Фантазер

Но только одно они упустили. Ведь их пятеро было, и никто из прохожих не знал, что на самом деле у них на уме, и нету ли в их карманах чего-ни-будь посерьезнее, пожестче и поострее, чем круглая монета из медно-никелевого сплава — бывают ведь всякие «исследователи» и «экспериментаторы»… Исследовать хочешь? Исследуй честно, на равных, не окружая себя толпой ассистентов и прихлебателей — так сказал бы высокому Алексей, если бы мог, если бы между ними был честный диспут, если бы главный «исследователь», увлекшись своим мнимым избранничеством, не стоял бы сейчас перед ним, многозначительно засунув руки в карманы и не спуская с него глаз, особенно нахальных и уверенных оттого, что, в сущности, высокий играл в беспроигрышную игру: Алексей один, да хлипкий, да еще и в очках, а их пятеро.

Ах, как приятно вспомнить здесь фильмы, где какой-нибудь худощавый герой, окруженный кучей бандитов, выходил победителем потому, что был, оказывается, чемпионом дзюдо или знаменитым боксером, или случайно в кармане его потертых ковбойских штанов оказывался смит-вессон, с которым наш герой управлялся так, как ни одному из бандитов не снилось… Не знал приемов дзюдо и бокса Алексей, не было в карманах его ни смит-вессона, ни кольта, ни даже завалящего браунинга— ничего, кроме расчески и ключей от квартиры, да и ключи-то были несерьезные — от «английских» замков.

И красноречием тоже вряд ли мог сразить своих противников студент-заочник, потому что никто его ни о чем не спрашивал, ему просто приказали один раз, а теперь повторили еще:

— Ну!

Пропала жизнь, в любом случае пропала, потому ли, что сейчас его, Алексея, изобьют до такой степени, что уже не скоро сможет он пойти в секцию бокса и осуществить тем самым хоть одну из своих безудержных фантазий, пусть в малом приближении, потому ли, что он сейчас наклонится и поднимет монету, ибо лучше совершить этот унизительный акт, но сохранить здоровье и возможность сатисфакции в будущем, чем пострадать в явно неравной, хотя и справедливой борьбе. И пусть во втором случае он физически будет, возможно, спасен, морально он все равно погибнет, потому что воспоминание об унижении уже не покинет его, и даже фантазии — единственная отрада! — очень возможно, утратят яркость и пыл.

Сознание безвыходности ситуации, ощущение полной беспомощности сковало Алексея, и, словно за глотком свежего воздуха — напоследок! — словно перед гибелью своей — физической ли, моральной ли, — он выглянул из сузившегося круга, бросил взгляд на идущих, как ни в чем не бывало, прохожих. И увидел девушку.

Она. как и вчера, отходила от киоска и оглянулась по сторонам, и, несмотря на то, что Алексей был окружен пятерыми, она все же увидела его: возможно, солнце как раз в тот момент блеснуло на стеклах его очков и послало — ей ли, кому-ни-будь вообще — взывающий об истине солнечный зайчик: «Эй, кто-нибудь!..»

Все очень просто — подруга позвонила ей, сказа-па, что помады сегодня не будет, а потому вечер остался свободным, и после работы девушка, как всегда, возвращалась домой.

Она увидела его и тотчас вспомнила, а он заметил, что она чуточку, совсем слегка, но все-таки улыбнулась. Ему. И это было поразительно, странно и так неуместно сейчас, в этой вот «имеющей быть» ситуации. Случайно? А может быть, нарочно пришла?

Она ничего не поняла, наверное, а если что-то и поняла, то, конечно, лишь чуть-чуть, вероятно, именно этим и была вызвана некоторая заминка в ее движении. То она шла, а теперь почти остановилась и опять взглянула на Алексея.

Но это было как иллюзия, как привычная фантазия Алексея, потому что в следующий миг суровая действительность вернула его на землю — в узкий круг пятерых «исследователей»-любителей, в котором надлежало Алексею сделать неминуемый выбор.

