Страница 175 из 223
Ведь он шел к Ленину.
2
Ленин был в кабинете один.
Когда Затонский переступил порог, Ленин — углубленный в бумаги, стопкой лежавшие перед ним на столе, — сразу поднял голову и бросил быстрый пытливый взгляд. Во взгляде этом было одновременно несколько оттенков: вопрос — кто, досада — оторвали от работы, удовлетворение — наконец–то!
Этого первого взгляда Владимира Ильича Затонский боялся больше всего. Ему казалось, что он смутится, оробеет, растеряется вконец. Всю долгую дорогу от Харькова до Петрограда трое суток в холодных теплушках воинских эшелонов, Владимир Петрович представлял себе этот первый взгляд, которым встретит его Ленин. Представить так и не смог, только мучился в тревоге: как поведет себя с ним Ленин и как самому вести себя с ним? Нервничал, ругал себя за такую мальчишескую неуверенность в себе, и все равно сердце у него замирало. Крепыш, заросший страшной бородой, Владимир Петрович по характеру был вообще застенчив, даже робок. А ведь тут предстоит встреча с Лениным и увидит он его первый раз в жизни…
Владимир Ильич упруго, молодо поднялся со стула, вышел из–за стола и устремился посетителю навстречу. Руку он протянул еще за два шага.
Ленин оживленно говорил на ходу:
— Товарищ Затонский, Владимир Петрович!.. Что же вы? Прошу! Прошу! Заходите! Мне сообщили сразу, как только вы пришли в комендатуру, и я с нетерпением жду уже добрых пятнадцать минут!
В глазах Владимира Ильича был укор, но губы смеялись. Он взял руку Затонского, крепко ее пожал и сделал жест в сторону кресла:
— Прошу!
Затонский знал, что Ленин слегка картавит, вернее — легко грассирует, особенно заметно это было как раз в слове «прошу», и все–таки эта картавость была в Ленине неожиданной, какой–то «непредвиденной». И вызывала она двойственное чувство: как–то не вязалось, что такой гигант ума, духа и воли — и вдруг не выговаривает одной из тридцати двух букв алфавита, и в то же время как раз этот огрех в произношении делал Ленина каким–то совсем обыкновенным, простым, человечным.
Ленин поездил Затонского в кресло перед столом — для посетителей; сам сел напротив, чуть придвинувшись, так что его колени почти касались колен собеседника.
— Рад познакомиться с вами, Владимир Петрович! Слышал о вас. И хорошее — как в октябрьские дни быстро сумели организовать в Киеве второй ревком после ареста первого, и… смешно… — Ленин весело засмеялся, — как, путаясь в полах поповской шубы, выходили из царского дворца на разведку. И… — губы Ленина еще улыбались, но глаза глядели сурово, — и… не слишком похвальное: как напутали с вашей Центральной радой и кадетским «Комитетом спасения революции» — революции господ Керенских и Родзянок.
Очевидно, в глазах Затонского Ленин прочел смущение, потому что тут же положил руку ему на колено и ласково кивнул:
— Знаю, знаю, батенька! Сбивал вас всех с толку Юрий Пятаков! А ситуации там у вас, на Украине, действительно сложная и запутанная. Сам черт ногу сломит! — Ленин опять засмеялся. — Но мы, большевики, чертей не боимся и всю эту путаницу, бог даст, распутаем! Особенно сейчас, когда вы имеете, наконец, свое украинское советское правительство! Поздравляю вас, поздравляю от всей души!
Ленин положил Затонскому руку и на другое колено и сжал их, потряс, заглядывая в глаза ласковым, сияющим, веселым взглядом.
— Рассказывайте же, рассказывайте все! И о деяниях вашего правительства, и о… злодеяниях «вашей» Центральной рады? Рассказывайте, я весь внимание, я слушаю вас с чрезвычайным интересом!
До сих пор Затонский не вымолвил ни слова — говорил один Ленин; теперь говорить надо было ему. И — странная вещь — он начал говорить спокойно, вдумчиво, коротко: ведь у Ленина так ограничено время! Словом, Владимир Петрович вполне овладел собой, собственно — и овладевать не было нужды: с Лениным, в самом деле, было просто и легко, как со старым, давнишним знакомым, как с ровней.
