Страница 33 из 67
Им пришлось дождаться, пока появится бонна, вся томная и раскрасневшаяся. Северьян почтительно провожал ее вежливыми поклонами, но сам при этом походил на довольнющего шкодливого кота, который только что уволок прямо со стола у любимой хозяйки превкуснейшую колбасу и сожрал ее, не оставив даже шкурки.
Вот в таком расслабленном состоянии они и отправились с визитом к барону Брокдорфу, прознав, что тот отправился в Рамбов по вызову великого князя. Визит был успешным, Петенька даже не ожидал такой удачи, потому что в шкатулке обнаружились письма короля прусского, который указывал, что именно надлежит делать голштинцу, каковые письма были незамедлительно изъяты. Слуги почти не пострадали, Северьян прирезал всего-то двоих лакеев. Чтобы все выглядело натуральнее, Петенька прихватил какие-то золотые побрякушки, валявшиеся в спальне, и горстку золотых монет. Если уж нельзя скрыть пропажу писем, так пусть все выглядит как обычное ограбление. Добычу Петенька отдал Северьяну, и тот, надо сказать, ничуть не смутился. А потом…
Словом, Петенька еще ни разу не видел начальника Тайной канцелярии в таком гневе и только радовался, что не приводилось ему видеть подобное. Граф Александр Иванович орал и топал ногами, ругался, словно пьяный матрос, и даже треснул кулаком по столу. И, что самое обидное, речь шла о его, Петенькиной, глупости. Ну скажите на милость, зачем нужно было выкрадывать письма? Какой вор, утащив деньги и драгоценности, польстится на клочки бумаги? Скопировать нужно было все тщательно и оставить, где лежало. Добро бы еще утащили вместе со шкатулкой! Когда Петенька вякнул было, что шкатулка была самая негодящая, не серебряная и даже не красного дерева, граф сгоряча даже треснул его по уху.
Дело в том, что Брокдорф, обнаружив покражу, не стал шуметь об этом и обращаться в полицию, а просто исчез. Пропал, растворился, словно его и не было. Граф Шувалов прямо сказал проштрафившемуся поручику, что теперь Брокдорф почти наверняка мчится, не жалея коня, в Пруссию, к своему истинному хозяину, потому что в письмах такое обнаружилось, что великий князь его бы защищать не стал.
– Упустил! Упустил! – стонал Александр Иванович. – Ну где его теперь искать?! – Он даже зубами скрипнул. – Вот теперь и отправляйся, лови его снова.
– Куда? – поинтересовался Петенька.
– В действующую армию! К графу Салтыкову! Будешь там вести розыск, я дам тебе соответствующие письма. И помни: кроме Брокдорфа, нужно отыскать еще и австрийских подсылов. С этими будет проще, они наверняка будут приезжать к генералу Лаудону, чей корпус сейчас действует вместе с русской армией. Но главное – Брокдорф!
Вот так и не получилось у влюбленного поручика сватовство, единственно позволил ему граф Шувалов маленькую записочку князю Шаховскому отписать с извинениями.
Всю дорогу в Литву Петенька ломал голову над тем, как же выполнить поручение графа Александра Ивановича. Смущало оно его изрядно, сказать по правде, никак Петенька не мог себя представить офицером Тайной канцелярии. Слишком уж разнообразные они получались, и то право – одно дело съездить на Урал-камень в качестве ока государева, расследовать непорядки, изловить подсылов и совсем иное – выследить неведомых шпионов. Да и с какой стороны браться за это дело, Петенька тоже представлял крайне смутно. Однако ж приказ был дан, и надлежало его исполнить, хотя в подчинении у него оставались все те же два сержанта да неизменный Северьян.
Кстати, Северьян постарался принять более цивильный вид. Исчезла красная косоворотка, неизменно вызывавшая в памяти Лобное место, смазные сапоги, ну, про армяк уже и говорить не приходилось. Нет, преобразился Северьян. Теперь он щеголял в зеленом сюртуке и белых панталонах. Тупоносые кирасирские ботфорты с отворотами заменили вонявшие дегтем сапоги. Но, несмотря на это, дружбы с лошадьми у Северьяна все равно не получалось, сидел он в седле если и не как собака на заборе, то лишь немногим лучше. Зато глаза у него ничуть не переменились, они остались все такими же пустыми и мутными, лишь где-то в глубине по-прежнему металась черная пелена безумия. Даже хищные зеленые искры пропали, один мрак бездонный остался.
