ни строчки! Что за профессия? Юрист! Отец был несказанно рад. Будет Олег писать, не будет, — это его волновало мало. Но вот то, что Олег пойдет по его стопам, что Олег, возможно, реализует его мечту, которая для него самого оказалась недостижимой, и станет адвокатом, — это окрыляло. Пугало единственное, не увлечет ли сына «следственная романтика», но на прямой вопрос отца (правда, было это уже в десятом классе), не хочет ли Олег стать следователем, тот, усмехнувшись, ответил: «Я надеялся, что ты, батя, лучшего мнения о моих интеллектуальных способностях».

На сегодняшний день Олег работал судьей. Уже более десяти лет он слушал уголовные дела в Московском городском суде, что было вполне нормальным, средним по темпам карьерным ростом для того, кто начинал в районном суде. «Делание карьеры» целью своей жизни не полагал, с властью не заигрывал, но и не ссорился. Адвокатом Олег так и не стал. Ближе к окончанию института отец начал на него «поддавливать», уговаривая идти в адвокатуру. Но Олег, долго увиливая от прямого ответа, говоря, что его без блата все равно не примут, что он не оратор, что не хочет работать в сфере обслуживания, однажды сорвался и довольно жестко заявил, что мечты родителей не есть путеводные звезды детей.

В адвокаты он не пойдет, потому что вести дела о разделе кастрюль и постельного белья при разводе ему не интересно, а защищать по уголовным делам и получать за это деньги, заведомо зная, что обвинительный приговор гарантирован всей мощью советской системы, он считает мошенничеством. Услышав такое, отец сник и больше к теме адвокатской стези для сына не возвращался. Сегодня Олег понимал, что был не прав. Проработав судьей больше двадцати лет, он проникся к адвокатам, не ко всем, разумеется, а к настоящим, профессиональным — огромным уважением, а уж тех, кто в советские времена вел уголовные дела и действительно пытался защищать подсудимых, а не просто «отрабатывал номер», полагал просто подвижниками. Но все равно, это была точно не его профессия.