Бледный убийца

Небе протянул мне свою флягу, и я припал к ней, как ребенок к груди матери. Может, и не так питательно, но зато почти так же успокаивает.

– В своем любовном послании вы упомянули, что у вас есть информация о каком-то моем старом деле. Или это была только приманка?

– Ты не так давно разыскивал одну женщину. Журналистку.

– Совсем недавно! Почти два года назад. Я ее так и не нашел. Один из моих слишком частых провалов. Вы бы рассказали об этом Гейдриху. Может, это убедит его отпустить меня с крючка.

– Так хочешь услышать о своем деле или нет?

– Не надо брать меня за горло, Артур.

– Мы узнали кое-что, но не так много. Пару месяцев назад владелец квартиры, где проживала твоя клиентка, решил отремонтировать некоторые комнаты, включая и те, где она жила.

– Очень великодушно с его стороны.

– В туалете за двойной стенкой он обнаружил набор предметов, обычных для наркоманов. Наркотиков, правда, не нашел, но все остальное – иглы, шприцы, ну, и так далее – это все было. Жилец, вселившийся в эту квартиру после исчезновения твоей клиентки, оказался священником, поэтому трудно предположить, что все эти иглы принадлежали ему, правда? А если твоя дама кололась, то это может объяснить многое, не так ли? Я имею в виду, никогда нельзя предугадать, что сделает наркоман в следующий момент.

Я покачал головой.

– Она была не из таких. Уж я бы что-нибудь учуял.

– Это не всегда заметно. Например, если она пыталась избавиться от свой привычки. Или если у нее был сильный характер. Ну что ж, это все, что стало известно, и я подумал, что тебе будет интересно узнать. Теперь можешь закрыть дело. Если она держала это от тебя в секрете, никто не может сказать, что еще она могла скрывать.

– Да нет, с остальным все в порядке.

Глава 2

Понедельник, 29 августа

Дома, расположившиеся на Гербертштрассе, в любом другом городе, кроме Берлина, были бы окружены широкими лужайками с кустами. Но здесь они занимали всю землю целиком, почти не оставляя места ни для травы, ни для мостовой и тротуара. Кое-где тротуар был не шире входной двери. С архитектурной точки зрения – сплошная эклектика, мешанина различных стилей, от палладианского до неоготики, от стиля времен Вильгельма до чего-то совсем невообразимого, что совершенно невозможно описать. В целом Гербертштрассе напоминала скопище старых фельдмаршалов и гроссадмиралов, облаченных в полную парадную форму и вынужденных сидеть на крошечных, совсем не подходящих для них походных стульях.

Дом, куда меня вызвали, походил на огромный свадебный торт и был бы куда более уместен где-нибудь на плантациях Миссисипи. Это впечатление еще больше усилилось, когда я увидел черный котелок на голове у служанки, которой я сообщил, что меня ждут. Она взяла мои документы и стала с подозрением их рассматривать, словно это была не служанка, а сам Гиммлер.

– Фрау Ланге мне ничего о вас не говорила.

– Вероятно, она забыла. Послушайте, она позвонила мне только полчаса назад.

– Ну хорошо, – буркнула она. – Можете войти.

Она провела меня в гостиную, которую можно было бы назвать элегантной, если бы на ковре не валялась огромная полуобглоданная собачья кость. Я огляделся, надеясь увидеть владельца кости, но в комнате никого не было.

– Не прикасайтесь ни к чему, – велела Черный Котелок. – Я скажу ей, что вы здесь.

Затем, ворча и охая, будто я вытащил ее прямо из ванной, она отправилась вперевалку на поиски своей хозяйки. Я сел на диван красного дерева с выточенными на подлокотниках дельфинами. Рядом с ним стоял столик в том же стиле – столешница его опиралась на дельфиньи хвосты. Дельфины, как считалось, производили комический эффект и поэтому были особо любимы немецкими мебельными мастерами, но я-то считаю, что юмора в них меньше, чем в немецкой трехпфенниговой марке. Я прождал примерно пять минут, пока наконец Черный Котелок не вкатилась в комнату и не заявила, что фрау Ланге хотела бы меня видеть.

Мы пересекли длинный мрачный зал, украшенный множеством рыбьих чучел. Одно из них, прекрасное чучело лосося, так меня восхитило, что я даже остановился.

