Страница 134 из 223
Владимиру Кирилловичу стало тоскливо.
— Вдов, — сказал Винниченко, — собрать всех вместе, и пусть их примет генеральный секретарь труда добродий Порш.
— Слушаю, пане презес! — склонила голову София Гaлечко.
София Галечко со дня провозглашения УНР перешла секретаршей к председателю генерального секретариата: председатель Центральной рады профессор Грушевский теперь в ее услугах не нуждался, так как имел целый консультативный секретариат, с референтами по каждому вопросу политики и государственного строительства. Австрийский френч панна Галечко сняла и теперь щеголяла в штатском: юбка шантеклер и английская блузка с широким кушаком.
Винниченко отодвинул список:
— Сегодня, товарищ София, индивидуального приема не будет. Только депутации и делегации. И прошу строго придерживаться записи. Просите депутацию торга, промысла и финансов.
— Но, бог мой, пршу пана презеса! То невозможно!
— Почему?
София Галечко обвела глазами кабинет премьера:
— Прошу пана презеса: депутация торга, промысла и финансов слишком многочисленна и тут не поместится! Пану презесу лучше будет выйти в конференционную залу. Их, прошу, что–то около девяти десятков…
— Девяносто?! — ужаснулся Винниченко.
Но тут же и обрадовался: девяносто — это ведь только депутация! Сколько же тогда всего деятелей торга, промысла и финансов на Украине? Девять тысяч? Девяносто тысяч!.. О! Если в государстве так широко развиты торговля, промышленность и финансовое дело, то и государство, выходит, нешуточное! Торговцы, промышленники, финансовые тузы! Ого! Сейчас он их… возьмет под ноготь, эту чертову буржуазию, и выжмет–таки из них денежки на строительство государства, и… хоть бы и социализма.
Тумана в голове уже как не бывало. Владимир Кириллович был профессионал–революционер, знал вкус борьбы, и борьба ему была по вкусу. Сейчас он ринется в битву — пускай и один на один, против пускай и бесчисленных полчищ врагов–эксплуататоров! Сейчас он даст им генеральный бой, и не из подполья, с опаской и оглядкой, а с вершины власти. Ибо сегодня он уже не гонимый и презираемый изгой–протестант где–то на дне, сегодня он — на самой что ни на есть вершине общественной пирамиды, у кормила верховного управления в подвластном ему государстве, однако же народном, демократическом! И социалистическом… разумеется, в перспективе.
Винниченко упруго поднялся с кресла:
— Идем в залу, товарищ София!.. И сколько раз я вам говорил: обращайтесь ко мне, пожалуйста, «товарищ», а не «пане»!..
— Приношу извинения пану презесу. Так есть, пане товарищ…
На пороге Винниченко замедлил шаг и, подумав минутку, бросил Галечко через плечо:
Конечно, в некоторых случаях, как вот, например, сейчас, при разговоре с этим… панским отродьем, из соображений, так сказать, дипломатических, будет лучше, если вы станете обращаться ко мне все–таки «пане», а не «товарищ». Чтоб не отпугивать зря.
— Так есть! Сориентируюсь, прошу товарища презеса…
3
Когда Винниченко вошел в конференц–зал, навстречу ему — с кресел, стульев и банкеток под стенами — поднялась и в самом деле изрядная толпа людей. В глазах у него стало черно и зарябило белым: члены депутации торга, промысла и финансов были сплошь одеты в черное — сюртуки, визитки, смокинги, со сверкающими крахмальными манишками.
Винниченко волновался. Буржуазно–капиталистическая система, самая концепция эксплуатации человека человеком потерпела поражение. И вот они здесь, представители этой системы и концепции, точнее, они сами и были этой системой и концепцией. Против буржуазии он, Винниченко, боролся всю жизнь, но лицезрел ее воочию, собственно говоря, впервые, и именно тогда, когда побежденные и поверженные в прах эксплуататоры явились, как видите, к нему депутацией в качестве… просителей.
Ах, победа! Сладкое это чувство — победа!
А впрочем, для чувств времени не было: навстречу Винниченко, отделившись от толпы поверженных в прах, спешил человечек с лысиной и круглым брюшком.
