Страница 36 из 223
— Милая Марина! Я просто счастлива, что наконец познакомилась с вами! Заверяю вас, что о Босняцком речь в самом деле — «также», ибо имею к вам более важное общественное и, прямо скажу — потому что вам, вижу, все нужно говорить только прямо, — партийное дело. Но если хотите, чтобы не путать себя самих, давайте сначала — о «также». О Флегонте. Я не люблю Флегонта! — Лия выговорила эти совсем легко и, видимо, совершенно искренне. — Что касается его, то он, в самом деле, сначала немного было влюбился в меня, но, можете мне верить, эта влюбленность ничто против силы любви к вам, и я от всей души уважаю эти чувства. Давайте же сразу вынесем, так сказать милого Флегонта за скобки, и вы разрешите мне начать прямо с самого главного, с чем я действительно к вам и пришла.
6
Лия встала с места и прошлась по комнате из конца в конец. Марина следила настороженным взглядом, из–под тех мест на выпуклом лбу, где должны были быть брови. Лиины слова были успокаивающими: женщины любят слова, любят им верить, а Марина ведь была пусть и несовершеннолетняя еще, но все–таки женщина. Однако полного облегчения эти слова еще не дали: женщины любят верить словам любви от любимого, а к словам соперниц они всегда относятся предубежденно и ревниво.
И Марина сделала вид, что слов о любви она не услышала, а отвечает лишь, на вторую половину Лииной речи:
— Должна предупредить вас, что я тоже считаю себя большевичкой, хотя и не являюсь членом партии. Только, конечно, украинской большевичкой…
Лия остановилась перед Мариной и горячо вскрикнула:
— Марина! Милая моя! Нет большевиков украинских, русских, немецких или каких–то там еще! Это стоит выше!
Как это — выше? — мрачно насторожилась Марина.
— Национальность человека — это его происхождение, а большевизм — мировоззрение, программа жизни. И большевизм интернационален. Большевик борется в Киеве за свободу украинских пролетариев, но тем самым он добивается освобождения и… китайского кули в Шанхае, и негра в Африке, и всех трудящихся в Европе! Большевизм — категория социальная, классовая, политическая, a национальное — только биологическое… Вы понимаете меня?
— Понимаю, — молвила Марина сердито, — но не разделяю вашего взгляда. Национальные и социальные категории не существуют изолированно. Думать так — идеалистический дуализм. Если вы марксистка, то вы должны знать закон единства противоположностей. Кроме того, — Марина торопилась, чтобы Лия не перебила ее, — чувство патриотизма, любви к своему народу и родине — чувство не только биологическое — какой вульгаризм! — но и социальное чувство…
Лия остановилась, несколько ошарашенная: ого! Вон какие высокие материи!.. Флегонт несколько упростил Марину — из его рассказов она выглядела более примитивной.
Лия была так удивлена, что даже присела в кресло в углу. Но Марина вдруг вскочила испуганная:
— Нет, нет! Не садитесь сюда!.. Садитесь здесь!
Она даже взяла Лию за руку и подняла с кресла, чтобы пересадить на стоявший рядом стул.
На недоуменный взгляд Лии Марина ответила, стесняясь и хмурясь:
— Понимаете, это — мамино кресло… Ну, понимаете, после ее смерти мы в него не садимся… Понимаете…
— Я понимаю. Простите! — Лия растерялась. — Если бы я знала… мне так неудобно…
Теперь они стояли друг против друга, зардевшиеся, и снова неизвестно было, как же продолжать дальше разговор. Марина нашлась первой. Она сказала угрюмо:
— Любовь к родине — чувство прогрессивное, а не реакционное! Это — освободительное чувство!.. Конечно, если государство буржуазное, то к патриотизму призывает буржуазия и использует его в своих, антинародных интересах. Именно это мы и имеем сейчас с этой проклятой войной, прежде всего! И если бы вы, большевики, не убивали чувства патриотизма в народе, в пролетариате, то мы имели бы патриотизм пролетарский, и с этим пролетарским патриотизмом завоевали бы себе пролетарское государство — социализм!
Марина спохватилась и прислушалась: она снова говорила слишком громко — не слышно ли ее речь через прихожую в соседней комнате?
