Схватка с Оборотнем

Потом он позвонил в Омск. Это было не просто, и с час пришлось ждать. Уполномоченный «Заготзерна» уже написал заявление и сидел в углу, следя, как приходится работать уполномоченному другой организации. Наконец дали Омск.

— Товарищ майор, — сказал Гнедых, — тут у меня заявление есть. Прошу вас связаться с Украиной и проверить сведения о Мандрыке Григории Тарасовиче с Тернопольщины. В нашу область переселился он в пятьдесят первом году. Район, кажется, Збаражский. Да, большого заезда оттуда не было, думаю, выяснить не трудно будет. Жду.

Гнедых повесил трубку.

— Все, — обратился он к уполномоченному «Заготзерна», — можете идти. Оставьте ваш служебный и домашний адрес, в ближайшие дни сообщим результат.

На следующий день вечером трое в штатских костюмах вошли в шилинскую кузницу.

— Вы гражданин Мандрыка? — спросил один из них кузнеца.

Тот медленно повернулся к нему. В руках у него был молот.

— Я, а шо таке?

— Пройдемте со мной, — предложил говоривший.

Кузнец переложил молот из левой руки в правую.

— Хто такие будете?

Первый из вошедших показал удостоверение.

— Ну, ладно, — сказал кузнец и бросил молот. — Ты, Вовка, — обернулся он к подручному, — тут гляди, за старшего остаешься…

— А вас куда, дядя Гриша?

— Там побачимо. — Кузнец вытер руки ветошью. — Ну, пошли.

Его везли в «газике» пыльными степными дорогами. Вокруг шла уборочная. Проносились грузовики, полные зерном. С двух сторон от него сидели сотрудники КГБ. Мандрыка смотрел в окно. Тяжелое лицо его с выдвинутой челюстью, сильно выступающими надбровными дугами и маленькими злыми глазками было равнодушным.

На первом допросе он не сказал ничего.

— Шо вы мене пугаете? — спросил он, когда следователь упомянул о его бандеровском прошлом и о том, какая кара грозит ему за преступления. — Ви докажить, шо я — бандюк, тогда и поговорим.

Ему зачитали показания уполномоченного «Заготзерна», он выслушал их без всякого интереса.

— Городит, абы шо. Це я и на вас могу добру бумагу написать. Треба доказательства.

Тернопольское управление уже собирало эти доказательства.

Через несколько дней его вновь вызвали на допрос.

— Так какая ваша настоящая фамилия? — спросил следователь.

— Мандрыка, — ответил арестованный, — а кличут Григорием Тарасовичем.

— Что-то вы путаете, гражданин Кущенко, — сказал ему следователь.

В лице арестованного не дрогнул ни один мускул:

— Таких не знаю.

— Знаете, — настаивал следователь. — Кущенко Назар Григорьевич, командир куреня оуновской или, как вы ее тогда называли, Украинской повстанческой армии. Так?

— Нема таких знакомых у мене, — сказал арестованный, — ничего такого я не знаю.

Очная ставка с уполномоченным «Заготзерна» тоже не произвела впечатления на кузнеца.

— Та шо вин плете? — выслушав взволнованный рассказ свидетеля, пробурчал кузнец. — Брешет як собака.

— А это что? — подскакивая к нему вплотную, закричал уполномоченный; он пальцем указал на обнаженное волосатое запястье, где выделялся рваный шрам.

Мандрыка вскочил, маленькие его глазки налились кровью, он схватил уполномоченного, но следователь крикнул: «Сесть!» — и кузнец успокоился.

— То у мене сызмальства, — пояснил он следователю, закатывая рукав.

— Подлец! — крикнул уполномоченный «Заготзерна». — Это не сызмальства у тебя, а с сорок седьмого года, когда дружка моего Кольку Анисимова пытал… Ну, теперь за все ответишь, гадина!

Кузнец, не шевелясь, смотрел перед собой.

— Отказываетесь что-либо сообщить, Кущенко? — спросил его следователь.

— Я — Мандрыка.

— Признаете верным сообщение этого товарища?

— Брехня.

— Тогда еще посидите, подумайте.

Он сидел в камере и вспоминал. В конце сорок четвертого года он ушел из Львова и в небольшой деревеньке был встречен полковым атаманом Бакланом.

«Прийшов? — спросил тот. — Добре. Будешь у нас куренным. Як дела у городу?»

«Червонные наводят порядки».

«Ось мы им тут поднаведем порядки!»

В тот день они напали на польское село. Поляки были вооружены и защищались. Он, взяв с собой канистру с бензином, прополз в темноте под пулями до крайней хаты, плеснул бензин и поджег. Хаты загорались одна за другой. Отпор поляков сразу ослабел. Ворвавшиеся в село бандеровцы расстреливали мечущихся у горящих домов людей. К утру добили последних.

