Страница 56 из 223
— Нужно идти со всем народом, а не со всеми партиями! — снова закричал Примаков. — А народ требует восстания!
— И пролетариат к нему готов! — поддержал Иванов.
— А мы, партия, не готовы! — тоже крикнул Пятаков. — Диктатура пролетариата преждевременна!
Тогда поднялся Лаврентий Картвелишвили. До сих пор он сидел молча, хмуро поглядывая на Пятакова, нервно постукивая пальцами по столу. Взгляд его пылал гневом.
— Слушай, Юрий! — сказал он. — Когда партия после июльских дней сняла лозунг «Власть Советам», поскольку эсеровско–меньшевистское руководство Советов шло за Временным правительством, ты поддерживал соглашательское руководство Советов. А вот теперь, когда партия, в связи с повсеместной большевизацией Советов, снова требует власти Советам, ты заявляешь, что диктатура пролетариата преждевременна! Как это понять, товарищ Пятаков?
Пятаков возмущенно всплеснул руками, но Картвелишвили не дал ему заговорить и продолжал дальше, повысив голос:
— Все киевские большевики и весь рабочий класс в Киеве теперь сбиты с толку: за социалистическую революцию мы или против нее? Как это назвать, товарищ Пятаков? Это если и не удар ножом в спину пролетариата, то завязывание ему глаз, чтобы слепому и невидящему контрреволюция воткнула нож прямо в сердце!
— Ну, знаете!.. — возмущенно воздел руки горе Пятаков. — Это беспрецедентно! Это… это…
От бешенства он захлебнулся.
Большинство, поддерживавшее Пятакова, возмущенно загудело. Послышались возгласы:
— Какое нахальство! Какая наглость! Выгнать Картвелишвили! Вывести eго с заседания!..
Однако покинуть заседание собрался сам Пятаков:
— Я слагаю с себя… Я покидаю собрание… Я…
Он сделал движение к двери. Но в маленькой комнатке люди сидели тесно, и пройти к двери было не так–то просто.
7
Пока Пятакова успокаивали, председательствовать стал Ян Гамарник. Он сказал:
— Бестактный выпад товарища Лаврентия мы обсудим потом, товарищи. Сейчас нам не до этого. Давайте всё спокойно взвесим. Примаков кричит, что народ требует восстания. Иванов заявляет, что пролетариат к восстанию готов. Но, товарищи, мы не должны забывать, что власть нужно не только захватить, но и удержать ее! Сегодня пролетариат сам на это не способен. Село еще не выросло до понимания идеи диктатуры пролетариата и не поддержит нас в момент восстания.
— Прошу слова! — сразу же откликнулся Тарногродский. Коля Тарногродский, член областкома от Винницы, до сих пор тоже сидел молча. Тихий и застенчивый, он вначале всегда воздерживался от участия в горячем споре, но если уж встревал в него, то остановить eго было трудно.
— Товарищи! — заговорил Коля волнуясь. — У вас сложилось совершенно превратное представление об украинском крестьянстве. Это верно, что до сих пор мы не сумели пустить корни в селе — там, к превеликому сожалению, подвизаются эсеры. Но ведь крестьянство сейчас просто бурлит большевистскими настроениями, и тем более именно мы должны немедленно возглавить это движение. И именно через солдатскую, большевизированную на фронте массу. Я не понимаю, товарищи, — или вы слепы, или нарочно закрываете глаза! Сейчас ведь самый подходящий момент! Подолия — а это же прифронтовая полоса! — кипит как в котле, и каждый сахарный завод — это боевой штат для своей волости. Киевщина тоже: там захватывают помещичий урожай, там самочинно делят землю, там жгут помещичьи экономии! А на Сквирщине, на Уманьщине, на Звенигородщине, на Черкасщине — у графа Потоцкого, у графини Браницкой, у графа Гейдена и графини Гагариной…
— Анархия! — констатировал Пятаков, наконец успокоившись, и снова заняв свое председательское место.
— Не анархия! — страстно воскликнул и тихий Коля. — А революционное действие масс! А вот если мы не возглавим это массовое революционное движение, вот тогда и в самом деле начнется анархия! — Спокойнее он закончил: — Село не верит ни Временному правительству, ни Центральной раде, — как же вы можете говорить, что оно не пойдет за пролетариатом, когда пролетариат поднимает восстание против Временного правительства, да и против вашей Центральной рады?