Ленин слушал внимательно, иногда кивая головой: это, мол, мне уже известно, повторять не стоит, — и тогда Затонский старался пропускать все то, что из официальных бумаг и телеграфных переговоров между Народным секретариатом и Советом Народных Комиссаров должно было быть известно в Петрограде. Он нарисовал обстановку на Украине, в которой развивалась борьба между Центральной радой и местными Советами депутатов. За Центральной радой — вооруженные силы, регулярные армейские части, но местные Советы опираются на широкие слои трудящихся и, когда дело доходит до противодействия Центральной раде, трудящиеся тоже берутся за оружие.
— Владимир Ильин, — сказал Затонский, — мы считаем, что обстановка в стране нам благоприятствует, и думаем, что настало время от стихийных восстаний тут и там перейти к организованным и решительным военным действиям против центральной рады.
— Правильно! — воскликнул Ленин. — К наирешительнейшим действиям! И безотлагательно… Прямая или косвенная поддержка радой калединцев служит для нас безусловным основанием для военных действий против рады и возлагает на раду всю ответственность за продолжение гражданской войны, начатой буржуазными классами разных наций и совершенно безнадежной, ибо огромное большинство рабочих, крестьян и армии решительно стоят за социалистическую советскую республику!
Ленин поднялся с кресла и взял трубку телефонного аппарата:
— Сегодня ночью свяжите меня, пожалуйста, прямым проводом с Антоновым–Овсеенко в Харькове.
Он вернулся на свое место и сказал Затонскому:
— Антонов–Овсеенко — молодец: приветствую его энергическую и безжалостную борьбу с калединцами! — Ленин вдруг захохотал. — В особенности хвалю и приветствую арест миллионеров–саботажников и заключение их в вагоне первого и второго класса!.. Это, батенька мой, не просто веселый анекдот, а реальный способ прибрать к рукам обнаглевшую буржуазию…
Затонский смотрел с недоумением.
— Ах, да! Вы же, верно, еще не слышали! Это произошло, пока вы ехали из Харькова в Петроград!
И, весело смеясь, Ленин рассказал, в чем дело. К Антонову–Овсеенко пришли рабочие харьковских заводов с просьбой помочь им получить задержанную хозяевами заработную плату. Антонов–Овсеенко пригласил к себе на вокзал, где стоял его поезд народного комиссара по борьбе с контрреволюцией, пятнадцать крупнейших капиталистов Харькова, принял их в роскошном вагоне — «микст» и предложил немедленно выплатить рабочим один миллион рублей наличными. Заводчики отказались. Тогда Антонов–Овсеенко сказал, что они останутся в вагоне, пока деньги не будут выплачены, но вагон перегонят в район рудников.
Ленин смеялся:
— Это я, я — признаюсь — посоветовал пригрозить им полугодом принудительных работ в шахтах… И что бы вы думали, батенька? Деньги нашлись. Не по нутру, не по нутру буржуазии физический труд!..
Но Ленин тут же оборвал смех и сказал озабоченно:
— Сегодня ночью буду говорить с Антоновым и дам ему наказ — поддержать вас в борьбе против Центральной рады. Должен управиться на два фронта — и против Каледина и против рады! Тем более что это один фронт — и принципиально и даже практически: под Лозовой и Синельниковом радовцы и калединцы шли в бой плечом к плечу. Трогательное единение украинских сепаратистов с русскими великодержавниками — во имя всероссийской контрреволюции!.. Что ж… — Ленин развел руками, — мы тоже будем действовать сообща во имя социалистической революции: украинские и русские большевики!
У Затонского радостно и торжественно было на душе: вот оно — главное, единственно правильное, освященное самой историей — единение в борьбе, общность действий двух братских народов, украинского и русского! Вот и начинает претворяться в жизнь важнейшая миссия, с которой прибыл он сюда: установление самой, тесной связи между двумя советскими правительствами на путях социалистической революции!..
— Мы уверены, — сказал Затонский, — что большую помощь окажут нам и пролетарии донецких шахт и рудников Криворожья. Тысячи донецких и криворожских красногвардейцев дерутся сейчас с Калединым, но, громя калединскую и корниловскую белую гвардию, красногвардейские отряды выходят на стык белых с гайдамаками Центральной рады. Мы надеемся, что они не остановятся на рубежах Донецко–Криворожского края, а пойдут дальше, перемалывая в боях гайдамацкие сотни и курени «вильных козаков»…