Страница 108 из 223
Владимир Кириллович говорил значительно и не спеша, а в голове его лихорадочно стучала мысль; черт побери, до чего несвоевременный разговор! И надо же этим сектантам–большевикам на Печерске поднять мятеж как раз тогда, когда Центральная рада готовит исторический государственный акт: пользуясь падением Временного правительства, фактическим безвластием на Украине, — провозгласить Украинскую державу на всех ее исторических территориях! Центральную раду — парламентом, генеральный секретариат — кабинетом министров, а его, Винниченко, персонально, — премьером!..
— Понимаете, — вымолвил наконец Винниченко, — мы накапливаем силы. Да, да! — Винниченко встал, ибо неучтиво хозяину сидеть, когда гость продолжает стоять, к тому же в эту минуту он уже понял сам себя до конца. — Мы, видите ли, накапливаем силы. Войск Центральной рады, дислоцированных сейчас в Киеве, еще слишком мало, чтобы… Ведь на помощь штабу идут части с фронта! А ваша Красная гвардия, знаете, еще не столь значительна, чтоб…
— Восставший пролетариат — могучая сила! — сказал Иванов.
— Разумеется, разумеется! — как вежливый хозяин Винниченко не мог противоречить гостю. — Мощь мирового пролетариата не вызывает сомнений, и если смотреть с точки зрения перспектив революции…
— Давайте и взглянем с точки зрения этих перспектив, — резко прервал Иванов. — Кто сейчас не с пролетариатом, тот против него, и пролетариат ответит ему тем же!
— Конечно, конечно, — с готовностью согласился Винниченко. — Так вот я и говорю! Украинизированный корпус генерала Скоропадского уже на подступах к Киеву — завтра, возможно, он будет здесь. Украинские «вильные козаки» атамана Тютюнника должны прибыть, очевидно, послезавтра. Второй украинизированный корпус генерала Мандрыки уже вышел из Шепетовки — мы ждем его через два–три дня. Таким образом…
Иванов стукнул кулаком по спинке стула, у которого он стоял.
— Восстание началось сегодня! И уже сегодня город полон вооруженных сил контрреволюции. Наши повстанцы сейчас проливают кровь…
— М–да, кровь… — Винниченко посмотрел на губы Иванова и на платок, который тот сунул в карман. — И мы, будьте уверены, прольем кровь, чтоб завоевать свободу украинскому народу и установить социализм на Украине…
— Так как же? — спросил Иванов. — Центральная рада даст приказ или хотя бы разрешение своим частям выступить на стороне восставших?
— Непременно, непременно! — поторопился радушно заверить хозяин. — Как только мы накопим силы…
— Завтра… послезавтра… или через два–три дня? — не сдержавшись, крикнул Иванов. — А силы контрреволюции побеждают сегодня!..
Винниченко бросил быстрый взгляд на Иванова и почувствовал, как бес дипломатии зашевелился и заплясал в его душе.
— Но, — вкрадчиво проговорил он, — разве восставшие не продержатся день–два? Ведь, по нашим сведениям, вам на помощь идет из Жмеринки большевизированный Второй гвардейский корпус?
Иванов колебался только один миг. Потом сказал, глядя Винниченко прямо в глаза:
— Да, он идет. Он уже под Винницей. И его прибытие решит успех восстания… Но корпус идет с боями: между Жмеринкой и Киевом стоят контрреволюционные заслоны.
— Что вы говорите! — всполошился Винниченко. — Так вот почему задерживается и наш корпус генерала Скоропадского! Ведь он идет на Киев с того же направления и тоже задерживается в боях… Значит, — обрадовался Винниченко, — как видите, мы уже действуем вместе — и сегодня, а не завтра!
— Нет, — отвечал Иванов. — Мы не действуем вместе. Гвардейский корпус ведет бои как раз… против Тридцать четвертого корпуса Скоропадского, преградившего ему путь на Киев…
— Да что вы говорите! — Винниченко расстроился. Это какое–то недоразумение! Будьте уверены, я сразу же внесу интерпелляцию об этом на сессии Центральной рады… Немедленно!.. Хотя в повестке сессии столько вопросов, что все интерпелляции, а их уже набралось немало, решено заслушать после того, как будет исчерпан порядок дня — завтра или, быть может, послезавтра. Итак, через два–три дня…
— Прощайте, господин Винниченко — сказал Иванов.
