Страница 2 из 21
— Сам не знаю… Просто, когда я думаю о них, я думаю о тебе. Какой ты добрый, хоть и говорят, что вместо сердца у тебя кусок камня, завернутый в протухшую рыбью требуху…
— Тьфу, мерзость! Интересно, что за скотина распространяет обо мне подобные слухи?
— Неважно.
— Маноло!..
— Наверное, все пошло от твоих жен. Сидят себе в Сан-Хавьере… В Санта-Поле… И плетут небылицы потихоньку. А ветер их приносит. И течение прибивает…
— Маноло!.. Не мне тебе объяснять, что прибивает к нам течением. Сам знаешь…
— Я просто хотел сказать: это все неправда. Потому что ты…
— Даже не начинай!
— Но мы ведь все равно уже начали!.. Я давно хотел спросить тебя, Анхель-Эусебио: а тебе никто не является? Как тому парню из фильма?..
— Э-э… Никто. Я же не сумасшедший. И не математик.
— Я тоже, Анхель-Эусебио, я тоже… У меня и со счетом-то плохо, вечно концы с концами не сходятся…
— Это точно. В работе ты сущее наказание, друг мой Маноло. Помеха, да и только.
— Она является мне, Анхель-Эусебио. Каждую ночь.
— Не хочу этого слышать…
— Каждую ночь.
— Вот видишь, даже уши закрыл! Ничего не слышу, ничего!..
— Слышишь! Еще как слышишь!.. Я ведь тоже закрывал уши поначалу. И вату в них запихивал, и куски бумаги. И даже воском заливал…
— Нет, ты точно ненормальный.
— Ничего из этого не получилось. Знаешь, почему?
— И знать не хочу!
— Потому что уши здесь ни при чем.
— Конечно, ни при чем. Все дело в твоей некрепкой голове. Ты ненормальный, вот она тебе и снится.
— Я ведь не сказал, что она мне снится. Она — является, а это совсем разные вещи. Совсем.
— Хорошо. Пусть разные. И какой… Тьфу ты черт! Зараза!.. Какой она тебе является?
— Почти такой, какой мы ее нашли. Только она живая. Как ты, как я… Как если бы я встретил ее в Мадриде, на солнечной стороне улицы. Или на той стороне улицы, где всегда горят огни и полно народу. И она бы мне улыбнулась. Или не мне, но дела это не меняет.
— Вот ужас-то!..
— Это совсем не страшно, поверь. Грустно — да, хоть она и улыбается. И сердце щемит. Но не страшно. Поначалу я, конечно, боялся. А потом ничего, привык…
— И что… вы делаете, когда она является тебе?
— Разговариваем. Вернее, она разговаривает.
— С тобой?
— Может, со мной. А может, и нет, но дела это не меняет.
— О чем же она говорит? О чем-то важном?
— Не смотри на меня так, Анхель-Эусебио! Я знаю, к чему ты клонишь! К тем фильмам, где мертвые просят помощи у живых… Не дают им существовать спокойно. Втягивают в неприятности.
— Вовсе нет!.. Неприятностей я не хочу, у нас и так их было предостаточно.
— Три. Ровно три неприятности. По одной на каждую зиму.
— А она что… Просит у тебя помощи?
— Она улыбается. Почти всегда улыбается.
— Как есть ужас!..
— Ужас в том, что я не могу понять, что она говорит мне. Ни единого словечка…
— Она говорит на каком-то другом языке? Не испанском?
— Не испанском, нет.
— А других ты не знаешь! Сколько раз тыкал тебя носом — выучи хоть пару фраз по-английски, толку никакого!.. По-английски худо-бедно лопочут все.
— Это не имеет отношения к английскому, Анхель-Эусебио! И ни к одному из языков, на которых говорят люди.
— Откуда ты можешь знать?
— Просто знаю и все. Если бы ты услышал ее…
— Как же я ее услышу? Ведь является она тебе!
— Да. Это проблема.
— Х-ха! Такие проблемы решаются в пять минут. Могу дать отличное снотворное… Осталось от той гадины, что сбежала от меня в Санта-Полу…
— Я не уверен…
— Срок годности снотворного еще не вышел, так что ничего страшного не случится. И переживать не стоит. Придет к тебе эта сучка разок-другой, а ты — вот он! Спишь, как младенец, и никакими мольбами на непонятном языке тебя не разбудить. На третий раз сама отвянет, помяни мое слово!
— Я не уверен, что хочу решить эту проблему… таким способом.