– Прекрасная рыба, – заметил я. – А кто же рыбак?

Она в нетерпении повернулась.

– Здесь нет рыбаков, – сказала она. – Только рыбы. Это не дом, а какой-то приют для рыб, кошек и собак. Хуже всего кошки. Рыбы, те хоть дохлые. С кошек и собак пыль не сотрешь.

Почти машинально я провел пальцем по застекленному шкафчику, в котором хранилось чучело лосося. Что-то не похоже, чтобы здесь вообще когда-нибудь вытирали пыль; даже за мое короткое пребывание в доме Ланге я успел заметить, что ковры пылесосили очень редко, если вообще когда-нибудь пылесосили. Впрочем, после грязи в траншеях небольшой слой пыли и крошек на полу не очень-то оскорблял мой глаз. С другой стороны, я видел множество домов в трущобах Нойкельна и Веддинга, которые содержались в куда большей чистоте, чем этот.

Котелок открыла какие-то стеклянные двери и встала сбоку. Я вошел в захламленную гостиную, которая, как мне показалось, служила одновременно и кабинетом. Двери за мной закрылись.

Фрау Ланге, крупная, мясистая женщина, чем-то напоминала орхидею. Ее лицо и руки заплыли студенистым жиром нежного персикового цвета, что делало ее похожей на глупую раскормленную собаку, шкура которой, казалось, может растягиваться до бесконечности. Ее собственная глупая собака была еще более бесформенной, чем неуклюжий шар-пей[2], которого она так напоминала.

– Очень мило с вашей стороны, что вы пришли так быстро, – проговорила хозяйка.

Я промычал что-то в свое оправдание. В ее тоне чувствовалась властность, которую можно приобрести, только живя в таком буржуазном месте, как Гербертштрассе.

Фрау Ланге села в зеленый шезлонг с собакой на коленях и расправила ее шерсть, словно это было вязание, которым она хотела между делом заняться, излагая мне свое дело. Я решил, что ей лет пятьдесят пять. Конечно, это для меня не имело никакого значения. Когда женщине переваливает за пятьдесят, ее возраст уже не интересует никого, кроме ее самой. С мужчинами же происходит как раз наоборот.

Она достала портсигар и предложила мне закурить, оговорившись при этом: «Они с ментолом».

Я взял сигарету из чистого любопытства, но, сделав первую затяжку, сморщился, поняв, что просто позабыл мерзкий привкус ментола. Она усмехнулась, увидев мои мучения.

– О, ради Бога, бросьте ее. У них ужасный вкус. Сама не знаю, почему я их курю, честное слово. Доставайте свои, иначе мне нечего рассчитывать на ваше внимание.

– Спасибо, – сказал я, гася окурок в пепельнице, сделанной в форме ступицы колеса. – Одну минуту. – И достал свои сигареты.

– Ну, теперь, когда вы закурили, налейте нам чего-нибудь выпить. Не знаю, как вы, а я непременно выпью. – Она показала на большой секретер в стиле Бидермейер, верхняя часть которого, украшенная бронзовыми ионическими колоннами, представляла собой древнегреческий храм в миниатюре.

– Там есть бутылка джина, – сказал она. – Могу предложить вам к нему только лимонный сок. Боюсь, это единственное, что я пью.

Для меня было еще рановато, но тем не менее я налил себе и ей. Мне нравились ее попытки помочь мне поскорее освоиться, хотя считается, что это должно быть одним из моих профессиональных качеств. Если не считать этих попыток, то фрау Ланге держалась абсолютно спокойно. Она производила впечатление женщины, обладавшей целым рядом своих собственных профессиональных достоинств. Я протянул ей выпивку и сел на скрипучий кожаный стул рядом с шезлонгом.

– Вы наблюдательный человек, господин Гюнтер?

– Я вижу, что происходит в Германии, если вы это имели в виду.

– Нет, не это, но я рада услышать то, что вы сказали. Нет, я имела в виду вот что: хорошо ли вы разбираетесь в вещах?

– Бросьте, фрау Ланге, не надо изображать из себя кота, который ходит вокруг блюдечка с молоком. Давайте напрямик. – Я помолчал секунду, наблюдая, как в ней растет чувство неловкости. – Если хотите, я вам скажу. Вы имеете в виду, хороший ли я сыщик.

2

Шар-пей – редкая китайская порода собак.