7
Затонский в это время стоял на каменной стене университетского сада — нa углу Владимирской и Бибиковского бульвара — и произносил речь.
Собственно, произносить речь — это было единственное, что ему сейчас оставалось.
В самом деле, что еще он мог делать? В городском комитете большевиков, в университетской аудитории номер десять он организовал общегородской штаб восстания и возглавил его, как второй ревком. Но штаб не имел бойцов, не имел связи с районами, не имел никаких резервов — ни людских, ни материальных. Прервалась связь и с самим ревкомом на Печерске: Печерск был отрезан и наглухо закупорен. Все, чем располагал сейчас начальник городского штаба восстания, это — полсотни юношей и девушек из Союза рабочей молодежи «Третий Интернационал». Да еще — пакеты бинтов и бутылочка йода из запасов медицинского факультета.
Два десятка девушек разобрали перевязочный материал и, спрятав его на себе под одеждой, понесли разными путями на Печерск, чтоб пробиться в «Арсенал» и обеспечить помощь раненным в бою. Еще десяток девушек получили задание: пробраться на Шулявку, Подол и Демиевку, а с Шулявки, Подола и Демиевки — назад. Они должны были установить и поддерживать бесперебойную связь штаба восстания с районами.
Остальным сорабмольцам Затонский сказал:
— Хлопцы! По двое, по трое отправляйтесь в хлебопекарни, говорите с рабочими, убеждайте хозяев, не согласятся — действуйте, как подскажет революционная совесть, хотя бы и силой, хоть бы и оружием! Забирайте весь хлеб и везите сюда: будем как–нибудь пробиваться с ним к восставшим — ведь они находятся в окружении, а бойцы не должны быть голодными…
Как раз в эту минуту внимание Затонского привлекли звуки, долетевшие из–за угла Бибиковского бульвара. Притаившуюся тишину замерших кварталов вспугнул какой–то неопределенный, поначалу непонятный шум. Будто одновременно встряхивали многочисленными грохотами бабы у гумна, просеивая горох. Гроханье это заметно приближалось — из–за угла Бибиковского.
Теперь уже и Затонскому стало ясно, что это действительно грохот сотен обутых в сапоги ног по мостовой — шаг не строевой, но в ритме похода. Да уже можно было увидеть и самих солдат. Из–за угла бульвара, пересекая Владимирскую, показались первые ряды. Солдаты были в железных фронтовых касках, в английских зеленых шинелях и тяжелых бутсах на ногах — под гетры–обмотки. Чехословаки! Те, что прибыли сюда, отозванные с фронта, заняли район железной дороги для охраны транспортных магистралей и обеспечения бесперебойного движения на прифронтовых коммуникациях: так было объяснено еще утром прибытие чехословацкого легиона в Киев. Однако район железной дороги теперь остался у них далеко позади: они двигались вниз, к Бессарабке — на Печерск! Черт подери! Неужто они идут в помощь войскам штаба, которые обложили центр восстания — «Арсенал» и авиапарк? Значит, чехословаки не остались нейтральными?..
Затонский выскочил прямо через окно — с двухметровой высоты — в университетский сад и садом побежал к стене, выходившей на бульвар.
Прямо по клумбам астр Затонский добежал до университетской стены, подпрыгнул, ухватился за край — и вот он уже наверху. Осколки битого стекла по ребру ограды порезали ему ладони.
Да, не было никаких сомнений: чехословаки — винтовки на ремне за спиной, у пояса патронные сумки и гранаты — двигались вниз к Бессарабке; голова колонны подходила уже к гостинице «Палас», а хвост колонны скрывался за следующим углом, на Безаковской, может быть даже у вокзала. Дивизия? Одна, две? Может быть, корпус?
Что делать? А что можно было сделать? И вот Затонский стоял на стене и говорил.
Чехословацкие воины шли — рота за ротой, батальон за батальоном, вооруженные до зубов, готовые с ходу вступить в бой, — а руководитель городского штаба восстания в Киеве стоял на стене, обращаясь к ним с речью, и голос Затонского гремел в тиши замерших кварталов центра.