Страница 81 из 223
Было девять часов. Холодная осенняя ночь опустилась на Петроград. Северная столица, кое–где была освещена огнями уличных фонарей, тут и там пылали костры на перекрестках улиц, но в районе Дворцовой площади электричество было выключено, не полыхали здесь и костры, и потому громадина Зимнего дворца едва виднелась во мраке. Тьма окутала сердце Петрограда. Лишь вдали, высоко где–то на стене Петропавловской крепости, мерцал сквозь темноту красный огонек: это горел сигнальный фонарь — сигнал, по которому «Аврора» и должна была дать выстрел во исполнение приказа Военно–революционного комитета.
Выстрел «Авроры» прогремел — и на Дворцовую площадь, блокированную у всех выходов отрядами ревкома, со всех сторон вышли боевые порядки первых солдат рабоче–крестьянских войск.
От штаба военного округа и Северного моста шли рабочие красногвардейские отряды и Измайловский полк. От Александровского сада — моряки Балтийского и Гвардейского экипажей и резерв действующего на Юго–Западной фронте Кексгольмского полка. С Невского проспекта — бронедивизион и матросы учебно–минного запаса. С Морской улицы — солдаты Павловского полка и Красная гвардия Василеостровского, Выборгского и Петроградского районов. Еще шли путиловцы, ревелевцы и другие.
Снова сведенные мосты через Неву блокировали: 180–й пехотный полк, Финляндский полк, гренадеры.
Подступы к Смольному удерживали полки Литовский, Волынский, первый запасной и шестой саперный батальоны.
Вокзалы, на которые должны были прибывать вызванные с фронтов верные Временному правительству части, контролировали подразделения измайловцев и петроградцев, а также красногвардейцы привокзальных районов.
На фарватере Невы в кильватер «Авроре» выстраивались революционные суда Балтийского флота во главе с крейсером «Амур».
Дислокацию штурма разработал Ленин.
2
Юрий Коцюбинский стойл на своем посту, у Государственного банка, и улыбался.
Война дворцам во имя мира хижинам началась.
Пулеметы стучали со всех сторон, все нарастала стрельба из винтовок, тут и там, вокруг огромной Дворцовой площади всплеснуло и покатилось «ура» — штурмующие начали перебежку.
Комиссар Семеновского гвардейского полка Юрий Коцюбинский получил от ревкома приказ: захватить помещение Государственного банка, обеспечить надежной охраной казну Российской державы и ожидать дальнейших указаний штаба восстания, будучи в любую минуту готовым влиться со своим полком в рукопашный штурм Зимнего.
Госбанк захвачен, Коцюбинский — штык примкнут к винтовке — стоял на углу, и сквозь мерцание костров ему было видно движение штурмовых батальонов к Дворцовой площади. Юрий улыбался. Все его существо била неудержимая, непреодолимая дрожь. Но не от холода гнилой осенней ночи дрожал Коцюбинский — ему было жарко. Ни дрожь, пронизывающую его тело, ни улыбку, блуждающую на его устах, остановить было невозможно: это были дрожь и улыбка, которые возникают помимо воли человека в минуту наибольшего внутреннего напряжения, в момент наибольшего подъема всех физических и моральных сил. Скорее в бой! Ведь об этой минуте штурма он мечтал всю свою жизнь…
Впрочем, действительно, было над чем и посмеяться. Военно–революционный комитет дал приказ — любой ценой овладеть государственным казначейством; будет сопротивление — завязать бой; не сложит враг оружия — уничтожить. Батальоном полка Юрий окружил квартал и со взводом направился к подъезду банка, к головному караульному заграждению. Семеновцы шли с винтовками на руку: при малейшем сопротивлении часовых стрелять и бросаться в штыки. Два десятка пар солдатских сапог громко стучали по каменной мостовой.
— Кто идет? — донеслось из подъезда банка.
Юрий ответил громко и звонко:
— Власть народа! Солдаты Военно–революционного комитета. Складывайте оружие, руки вверх!
— Ура! — раздалось в ответ. — Да здравствует власть Советов!
Охрана Государственного казначейства, выставленная штабом округа из солдат части, считавшейся особенно верной Временному правительству, только и ждала, чтобы ее сменили или разоружили. Они бросились обнимать семеновцев. «Мы тоже с народом и за власть Советов», — заявили они.