— Другого нет. За исключением психушки. Ты же готовый пациент, если посмотреть на дело здраво. Нужна тебе психушка?..
— Она говорит, как говорят киты… Или как дельфины. Звук резкий, очень высокий. Похожий на свист. На щелканье. И еще на то, как будто по каменному полу разбросали орехи. А иногда, вместо орехов, в ход идут стеклянные бусины… А иногда звук похож на спицу, которую втыкают прямо в ухо…
— Н-да… Пожалуй, психушки тут не избежать.
— Ты мой единственный друг, Анхель-Эусебио! И ты сам… сам все начал. Ты мог поступить совсем по-другому.
— Наверное. Но что бы тогда случилось с нашим тихим островом? Со всеми нами?.. А-а, что теперь говорить? Что сделано, то сделано.
— Ты сам все начал.
— Не было дня, чтобы я не раскаивался в этом. Поверь.
— Я не осуждаю… Что сделано, то сделано. Но спица в ухе — очень неудобная вещь. Когда-нибудь она меня убьет.
— Нет никакой спицы, Маноло! А если и есть — то только в твоем воображении. Как сучка, что является тебе. На самом деле она мертвая. Три года, как мертвая. Мы же вместе похоронили ее, вспомни! И двух других тоже. И они были ничуть не хуже первой. Но почему-то до сих пор молчат и не являются тебе. Ведь молчат? Хотя поводов заговорить у них было не меньше. Они молчат или нет?
— Молчат.
— Это ли не подтверждает, что все происходит в твоей голове? Пустой, как орехи, которые ты тут живописал.
— Я не говорил, что орехи были пустыми.
— Пустые, полные… Никакой разницы нет, как между теми тремя сучками.
— Есть.
— Нет.
— Есть!
— И в чем же, в чем же разница?
— Она самая красивая из всех… И она единственная, кто улыбнулся мне в Мадриде. На солнечной стороне улицы.
— Кажется, речь шла о той стороне улицы, где всегда горят огни и полно народу… Стоп-стоп! Ты видел ее в Мадриде, глупый мой Маноло? Вы были знакомы? Что ж ты сразу не сказал?!
— Я не говорил, что мы были знакомы. Я говорил — сложись обстоятельства по-другому…
— Совсем меня запутал, придурок!
— Сложись обстоятельства по-другому — она могла бы меня полюбить? У меня был бы шанс?
— Она мертвая!
— Да-да… Но у меня был бы шанс?
— Хочешь знать мое мнение? Никакого шанса у тебя не было. Посмотри на себя. Ты же сельский дурачок. Ты в жизни ни одной книжки не прочел! И со счетом у тебя плохо. Ни к чему ты толком не приспособлен, и руки у тебя не оттуда растут, а уж о голове я вообще молчу. Если бы не моя доброта — ты бы давно подох от голода. Вот и прикинь — чему равняется твой шанс.
— Хорошо, что она так не думает.
— Проклятье! Она не может думать, она мертвая!
— Да-да… Только слова твои ничего не значат, Анхель-Эусебио. Хоть ты и мой единственный друг. Потому что она в конце концов выбрала меня.
— Она мертвая!
— Не имеет значения. Она выбрала меня — потому и приходит.
— Х-ха! И тычет спицей тебе в ухо!..
— Мне нужен человек, которого ты звал Морайя. [1]
— Кого это я звал Морайя?
— Он снимал комнату у старухи М айтэ в прошлом году. В начале марта, вспомни. Приехал сюда с кучей оборудования…
— А-а!.. Сраный шведишко! Так бы и говорил — мне нужен сраный шведишко с проплешинами на темени и кадыком с арбуз размером!. Стихийное бедствие — вот что нас постигло с его прибытием. Разве нет?
— Наука — всегда стихийное бедствие.
— Как ты прав, друг мой Маноло, как ты прав!.. Неизвестно, что случилось бы с нашим островом, если бы мы его не выпроводили тогда. Конечно, мы были не очень почтительны…
— Почтительны! Да мы выгнали его взашей!
Ты предпочел, чтобы он остался? Чтобы продолжал все тут вынюхивать, высматривать, совать нос куда не следует…
— Он ученый, а ученые всегда суют нос куда не следует.
— А если бы он узнал?.. Если бы его дурацкие приборы…
— Вообще-то, приборы не были такими уж дурацкими.
— Как будто ты в этом разбираешься! Не смеши меня, Маноло.
1
Мелкая рыбешка (исп.).