— Почему — вашей? Почему — вашей? — вскочил Пятаков. — Как понимать ваши намеки, товарищ Тарногродский? Будьте любезны, расшифруйте!
— А нечего и расшифровывать, — снова отозвался Картвелишвили. — Вы же член Центральной рады, уважаемый Юрий Леонидович!
— Вы видите? Вы видите? — возмущенно апеллировал Пятаков к собранию. — Это демагогия! О том, чтобы нам войти в Центральную раду, было принято специальное постановление комитета!
И Юрий Пятаков начал, загибая пальцы, напоминать, почему именно считает оправданным вхождение большевиков в состав Центральной рады. Центральная рада, дескать, недовольна тем, что ее прерогативы распространяются лишь на пять украинских губерний, а не на девять. Комиссара по Украине назначает Керенский вне компетенции генерального секретариата. Временное правительство возражает даже против созыва отдельного Украинского учредительного собрания. — И — смотрите! — Центральная рада уже начинает леветь: она выступила даже против корниловского путча!..
Тут начал подниматься с места Пятаков Леонид. Он поднимался медленно, впившись лютым взглядом в брата. И все из большинства комитета загудели и замахали руками, призывая к порядку! Ибо всем было известно: сейчас снова начнется вечная и бесконечная пикировка между братьями. Но Леонид Пятаков все–таки заговорил, но говорил не запальчиво, а сокрушенно:
— Киевские большевики были против участия в Государственном совещании, а ты, Юрий, — за. Комитет пошел за тобой, тебя и избрали, ты поехал, и только решение общегородской конференции вынудило тебя возвратиться. Мы были и против Демократического совещания и вхождения в буржуазный «предпарламент», но ты, Юрий, — за. И снова пришлось созвать конференцию, чтобы отозвать тебя…
— Это что? — насмешливо спросил Юрий Пятаков. — Обвинительный акт? Речь прокурора? Суд?
Но Леонид не реагировал на реплику брата и говорил дальше — точно так же спокойно, сдержанно:
— Мы были против вхождения в Центральную раду, ты — за, и ты вошел, потянув за собой еще и Затонского с Крейсбергом…
— Я подчинился решению комитета! — крикнул Затонский. — Да к тому же Юрий не знает украинского языка: мне поручено было быть при нем в роли переводчика!
По комнате прокатился смех. Саша Горовиц тоже крикнул:
— Раз мы поддерживаем стремление нации к освобождению, то должны принять участие в органе, который поставил себя во главе национального освобождения. Конечно, постольку поскольку: отстаивать демократические принципы и давать бой буржуазным тенденциям…
Леонид не обращал внимания на эти выкрики. Он говорил дальше:
— Теперь, тоже без согласия всех киевских большевиков, состряпав на скорую руку постановление комитета, в котором за тобой формальное большинство, ты…
В комнате возмущённо загудели, и Леониду пришлось несколько повысить голос:
— …ты входишь в провокационный «Комитет спасения революции», который объединяет в Киеве всю контрреволюцию от меньшевиков до черносотенца Шульгина, и ты даже дал согласие принять на себя председательствование. И это в то время, когда нам, подобно Петрограду, нужно создать Военно–революционный комитет — боевой ревком для руководства восстанием, и чтобы именно ты, руководитель киевских большевиков, возглавил его — поставил бы партию во главе масс!.. Да, — вдруг почти закричал и Леонид, — пускай это будет суд — партийный суд, и я согласен выступить прокурором! Я буду требовать вывести тебя из комитета! И иди себе один, а партия пойдет другим путем!
Теперь уж поднялся невероятный шум. Все вскочили с мест. Все говорили одновременно. Большинство выражало свое возмущение, другие поддерживали Леонида. Кое–кто пытался примирить братьев или хотя бы призвать их к спокойствию.
Юрий Пятаков снова завопил, что он отрекается от председательствования и просит освободить его от комитета, что он ставит вопрос о доверии. Кто–то подал ему воды, он глотнул, расплескивая воду, и, немного успокоившись, начал доказывать, что вхождение в «Комитет спасения» — вопрос тактики, ибо, дескать, это дает возможность влиять на его деятельность в такую ответственную минуту и, в частности, не допустить, чтобы штаб ввел в Киев контрреволюционные войска.