Иное царство

Тут Рингбон сунул руку в свою сумку и поднес к огню сверточек из кожи лани, который бережно развернул. Вот часть этого оружия, сказал он, благоговейно извлекая на свет что-то вроде большого кольца из старого железа, изъеденное ржавчиной, истонченное веками, диаметром в три пальца. Майкл уже видел такие. Реликвии, которые племена хранили, как напоминание о том, кем и чем они некогда были. Рыцарями, подумал он. Из рыцарей они постепенно превратились в дикарей, и все-таки где-то в них жила смутная память о былом, сколько ни миновало времени.

— Темуид гевениан, — сказал наконец Рингбон, укладывая кольцо назад в сумку. Мы вернемся. Так он закончил свой рассказ.

Первую стражу взял на себя Майкл и развел большой костер, чтобы оберечь их последнюю ночь в лесу.

Росистое, звенящее птицами утро. Через два часа они увидели речку и мощную массивную кладку старого моста. Когда они добрались до него, утренний свет сгустился в вечерний сумрак. Мимо шалаша Майкла они прошли, когда вспыхнули первые звезды. Словно бы все было сном, и время, потерянное в «Ином Месте», было им возвращено.

Дальше на лугах мычали коровы, и там Котт поцеловала Майкла на прощание.

— Я вернусь, — сказала она и исчезла.

9

— Время, — когда-нибудь скажет Котт Майклу, — подобно озеру. Можешь черпать его воду ведрами, расплескивать ее по земле, пить, вылить, а затем вернуться к озеру и увидеть, что уровень его остался прежним, и волны, которые ты поднял, давно улеглись.

Он вошел в дом вечером того же дня, когда ушел из него, в грязи и глине двух суток, проведенных в Ином Месте. К ужину он опоздал, и, увидев его, тетя Рейчел всплеснула руками.

— Иисус, Пресвятая Дева и Иосиф!

Потом пришлось объяснять, как он разбил фляжку, а бабушка, скрестив полные руки, слушала его ложь и полуправду, словно бы понимая все. Дед и Муллан продолжали задумчиво курить у огня, хотя Майклу показалось, что старые глаза Пата оценивающе оглядывают грязный дробовик.

Налили ванну и отправили его мыться. Грязь въелась в его кожу даже под одеждой. Он понюхал свои руки, вдыхая запах мяты, девушки и древесного дыма. Погрузившись в горячую воду, он постарался представить себе, где она сейчас, в каком мире, под какими деревьями.

Тут он вспомнил, что в ягдташе осталась холодная свинина. Утром надо ее выбросить.

Другое утро в другом мире. Он совсем недавно покинул лес, над которым высоко в небе сияло солнце, а сейчас за окном была синяя тьма и во дворе, покачиваясь, мелькали фонари — работники вышли проверить скотину на ночь.

Как он устал! Спать в лесу, словно бы вовсе не спать. Все время смутно сознаешь себя. Он зевнул в горячих объятиях ванны.

Где он побывал? В какое место привела она его — место чудовищ и лесов? И какая часть его существует здесь, в этом мире, которому принадлежит он?

Разделяет ли эти миры ветшающий барьер, или просто все дело в нем самом, в его фантазиях, которые никому другому видеть не дано?

Что-то ведь попало в капкан в лесу, что-то очень большое. И он видел жуткую тень во дворе в ту ночь. Он же выкопал череп одного из них.

Да. Мир и реальный и нереальный. Он там ждет его, и Котт хочет, чтобы он вошел в него, увидел все, что там таится. Путешествие по Стране Чудес.

Школа завладела им.

Можно было только удивляться, как стремительно проносились дни, залитые солнцем, самые обычные и привели к осени. Казалось, она настала в единый миг. А теперь время снова замедлится: Майкл будет томиться, один убывающий день за другим в тесноте класса среди запаха мела, пыльной затхлости книг, голосов других детей. Но в уголке его сознания, будто горшок, бурлящий в глубине духовки, будет оставаться мысль, что это еще не все, что на расстоянии двух-трех биений сердца таится целый другой мир.

Грамматика, алгебра, тригонометрия, ирландский язык, закон Божий — вот чему его учили, через что он пробирался вместе с остальным, декламирующим уроки классом, глядя на янтарно-бледное сжатое поле за узкими окнами.