На следующую ночь подстерегли обоз с ранеными красноармейцами, и всех до одного перекололи штыками, а офицерам на груди вырезали звезды…

Так начиналась его лесная жизнь. О ней он мог еще многое вспомнить, но не хотел. Он знал, что в Сибири, на Кубани, на Севере живут его бывшие товарищи. Почему попался он один? За что их милует бог? И ярость ударила ему в голову. Всю ночь она бушевала в нем и не давала уснуть. А утром на допросе он допустил первую ошибку.

— Меня узяли-то гарно. Трепать языком я не буду, только дюже обидно мене, шо я тут гнить буду, в цей каменной коробке, а другие на свободе.

— Кто, например? — спросил следователь.

— А ось Петро Коцура, — сказал он, — вин под Иркутском в селе счетоводом. А який вин счетовод, колы по чину вин мени равный.

Счетовода колхоза «Путь к коммунизму» Алексея Семеновича Борисенко взяли утром у правления колхоза.

— Петр Коцура? — спросили его.

Он вздрогнул, потом пришел в себя, махнул рукой:

— Так даже лучше. Пятнадцать лет вас ждал.

Он сразу дал полные и обстоятельные показания. Думали, что и Кущенко начнет говорить после того, как выдал Коцуру, но, вопреки логике, кузнец опять замолчал, и допросы не давали результатов. Между тем Коцура сообщил все:

— Вы обо мне можете думать что хотите, гражданин следователь, но я сейчас первый раз за все последние годы успокоился. Я ж даже не женился пятнадцать лет. А кандидатки были. И сам я человек с чувствами. Но знал, что ваши за мной придут, не решался. Знаете, гражданин следователь, вот работал я в колхозе. Работал хорошо, председатель у меня совета спрашивал, и не такие, видно, плохие я их давал, потому что колхоз наш уже миллионером стал и заработок был у людей хороший. А вот по ночам лежу я в своем доме и думаю: зачем это было? Зачем я оказался в лесу, как только ваши пришли в Галитчину, зачем потом, когда немцы вступили во Львов, я вместе с другими примчался их приветствовать, затем работал в концлагере…

— В каком?

— Да я об этом все расскажу, гражданин следователь, все как есть. Только дайте высказаться.

— Продолжайте.

— Я так думаю: ведь все время шел против вас! А что знал? Ничего! Начитался брошюрок разных о Советах, наслушался всяких сплетен, немецких да бандеровских и бульбашских… А вот если бы поработал в колхозе перед этим хоть пару годков, то понял бы, что жить при Советах можно неплохо. Тогда бы и не натворил такого. Преступления за мной есть. Ваших людей я убил немало… И потому знал, что расплата будет. И когда Советы пришли в Галицию, я уже был в отряде юнаков. Была у нас такая молодежная украинская организация…

— Националистическая?

— Национальная. Мы тогда как считали? Наша Галитчина маленькая, у нее со всех сторон враги. Были немцы-австрияки, потом поляки, потом Советы. Немцы поначалу были нашими союзниками, потому что против Советов. Наш вождь Степан Бандера говорил, что немцы организуют независимую Украину. Мы и ждали. А немцы только пользовались нами. В конце концов мы выступили и против немцев, да внутри у нас тоже разлад сильный начался. Все атаманы передрались между собой, а у холопов чубы трещали…

Следователь записывал.

Он был уверен, что обвиняемый скажет если не все, то очень многое.

— В тридцать девятом, когда вы пришли, у нас была инструкция выжидать и организовывать диверсии. Сам я принимал участие во многих. Обстреляли вашу автоколонну, взорвали две машины. Но скоро нам пришлось перейти к мелким операциям, вроде уничтожения армейской связи и убийства ваших активистов в селах. В это время уже начались крупные облавы. Мы были дважды загнаны в болота, пришлось попрятаться по деревням. В сорок первом пришли немцы. Когда мы входили в город, нас приветствовали как героев. Потом немцы прикрутили гайки, послали советников в наши отряды. По приказу штаба я пошел вахманом в лагерь военнопленных. Это был спецлагерь. Туда собирали самых упорных. У нас была инструкция, тайная даже для эсэсовцев, отбирать в кадры тех пленных, кто изъявит желание служить независимой Украине. При этом строго проверять происхождение, выяснять, украинцы ли эти люди… Украинцы ведь жили везде — и в Сибири, и на Кубани, и в Средней России. Вот их мы и должны были вербовать. Два года я был в лагере. Там я перестал быть человеком… В лагере все зверели. Одни оттого, что их все боятся, другие — что всем они ненавистны, а чаще всего мы, вахманы, — оттого, что нас и боялись и ненавидели. Зверели от власти. Есть резиновая дубинка и пистолет. Можешь делать что хочешь. Хочешь — убей, никто не предъявит претензий, потому что пленный для немцев дешевле скота и издеваться и запугивать его входит в программу перевоспитания.