Человечек с брюшком, в визитке и сером жилете, учтиво склонил лысину и сказал:
— Уполномочен… по поручению депутации… приветствовать… — он, очевидно, был болен астмой и чуть не после каждого слова ловил ртом воздух, — выразить… наше почтение… Демченко.
Ах, Демченко! Так вот он какой, этот знаменитый Демченко.
Винниченко жал уполномоченному от депутации Демченко руку и смотрел на него с нескрываемым любопытством.
Имя Демченко было хорошо известно Винниченко и всегда вызывало в нем двойственное чувство. С одной стороны, бескомпромиссную лютую классовую ненависть: крупный фабрикант, нотабль нескольких акционерных обществ, инициатор и организатор съездов и корпораций деятелей торговли и промышленности — акула капитализма. С другой — фигура Демченко не могла не вызывать у Винниченко, литератора, исследователя человеческих душ и общественных процессов, искреннего восхищения: мужицкий отпрыск, свинячий подпасок, голодранец и плебей, на протяжении короткой человеческой жизни стал одной из самых заметных фигур не только на Украине, но и во всей бывшей Российской империи. Стал примером и образцом — истинным эталоном! — для молодого поколения нуворишей, выскочек и парвеню; был предметом зависти и в кругу равных ему по состоянию, ибо перед ним приходилось отступать таким древним купеческим династиям с вековым промышленным опытом, как Морозовы, Сабанеевы, Апостоловы. И притом настоящий человек двадцатого века: известный инженер, меценат разных искусств и… не ренегат, как это ни странно: ярый украинец и покровитель родной старины. Его пожертвования на всевозможные украинские культурные начинания в кабальных условиях царской России уступали разве только вкладам Семиренко или Алчевских. Во вновь созданную в Киеве корпорацию «лиц, занесенных в родословные книги» Демченко принят не был — ведь он не дворянин, но вот от депутации деятелей торга, промысла и финансов… уполномочен.
Винниченко с искренним восхищением взирал на своего нового знакомца. Живой герой для романа! Жаль, что в своих многочисленных литературных опусах Владимир Кириллович рисует представителей буржуазно–капиталистических кругов только с убийственным сарказмом. Фигура активного организатора, так сказать, созидателя… знаете, привлекательна… Палитра, понимаете, ярких тонов…
Между тем Демченко счел нужным представить премьеру республики все уважаемое общество, почтившее его своим визитом. Широким жестом он обвел присутствующих. И Винниченко вынужден был обойти вдоль стены весь зал, от человека к человеку: пожать каждому руку и коротко приветствовать. Девяносто человек, девяносто рукопожатий! И ничего не поделаешь — положение обязывает: вон президент Соединенных Штатов Америки в день своего рождения с восьми утра до трех пополудни стоит на пороге своего кабинета — и каждый гражданин Соединенных Штатов Америки может подойти и пожать ему руку. Демократия! Престиж! В конце концов, раз ты глава государства, даже с врагом надо быть корректным.
— Граф Бобринский. Очень приятно.
Ого! Ну и птички залетели сегодня на огонек в Центральную раду! Что значит — победа сил революции!..
— Винниченко. Очень приятно.
Приятно или неприятно, а был это владетель изрядной части всей украинской земли и того, что под землей и над землей. Луга, поля, плантации сахарной свеклы, фабрики и заводы, шахты и рудники, даже собственная железная дорога! С фактом его существования, в частности с фактом его присутствия сейчас здесь, нельзя было не считаться.
— Харитоненко. Очень рад.
— Очень рад. Винниченко.
Радоваться, быть может, и нечему было, но знакомство, безусловно, волнующее: в латифундиях магната Харитоненко Винниченко в юности, когда он бродил в поисках заработка по панским экономиям, довелось выгребать навоз на знаменитых харитоненковских конных заводах.
— Егермейстер двора его императорского величества Валахов!
— Очень приятно…
Винниченко почувствовал, что его пронимает дрожь. Он пожимает руку самому богатому и самому сановитому человеку на Украине.