Страница 43 из 53
— Добрый вечер, — сказала Ричелдис, приветливо улыбнувшись.
Бернштейн приподнял кепку, обнажив сияющую лысую голову с двумя щетками черных курчавых волос по бокам. Учтиво, совсем другим тоном, чем до этого с Саймоном, он произнес:
— С кем имею честь говорить?
— Это моя жена, — сказал Саймон невозмутимо.
Повисла долгая пауза. Глаза господина Бернштейна, казалось, сейчас вылезут из орбит.
— Простите, я не ослышался?
— Боюсь, что да.
— Боюсь?.. — эхом откликнулась Ричелдис. — С чего это вдруг…
— Простите, госпожа Лонгворт, мне необходимо было поговорить с вашим мужем, но и поскольку меня заранее не проинформировали о вашем существовании, я не ожидал, что мне придется делать это в вашем присутствии. Но если бы я знал, что вы женаты, — он повернулся к Саймону, — и если бы она знала, что вы женаты…
— Кто? — спросила Ричелдис.
— Наплели ей, что вы в разводе. Душещипательная история, да? Сказка, господин Лонгворт? А? Что скажете?
— Саймон! — воскликнула Ричелдис.
— Это какая-то ужасная ошибка.
— Совершенно верно — это ошибка. Это самая большая ошибка, которую человек только может совершить в жизни. — С этими словами Бернштейн подошел к Саймону и схватил его за лацканы пиджака.
Ричелдис слабо вскрикнула. Старик пробормотал:
— Был бы я помоложе…
— Ну, мы оба не молоды.
— Видите ли, миссис Лонгворт… Знаете, что он годится этой девушке в отцы?
— Саймон, тебе лучше все объяснить, — сказала Ричелдис.
— И вас еще называют «преподобием»! — презрительно прибавил Бернштейн.
— Но я не… — начал Саймон. Его лицо, на котором отразились облегчение и изумление, тут же приняло привычное напряженное выражение, поскольку его снова охватила досада, ставшая уже привычной по отношению к злополучному брату. — «Преподобие» — это мой брат.
— То есть вы не Бартл Лонгворт?
— Нет-нет, я Саймон Лонгворт.
Это окончательно сбило Бернштейна с толку. Он начал потерянно и сбивчиво бормотать слова извинения.
— Я прекрасно вас понимаю, — сказал Саймон с видом праведника. — И могу заверить, что если мой брат виновен в… том, о чем вы говорите, то мы сделаем все возможное, чтобы как-то исправить положение. Но вы уверены, что отец именно он?
— Я уже сказал вам, господин Лонгворт, Стефани хорошая, честная девушка. Не знаю, что вам еще сказать, просто не знаю. Надо же, угораздило меня прийти сюда вот так и обвинять. Говорила же моя старуха: «Ленни, ты выставишь себя дураком, обращаясь к людям, которых не знаешь». И вот…
— Это какая-то чудовищная ошибка! — горячо воскликнула Ричелдис. — Бартл… Я о том, что… Не хотите же вы серьезно сказать, что Бартл и ваша дочь…
— Моя племянница, мадам. Моя племянница Стефани. У нас с женой нет детей, а сестра жены и ее муж отошли в мир иной, когда Стефани было шесть с половиной лет. Она нам как родная дочь.
— Но не думаете же вы, что Бартл…
— Давайте спросим его самого, — сказал Саймон, и тут раздался звук поворачивающегося в двери ключа.
На лице Бартла еще сохранялось выражение сосредоточенной просветленности, которое появлялось у него всегда после исповеди. Он улыбнулся — не той, естественной и открытой, улыбкой, которая всегда была наготове для Стефани и Мадж, а грустно, не разжимая губ, глядя на собравшихся глазами больной собаки, — как улыбался здоровавшимся с ним прихожанам в дверях церкви.
— Привет, — поздоровался он как ни в чем не бывало. Увидев незнакомца (Рабочий? Водопроводчик? О Господи, неужели он не закрутил кран?), приветствовал Леонарда Бернштейна кивком головы.
— Это господин Бернштейн, Бартл, — сказала Ричелдис дрожащим голосом.
— Господин Ленни Бернштейн? — Натянутая улыбка превратилась в более искреннюю. — Дядя Стефани?
— Боюсь, Бартл, тебя ждут плохие новости, — сообщила Ричелдис.
— Она больна? Она не… — Невыразительное лицо Бартла приняло испуганное и встревоженное выражение.