Уже совсем тихо, но отчетливо она закончила:
— И повторяю еще раз: я — большевичка, хотя и не являюсь членом партии. Я подробно ознакомилась с тезисами, которые изложил Ленин еще в апреле — о путях пролетарской революции! Слышите: я за эту программу! За неуклонное ее выполнение! Но…
Марина остановилась, и Лия смотрел на нее, ошеломленная потоком страстной речи, и ждала с испугом, что Марина сейчас скажет, каким будет это ее «но»?
— …но я за выполнение этой программы на земле, а не в безвоздушном пространстве, в какой–то… торричеллиевой пустоте! А раз на земле, то, в частности, и на нашей земле, заселенной украинским, а не каким–то абстрактным народом — слышите, украинским, точно таким же как и русским, польским, еврейским, всеми другими, какие только есть на свете! А вы с вашими теоретическими абстракциями — вы… вы только отталкиваете наш народ от большевистской программы! — Марина сердито рассмеялась и почти крикнула снова: — Большевистская программа самая революционная, а вы, те, которые заявляют, что хотят осуществить эту программу, — реакционеры, а не большевики! Не хотите понять, что кроме русских, народа, сложившегося в одних исторических условиях, есть и другие народы в России, например украинцы, исторические условия для которых были… несколько отличными: национальный гнет…
Она умолкла и пугливо оглянулась на дверь. Лия молчала, пораженная. Настороженный взгляд Марины на дверь она перехватила уже не первый раз.
— Простите, вы все время оглядываетесь: там кто–нибудь есть?
Марина сердито буркнула:
— Простите. В самом деле, давайте не так громко.
Лию вдруг осенило:
— Там — Босняцкий?
— Что? Где Босняцкий?
— Там, в соседней комнате!
— Ах, там…
Марина смотрела на Лию гневно, даже с ненавистью. Вот о чем она подумала! Что же, она ей скажет сейчас. Пускай знает.
И Марина сказала:
— Там мой брат…
Лия ужаснулась и спросила шепотом:
— Поручик Драгомирецкий… адъютант командующего?.. Этот чванливый черносотенец, а мы… мы так громко…
— Не бойтесь, — криво улыбнулась Марина. — Это в самом деле поручик Драгомирецкий, только авиатор…
— Ах, авиатор…
— Да, авиатор–дезертир! — Если бы он и хотел вас выдать, то он лишен возможности это сделать, ибо сам скрывается…
Марина сказала это с вызовом, — теперь, мол, ты знаешь и поступай как хочешь. Этим признанием я отдаю жизнь своего брата в твои руки, но поступаю так, потому что не боюсь и даже… презираю тебя.
Но ей сразу же стало стыдно: нет, нет, что угодно, но донести эта девушка не может! Да и какими бы там ни были большевики, они все же против войны и против власти существующего правительства, следовательно…
Чтобы преодолеть свою растерянность, Марина снова перескочила на другое, на тему предыдущего разговора.
— Мне неизвестно, с каким — важным, общественным, даже партийным, как вы говорите, — делом вы пришли ко мне, — эти слова она постаралась иронически подчеркнуть, — но перед тем, как вы начнете меня агитировать, хочу сказать вам заранее: Украинская центральная рада имеет больше прав претендовать на власть на Украине, чем Советы рабочих и солдатских депутатов, претензии на власть, которых вы так отстаиваете! И хотя и в Совете и в Раде тьма партий, которые никак не могут между собой договориться, Центральная рада, однако, располагает более интернационалистической программой, чем ваш Совет, которой тоже вовсе не ваш, поскольку большевики в нем в меньшинстве! И, чтоб вы знали, именно этот интернационализм Украинской рады мне более всего импонирует…
— Интернационализм… Центральной рады? — ошеломленно переспросила Лия, хотя она и задавала вопрос и слушала Маринину речь рассеянно. В эту минуту ее волновало другое: там, за стеной, офицер–дезертир, то есть активный противник войны, за которым вот уже три месяца охотятся разведки и контрразведки, и ведь он — брат Марины… — Товарищ Марина, что вы говорите! — ужаснулась Лия. — Где же у Рады интернационалистичность?