Страница 157 из 223
И вот они четверо стояли… на границе между Россией и Украиной. Они спешили на Украину — с ленинским заданием, и… опаздывали. Поездов не было. Заносы.
Юрий Коцюбинский сердито ковырнул ногой толстый слой пушистого влажного снега:
— Черт! А это что за эшелоны, не знаешь, Виталий?
Справа от станции на трех или четырех колеях выстроились длинные — один в один — ряды красных пульманов. Снег укрывал каждый вагон пухлой шапкой — поезда простояли здесь всю метель, они прибыли еще вчера и позавчера.
— Хлебные маршруты, — ответил Примаков. — На Москву и Петроград. Задержаны по приказу генерального секретариата. Винниченко с Петлюрой приказали прекратить отправку хлеба в Московщину — пускай рабоче–крестьянская власть пухнет с голоду!..
— Сволочи! — снова буркнул Коцюбинский.
Мягкий и застенчивый по натуре, Юрий никогда не ругался.
— Друзья! — Юрий бросил взгляд на эшелоны с зерном, потом посмотрел на товарищей. — А может быть, будет приказ вернуть эти эшелоны назад, в Киев? Мы бы пристроились на буферах… — Он тут же сердито хмыкнул. — Недурная была бы б картинка! Возвращаемся с хлебом, который Петлюра и Винниченко вырвали изо рта у петроградские и московских товарищей…
— Все равно! — махнул рукой Фиалек. — Колея на Киев еще не расчищена, расчищена только из Киева и на Харьков…
В это время они услышали гудок.
Гудок доносился справа, с киевской линии. Но они все равно смотрели налево и прислушивались: не загрохочет ли, не появится ли поезд из Харькова или Москвы?
Нет. Поезд шел из Кисла. Он вынырнул из–за белого полога черной змеей и пыхтел уже у семафора. Был день, но огни на паровозе светились: белая снегопад мгла стояла над просторами, словно туман, словно удивительный белый сумрак.
Это был пассажирский поезд — из зеленых, третьего класса, и сине–желтых «микст» второго и первого класса, вагонов: вчерашний пассажирский, задержанный в дороге бураном.
— Товарищи! — неуверенно заговорил Коцюбинский. — А может быть, поедем на Харьков? А оттуда — через Полтаву или даже через Екатеринослав — в Киев? Может быть, там, на юге, нет таких заносов?..
— Мне, как знаете, все равно, — ответил Фиалек.
Примаков молчал. Чудновский раздраженно дернул плечом, и его левый рукав снова запрыгал.
— Даже если там нет заносов, в Харькове мы будем завтра, а оттуда еще целые сутки… Уж лучше прямо пешком на Киев…
Лязгая буферами, поезд остановился у перрона. Бомкнул колокол — начальник станции сразу дал первый звонок. Поезд опаздывал на полсуток, начальник спешил отправить его дальше.
Из вагонов выскакивали пассажиры. По большей части это были транзитные — кому ехать из Киева в Ворожбу! По большей части это были люди с чайниками в руках — соскочив, они сразу спрашивали: где кипяток, где куб? Пассажиры промерзли, пассажирам хотелось горячего чаю.
— Саша! — вскрикнул Коцюбинский. — Ты?
Прямо на него налетел Горовиц с чайником в руке.
— Юрко?!
Встреча была совершенно неожиданная — ведь Горовиц должен был быть в Киеве на съезде Советов.
— Андрей!.. Лаврентий!..
За Горовицем — с чайниками в руках — спешили Иванов и Картвелишвили.
— Юрий? Коцюбинский?
— О! Затонский Владимир Петрович! Что за черт! Товарищи! Куда же вы? А съезд?
— А ни куда? Виталий! Гляди, и Чудновский! Здоров, Фиалек!
Все сбились в кучу, хватали друг друга за руки, спрашивали, но ответить еще никто ничего не успел. Ударил второй звонок.
— Кипяток! Где куб? Ребята, кипятку же надо!.. Не успеем!
— Съезд? Съезд! Почему вы здесь? — дергали каждого на них Коцюбинский, Примаков, Чудновский, Фиалек.
— Что случилось? Почему вы в харьковском поезде? Куда?
— Едем на съезд! — крикнул Саша Горовиц и пустился через перрон к бакам с кипятком, дымившимся рядом с вокзалом. — Товарищи, скорее! Опоздаем!..
Коцюбинский задержал Иванова:
— Андрей Васильевич, что такое! Да скажи толком!
— Садись! В поезде расскажем!