История, доисторические времена, добывание огня с помощью кремня и дерева, флора и фауна давно исчезнувших девственных дебрей, изготовление орудий, погребальные обряды, сооружение долменов. Этому он учил себя сам в сумасшедшем калейдоскопе чтения и разговоров с Мулланом. Это было пестрое сорочье образование, полное пробелов, излишне глубокое там, где не следовало, однако абсолютно необходимое, как он все больше убеждался. Оно удовлетворяло его растущую тягу к неведомому и питало убеждение его соучеников, что он чокнутый. Мисс Гловер казалась ему странной смесью ободрения и осуждающей критики. Она давала ему книги, но они были не теми, и он возвращал их непрочитанными. Все, что она предлагала, ему не подходило, и он продолжал глубоко перекапывать избранные им самим поля знания, а во всех остальных только слегка рыхлил поверхность почвы. И у нее недоумение сменилось раздражением и гневом. Она оставляла Майкла после уроков, и он сидел один в тикающей тишине над тетрадью с хитрыми математическими задачами, а мисс Гловер злобно и сосредоточенно хмурилась над своим столом, пока снаружи напрасно проходил солнечный день.

Это повторялось снова и снова, а когда он возвращался домой, дед, бабушка и тетка добавляли свои наказания, и его охватывало ощущение, что он брошен в клетку, окружен, и его охватывала ярость. Иногда ему казалось, что Котт его заколдовала, притупила спасительный инстинкт делать то, что ему говорят.

Потому что она исчезла и бросила его. Ни у реки, ни у моста не было никаких ее следов, а лес стоял пустой. Может быть, думал он, дело просто во времени года, однако лес выглядел вымершим. Птиц, правда, в нем всегда было мало, но встречались другие обильные признаки жизни — помет кроликов, скорлупки орехов, съеденных белкой, погадки сов, ну и, конечно, следы. А теперь ничего, кроме ветра, шумящего в деревьях. У реки покачивались высохшие десятифутовые скелеты амброзии, а воздух был полон луковым запахом черемши. Крыша шалаша Майкла рухнула, а угли в очаге были черными, твердыми и холодными.

Однако что-то побывало тут. Крыша не провалилась, ее сорвали, переломав поддерживающие палки, а на земле рядом с ней — неясный отпечаток ноги, напоминающий человечий, но с когтями на конце пальцев и плоский. С подушечками, как у собаки.

Майкл выпрямился и уставился на равнодушные стволы окружающих деревьев. Ветки уже совсем оголились, и землю покрывал слой опавших листьев. Он почувствовал, что он здесь не один, что кто-то там следит за ним, враждебный, злобный. Он больше не доверял дробовику — с той минуты, когда он выстрелил в чудовище в ту ночь в лесу и услышал, как оно продиралось сквозь кусты целое и невредимое. Здесь действовали иные правила. Вот еще одна причина искать Котт. Ему необходимо было узнать то, чего он не находил в книгах. Например, как сражаться с волками-оборотнями. Как отражать нападения зла.

Земля замедлялась, готовясь к темному времени года. На живых изгородях покачивалась унизанная росой паутина, и в утреннем свете вспыхивала и переливалась, как драгоценное ожерелье. Тянулся сентябрь, в воздухе кружились листья, и наступали первые холода. Воздух по утрам кусался, белая от инея трава хрустела под ногами, когда Майкл шел в школу. А в классе дыхание учеников завивалось облачками, пока тепло их тел и труды печки не поднимали температуру спертого воздуха.

Наступил октябрь, кусая ноги и руки Майкла, когда он сонно сбрасывал одеяло, и леденя воду в кранах. В доме Феев начали топить, сначала осторожно, будто проверяя руку, только что сросшуюся после перелома, а потом вовсю, когда холод установился. Майкл любил эти утра — спускаться к каше в большой кухне, где за столом теснились люди и звучали разговоры, а в открытой плите плясал красный дружелюбный огонь. А потом морозный воздух снаружи и запахи, которые висели в воздухе, словно оледенев. Патока и деготь, навоз и сено, овес и трубочный дым. Они окутывали утро, будто какие-то сложные духи, а под ними чувствовался острый запах холодных опавших листьев. Осень. А следом за ней уже подбирается зима.