— Ну, — спокойно пока еще, но уже на несколько более высокой ноте опять повторил высокий и носком ботинка наступил на край монеты. — Что же ты медлишь? Поднимай. Я же вижу, что ты хочешь поднять, — добавил он, сначала взглянув на монету, а затем вновь вперив свой напряженный исследовательский взгляд в зрачки Алексея. — Ведь вы только ненавидеть умеете, фантазеры, — сказал он еще. — А как до дела… Давай же.

И один из ассистентов, теряя, как видно, свое философское терпение и возбужденный повышением тона главного, придвинулся к Алексею ближе — совсем приник к нему, выдыхая остаточный никотин из своих прокуренных, не совсем здоровых легких и делая атмосферу в кружке еще более душной. В пылу эксперимента он опять слегка толкнул Алексея острым локтем в бок — так пикадор, освобожденный от участия в главной схватке, рискующий несравнимо меньше, чем тореро, лишь дразнит приговоренного к смерти быка, которому никакое счастливое стечение обстоятельств, никакое его умение и мужество не подарят единственного, что нужно ему, — жизни. Ни денег, ни славы, ни тупого поклонения толпы — обыкновенной жизни среди полей и лугов, жизни простой, но оттого ничуть не менее дорогой и прекрасной…

Алексей почувствовал, что нет больше силы, нельзя терпеть, сейчас или никогда, и — будь, что будет! — пусть даже он погибнет, ведь и это не жизнь. И пропала вдруг злость, и страх пропал, и все стало ясно, бело, и, не прилагая уже никакого усилия, естественно и просто, как будто не он уже, а за него кто-то, спокойно сказал он, глядя прямо в глаза высокому:

— Знаешь что? Катись-ка ты со своей монетой. Вас пять, а я один — не стыдно? Над стариками издеваетесь, «исследователи»! Дураки вы, жизни не знаете. Честную игру надо, а не так. Сам поднимай!

И только начал он говорить, произнес первое слово, прекратился разом озноб, и колени окрепли.

Высокий, совершенно не ожидая именно таких столь простых истин, высказанных спокойным тоном, ошарашенно вскинул голову, в исследовательском взоре его появилось недоумение и вопрос. А Алексей сделал то, что казалось немыслимым, непредставимым лишь несколько секунд назад — он спокойно раздвинул двоих и вышел из круга, и так же спокойно направился к девушке, которая почему-то остановилась и, чуть улыбаясь, ждала его.

Двое из ассистентов — те, которых он так внезапно раздвинул, — инстинктивно качнулись вслед Алексею, но вовремя оглянулись на высокого. Тот странно смотрел вслед беглецу и, как видно, не собирался догонять, а потому ассистенты остановились тоже. Главный «исследователь» усмехнулся слегка, тряхнул головой и, переведя взгляд на одного из ассистентов, сказал:

— Подними деньги.

Тот беспрекословно выполнил приказание.

— Вытри, — велел главный.

Тот старательно вытер полтинник о материю своих джинсов.

«Оближи», — вертелось у. высокого на языке, но он промолчал.

— Давай сюда.

Монета перекочевала в его карман.

— Хватит, все по домам, — сказал высокий и посмотрел вслед удалявшейся паре. — Видали девочку? — добавил он и цокнул языком. — Эх, вы, дураки, жизни не знаете…

Пикадоры молчали обиженно.

Так обстояли дела у пятерых, когда Алексей их покинул. А может быть, и не так, может быть слишком преувеличенной была очередная фантазия Алексея, но, во всяком случае, никто не бросился вслед за ним, когда он подходил к девушке

— Здравствуйте, — сказал он, подходя. — Я знал что вы придете. Меня зовут Алексей. А вас?

Они медленно шли по солнечной площади — девушка рядом, — и это было так, как в лучшей из его фантазий. Но ведь это же — подумать только! — была действительность, жизнь. Живая, земная, реальная девушка не в фантазии, а на самом деле шла рядом с ним и смотрела на него и улыбалась ему так, как никогда еще, ни разу не смотрели и не улыбались ему красивые девушки.

И никто не догонял их. И солнце светило.