Иванов тоже бросился бегом к кубам.
Но Коцюбинский перехватил Картвелишвили:
— Лаврентий! В чем дело! А съезд?
Лавреитий с. сожалением посмотрел вслед товарищам, что, сверкая пятками, бежали к кубам с кипятком.
— Понимаешь! Петлюра сорвал съезд. Нас разогнали. Едем в Харьков — там и будет съезд.
Ударил третий звонок.
Саша Горовиц уже бежал с чайником назад — он все–таки успел набрать первым. Иванов спешил за ним, ругаясь: ему удалось нацедить лишь несколько капель. Остальные повернули обратно ни с чем.
Залился кондукторский свисток.
— Давай садиться, давай! — Лаврентий потянул Коцюбинского за руку. — Все едем, все делегаты, весь съезд! Ты же делегат. Садись!
Паровоз дернул, вагоны залязгали буферами.
Лаврентий уже был на ступеньке и тащил Коцюбинского на собой, Коцюбинский схватил за руку Примакова — и они тоже вскочили на тупеньки.
— Ничего не понимаю! — весело кричал Примаков. — Люблю, когда ничего не понятно!
Он подал руку Чудновскому, Фиалек подсаживал Чудновского сзади — с одной рукой трудно было вскарабкаться на ступеньку. К счастью, паровоз впереди забуксовал, и вагоны только дергались, но не могли сдвинуться с места.
Коцюбинский крикнул Чудновскому:
— Не садись! Тебе же надо скорее на фронт!
Чудновский отпустил руку Примакова:
— Ничего не понимаю!..
Паровоз уже не буксовал, и вагоны двинулись потихоньку.
Через головы Коцюбинского, Примакова, Лаврентия тянулся Иванов. Он кричал:
— Чудновский Пробирайся в Киев! Зайди сразу же к Леониду Пятакову. Он остался на хозяйстве. Он тебе все объяснит…
Поезд уже набирал скорость, и Чудновский с Фиалеком бежали рядом с вагонами.
— Сразу зайди к Леониду! — повторил Иванов стараясь перекричать стук колес, дребезжание вагонов, — Война!
Поезд уже шел полным ходом, вагоны мелькали перед глазами. Лица товарищей на ступеньках едва виднелись сквозь пар, Иванов еще кричал что–то, но расслышать было невозможно.
— Ничего не понимаю! — Чудновский смотрел на Фиалека. — Ну, война — так что? Четвертый год война…
Фиалек сердито передернул плечами:
— Ты что? Совсем очумел? Не о той войне речь… Ультиматум! Должно быть, Центральная рада, отклонила его. Значит… начинается война…
Черная змея поезда уже скрывалась в снежной мгле. Был день, но сигнальный фонарь на тормозной площадке светился — мигал сквозь белый туман.
— Так, — сказал Чудновский, — на фронте перемирие, а в тылу начинается война…
Он посмотрел на Фиалека, потом на снежную пелену, за которой скрылся поезд с товарищами, потом вокруг: на север — там, за территорией станции, уже была Россия; на юг — туда уходила Украина, белый мрак тумана застилал ее.
5
Война, собственно, уже началась — пускай не в боевых операциях на фронте или в действиях повстанцев по тылам, — а в мирном доме гимназиста Флегонта Босняцкого.
Восстание поднял Данила Брыль.
— Собирай барахло! — приказал он Тосе. — Пошли!
И пока бедняга Тося, всхлипывая, пряча глаза от Флегонта, складывала одеяла, простыни и подушки и запихивала мелочи в кошелку, Данила заканчивал оформление разрыва дипломатических отношений.
— Мое слово — твердо! — решительно отрубил он. — Раз сказано — значит, сделано! И точка.
— Данила, — умолял Флегонт, — но как же так? Мы с тобой ведь друзья. Всю жизнь душа и душу!
— Душа в душу! — вскипел Данила. — А куда смотрит твоя душа? Центральной раде под хвост!..
— Ну, Данько, — попробовал урезонить Флегонт, — если говорить о Центральной раде, то ты несправедлив…
— Не я против Центральной рады, — прервал Данила, — а Центральная рада против нас!
— И совсем не против, — парировал Флегонт, — она только добивается самых широких национальных прав для Украины! Разве ты забыл, как дал когда–то в морду тому чиновнику, который передразнивал нас, когда мы говорили по–украински? И школы украинской мы еще при царе требовали — демонстрацией шли. И вообще… А когда дело дошло до создания Украинского государства, то…