Саймон процедил сквозь зубы:
— Вам лучше пройти в гостиную. Господин Бернштейн хочет тебе кое-что сказать. Мы будем на кухне, господин Бернштейн. Как я уже сказал, мы всецело вас поддерживаем и несем свою долю ответственности, как семья… — Он кипел от ярости. Как некстати все!
Бартл провел Бернштейна в гостиную и извинился за беспорядок. Он предложил гостю стул, но тот лишь злобно фыркнул в ответ. Бартл ожидал услышать все что угодно, только не то, что услышал. Он ошарашенно слушал старика, отказываясь верить своим ушам.
— Как я понял, вы не собираетесь отрицать, что ответственны за это, — сказал Бернштейн.
— Конечно, я готов помочь Стефани всем, что в моих силах.
— Я не об этом, господин Лонгворт. Вы что, еще ко всему прочему и иезуит?
— Нет, в нашей церкви нет иезуитов.
— Ближе к делу, мистер Лонгворт! Вы отрицаете, что вы отец ребенка Стеф?
— Я? А что говорит Стефани?
— При чем тут это?
— Я должен знать, — вспыхнул Бартл, и глаза его вспыхнули. — Она вам сказала, что я отец?
— Это личное дело нашей семьи.
— Нет! Это может быть нашим со Стефани личным делом, но это уж точно не забота исключительно ее дяди.
— Послушайте, господин Лонгворт.
— Я люблю Стефани! — Его лицо стало злым, гневным и скорбным. — Вы должны мне ответить. Она сказала, что я отец ребенка?
— Нет, не так прямо. Она ведь не скажет, кто отец, правда? Она вообще перестала с нами разговаривать, понимаете? Но насколько видим мы, я и ее тетя, у нее уже несколько лет не было серьезного друга, года три. Был один мужчина по имени Кевин, но Рей была против. Моя жена строгих правил, господин Лонгворт.
— Вы хотите сказать, что у Стефани вообще не было мужчин? — Это так обрадовало Бартла, что, несмотря на диковатую ситуацию, он расплылся в улыбке. — Так это же замечательно!
— Мы, конечно, знали, что вы с ней встречаетесь, она рассказывала, как вы ужинали в китайских ресторанчиках и о — как это? — «Добрых друзьях». Я человек широких взглядов, господин Лонгворт, мы с женой, конечно, огорчались, что ей, судя по всему, не нравятся еврейские юноши, но, как сказала мне Рейчел, так зовут мою жену, пусть она встречается со священником, чем с каким-нибудь проходимцем. А вы именно проходимцем и оказались! Вы понимаете, господин Лонгворт, мы вам доверили самое дорогое, что у нас было!!!
— Я понимаю.
Бартла насмешила мысль о том, что в семье Стефани он считался ее официальным женихом.
— Мы не виделись почти месяц.
— Это она говорила. «Опять к своим китайцам идешь?» — спрашиваю я ее. Знаете, господин Лонгворт, мы не любим выпытывать, и я никогда не спрашивал ее, с кем она встречается. Но мы с Рейчел обычно говорили: «Идешь в китайский?» и она говорила «Да». А тут все прекратилось. Действительно, около месяца уже.
— Мы часто неделями не видимся, — простодушно заметил Бартл.
— Каждую неделю, иногда дважды в неделю, как по часам, девушка с вами встречалась, и не говорите мне, что это не так, — свирепо продолжал Бернштейн.
Бартл знал, что это было не так, и мысль эта вновь наполнила его ревностью и уверенностью, что Стефани встречалась с другими, а дружбу с ним использовала в качестве прикрытия…
— …И вот проходит целый месяц, и она, кажется, совсем не ходит в китайский, и я ее спрашиваю, в чем же дело, и она в слезы, и отвечает, что она беременна и что не знает, что ей делать, и не хочет об этом говорить. «И что на это скажет господин Лонгворт?» — спрашивает Рейчел, потому что моя жена, господин Лонгворт, очень прямой человек, очень добрый, очень честный, и малышка Стефани еще больше плачет. «А, точно!» — говорю я Рейчел и тут же еду увидеться с господином Лонгвортом. Жена говорила: «Ты не сможешь его найти, ведь ты не знаешь, где он живет», но Стефани оставила в прихожей сумочку, и — надо так надо, господин Лонгворт, обстоятельства таковы. Ваш адрес мы нашли в ее ежедневничке.
— Он там был?
Луч света. Все-таки он ей был не совсем безразличен.