Разве не точно так случилось уже с Юрием несколько дней назад, когда он, получил от ВРК назначение комиссаром в Семеновский полк, впервые пришел в казармы? Подвойский предупреждал его тогда:
— Юрко! Имей в виду: получаешь особо важную задачу. Семеновцы — ненадежный полк; есть в нем, конечно, немало и таких, которые за большевиков, но еще больше колеблющиеся — крестьянская стихия. Сюда в качестве комиссара нужен особенно крепкий большевик. Ну, ну, не красней: для комплиментов у меня нет времени!.. К тому же полк резервный, укомплектованный преимущественно из маршевиков с Украины, — будет неплохо, если заговоришь с солдатами по–украински. Словом, вот твой мандат. Будешь рапортовать лично мне завтра ночью, как только проведешь первый митинг в полку.
Девятнадцатого ночью, точно в назначенный час, Коцюбинский положил на стол перед Подвойским в комнате ВРК на третьем этаже Смольного короткую резолюцию митинга солдат Семеновского полка:
«Семеновский полк, согласно резолюции общего собрания полка 19 октябри, всеми средствами будет поддерживать Петроградский совет и его Революционный комитет и по первому требованию выступит на его защиту.
Вот поди ж ты, — но не только выступление на митинге вновь назначенного в полк комиссара–большевика, а и самый его приход в казармы солдаты–семеновцы встретили точно таким же дружным «ура». Семеновцы, о которых было известно, что они колеблются, заявили, что, кроме большевиков, они никого больще не признают. Правда, были в полку и такие, которые действительно колебались, и были это преимущественно крестьяне с Украины, только что мобилизованные в армию. Они говорили о том, что войны не хотят, а желают, чтобы был мир, и им до зарезу нужно не за власть Советов воевать, а возвращаться домой, чтобы делить помещичью землю. И Подвойский был прав: большевистские слово лучше доходило до их сознания, когда Коцюбинский заговорил с ними на языке их отцов и обстоятельнейшим образом рассказал, что твориться сейчас на Украине и, в частности, в украинском селе.
Но улыбался Юрий сейчас и не от этого воспоминания. Улыбку вызывал у него курьез, который произошел сразу после того, как семеновцы без боевых действий, а под крики «ура» захватили Госбанк и Коцюбинский выставил свои караулы.
Покончив с расстановкой внутренних караулов, у сейфов и по многочисленным переходам, Юрий снова вышел на подъезд, чтобы еще раз проверить внешнюю охрану. И вдруг он увидел, как из темени улицы, озаряемой лишь отблесками костров, появилась с винтовками на руку цепь вооруженных людей в черных бушлатах. Матросы бежали и кричали:
— Бросай оружие, стервецы! Даешь народу народную монету! Долой Временное правительство! Да здравствует власть Советов!
Пришлось и семеновцам, как и только что смененной ими охране Госбанка, накричать в ответ:
— Ура! Да здравствует власть Советов!
Недоразумение произошло потому, что действовали одновременно две группы руководства операциями восстания — на случай, если бы одна из групп руководства погибла, и для взятия Государственного банка послано было два разных отряда: солдат и моряков.
И вот Юрий Коцюбинский стоял на углу и слушал, как стучали пулеметы, все усиливалась и усиливалась ружейная стрельба, вступили в действие и полевые пушки; крики «ура» то обрывались и затихали, то громыхали с новой силой — юнкера и «ударники» из–за штабелей дров перед царским дворцом вели отчаянный огонь по штурмовикам, короткими перебежками приближавшимися к дворцу. Коцюбинский всматривался, ему очень хотелось увидеть, как осуществляется штурм, но Зимний утопал в темноте, а Дворцовая площадь на мгновение освещалась взрывом гранаты или от зарницы далекого пушечного выстрела и сразу же снова погружалась во мглу, еще более черную после вспышки света.
Солдаты–семеновцы, держа в руках винтовки с примкнутыми штыками, топтались возле Юрия, то ли грея окоченевшие ноги, то ли нервничая в предвидении рукопашной схватки, и переговаривались шепотом, хотя под грохот артиллерийской канонады и пулеметной пальбы можно было кричать во весь голос — и все равно не было бы слышно.