Но вот от своего замечательного кнута Северьян отказываться даже не подумал, так и ходил постоянно, держа в левой руке смотанный кольцами. Петенька как-то подсмотрел, что он на спор с драгунским сержантом кнутом сначала аккуратно ободрал листики с подвернувшегося куста, а потом одним ударом, ровно саблей, перешиб напополам несчастную кошку. Сержант долго крутил головой, отказываясь верить увиденному, но все-таки отдал проигранную полтину.
Петенька вспомнил, что его высокографское сиятельство особо предостерегал от австрийских шпионов, рядящихся в русскую форму, а потому решил поступить прямолинейно. Кто у нас австрийский генерал при русской армии? Лаудон. Значит, и надо следить за Лаудоном, рано или поздно оборотни обязательно покажутся. Вот и приказал следить за палаткой австрийского генерала, не подумав о том, что делать в австрийском лагере русским сержантам совершенно нечего.
Это выяснилось буквально в первый же день. К прогуливающемуся Ивану вдруг прицепился какой-то настырный кроат. Лопотал что-то там по-немецки да по-кроатски, потом начал за рукава хватать. Иван его честью просил отвязаться, даже богом увещевал – не отвязывается кроат, сукин сын. В общем, терпел Иван, терпел, да и засветил ему кулаком от души прямо в лоб. Аккуратно бил, с бережением, чтобы, упаси бог, зубы не повышибать. Кроат, понятное дело, кувырком. Тут же шум, гам, набежали австрияки, Ивана повязали, хоть и не сразу он им дался, отбивался как мог.
И вот связанного Ивана притащили к генералу Салтыкову. Тот, осерчав, собрался было за шумство и непорядки вообще Ивана повесить. Но потом, охолонув сердцем, решил просто выпороть наглеца, другим в урок, чтобы не сеяли розни промеж союзников. Впрочем, Петр Семенович даже и этого не слишком хотел, потому что не верил ни минуты в добрые намерения австрияков и постоянно ждал от них какой-нибудь каверзы. Венский Гофкригсрат он почитал своим вторым врагом – первым все-таки оставался Фридрих. К тому же Салтыков прекрасно знал, что и петербургская Военная конференция пляшет под австрийскую дудку, в которую дудит скользкий Бестужев.
Вот поэтому Салтыков даже в глубине души обрадовался, хотя вида, разумеется, не подал, когда Иван, услышав про предписанные ему пятьдесят кнутов, заорал: «Слово и дело!» Ох и завертелось же все! Салтыков незамедлительно приказал вызвать прикомандированного к армии секунд-майора Канцелярии тайных и розыскных дел Валова. Прибывший по приказу главнокомандующего Петенька увидел своего сержанта в самом жалком состоянии – кафтан сорван, руки связаны, рядом стоят двое мушкатеров, фузеи с примкнутыми штыками.
Вежливо поклонившись Салтыкову, Петенька спросил, в чем же провинился его сержант. А когда услышал ответ, то не знал, смеяться или плакать. Оказалось, что русский Ванька от широкой души навалял по сусалам гусарскому корнету Елачичу, каковой оказался вдобавок вообще графом фон Елачич де Бужим. Австрийцы возмущались несказанно, что какой-то там сержант посмел на графа руку поднять. Они требовали наглеца повесить, и никак иначе, ведь сие было неслыханное поношение офицерской и дворянской чести, а потому подлежало самому суровому наказанию.
Выслушав все это, Петр Семенович и вправду заколебался. Действительно, непорядок. Сегодня вот такой Ванька кроатскому графу по морде дал, а завтра, глядишь, и своему, русскому, засветит. Но вот «Слово и дело!» крикнуто было прилюдно, а это поопаснее набитой кроатской морды. Поэтому Салтыков сухо – нельзя показывать колебания – спросил:
– Ну и что ты нам сказать хотел, скотина?
Но тут вмешался Петенька, понявший, что ничем хорошим все это кончиться не может, причем не только для сержанта, но и для него самого. Поэтому он, конфиденциально присунувшись к самому уху Салтыкова, прошептал так, чтобы слышали все: