Страница 4 из 53
Она знала, что все считают, что она помешана на детях и донимает их чрезмерной опекой. Она видела, что Моника, приезжая погостить, смотрит на нее со смешанным чувством презрения, жалости и… затаенной зависти, а вслух сетует на то, что подруга юности превратилась в «клушу обыкновенную». Ричелдис понимала, что время не на ее стороне. Годы уходят, а чего она добилась? Вечно занятой муж, четверо детей, каждый со своими проблемами, и… и все. Иногда ей хотелось вырваться из замкнутого круга стирки и готовки, но минуты слабости проходили так быстро, что она не успевала в них толком разобраться. Она понимала, что вся ее жизнь — это мишень для насмешек оголтелых феминисток. Но какое ей до них дело, в конце-то концов! Главное, что ее такая жизнь вполне устраивала. И не просто устраивала. Ричелдис чувствовала себя счастливой женщиной.
Конечно, порой наваливалась усталость, иногда Ричел заражалась от детей очередным гриппом, и тогда весь дом напоминал лазарет. Его обитатели, пошатываясь, бродили по комнатам, и дни казались нескончаемо долгими. Да, супругам Лонгворт нелегко приходилось, пока они наконец-то не решились взять помощницу по хозяйству. К тому же поначалу миссис Тербот приходила не каждый день. И все-таки… И все-таки Монике никогда не понять, что, несмотря на все трудности и невзгоды, Ричелдис нравилась ее жизнь. Ничто не могло поколебать ее счастья — ни корь, ни скарлатина, ни грипп, ни бессонные ночи, когда у Даниэля резались первые зубки, ни переживания из-за того, что Эмма никак не приживется в новой школе… Она растворялась в детях и, конечно, в муже. Она не представляла себе своей жизни без них. Какой глупостью ей казались рассуждения Мадж о том, что женщина должна быть независимой и самостоятельной! Ричелдис до сих пор сохранила свою круглоликую, приветливую миловидность. Она считала себя вполне самостоятельной и состоявшейся женщиной. И в ее аккуратно причесанной головке водились собственные мысли, никак не связанные с ее домочадцами. А однажды она даже позволила себе заболеть… Году в 1978 она чуть ли не на неделю слегла в постель и даже не поднималась, чтобы уложить детей спать.
Иногда, просыпаясь по утрам, она могла думать вовсе не о Даниэле, Эмме, Томасе или Саймоне. Она испытывала неописуемое счастье от того, что чувствовала себя частичкой Природы. Она выходила в сад на рассвете и просеивала сквозь пальцы мягкий песок Сэндиленда, вдыхая сладкие запахи розового сада. И все же роль жены и матери была для нее главным. Незаметно летели годы. Сначала выпорхнул из родительского гнезда Даниэль. Потом Эмма (слава Богу!) обзавелась подружками в школе, Томасу поставили пластинку на зубы, чтоб не выросли частоколом. А потом родился Маркус, бедняжка Маркус.
Бог ты мой, что им пришлось пережить, когда родился их последний сынишка. Ричелдис — мать, женщина, она к таким вещам относилась проще. А Саймон просто рвал и метал. Она даже боялась, что у него будет нервный срыв. Он был категорически против рождения Маркуса… Ричелдис же радовалась, что даст жизнь еще одному созданию. Хотя врачи сразу сказали, что ребенок болен. У него синдром Дауна. В легкой форме. Справившись с жутким известием, Ричелдис вдруг обрела ничем необъяснимую уверенность в том, что с малышом все будет в порядке. Как годами раньше уверовала в то, что Саймон предназначен ей судьбой. Она почему-то была уверена, что это создание будет не обузой, а, напротив, принесет им радость. Увы! Саймон считал иначе. Он не скрывал своей неприязни к сыну. Ричелдис же лелеяла надежду, что время все смягчит. Она же видела, что остальными детьми муж гордится. А то, что он шарахается от этого ребенка… Что ж… Он и раньше никогда не помогал ей возиться с пеленками и кашами, и никакая сила не могла его заставить встать ночью, когда дети плакали. А позже настоял, чтобы мальчиков отдали в Пэнхам, а Эмму в Уикомб Эбби — один из лучших пансионов для девочек в Англии. Ничего, успокаивала себя Ричелдис, он его еще полюбит…
Эта предыстория приводит читателя к тем дням, о которых я собираюсь рассказать.
Сцена в спальне в Сэндиленде. Вечер. Примерно полдвенадцатого. Саймон выходит из ванной. На нем пижамные брюки. Грудь обнажена. Ричелдис любуется светлыми завитками волос на его широкой груди. Подходит. Улыбаясь, проводит пальцами по коже. Саймон еле заметно отстраняется.
— Ты погладила мои рубашки?
— М-м-м… — Она целует его в ухо. — Они у тебя в сумке.
— Четыре?
— Солнце, я же сказала тебе, что четыре. Их погладила миссис Тербот. Еще я положила туда же твои носки, кальсоны и запасной костюм. А светлые брюки вынула, все равно ты никогда не надеваешь их на такие встречи.
— Ты чудо.
— Правда, милый?
Они улеглись. С их первой волшебной ночи на Грейт-Ормонд-стрит минуло двадцать два года. Даниэль закончил Пэнхам и уехал на год в Канаду. Из-за Томаса пришлось поволноваться. В Пэнхаме он не прижился, и его перевели в Оллхоллоуз. Эмма учится в Уикомб Эбби и собирается поступать в Оксбридж. Сейчас с ними остался только Маркус. Ричелдис вдруг подумала, что с тех давних пор, когда они с Саймоном впервые познали райское блаженство на коврике в съемной квартире, когда они, рука в руке, смотрели на звезды, а на ней был его красный свитер, все дальнейшее происходило как-то… скучно что ли… Тогда им и в голову не пришло ни принять душ, ни почистить зубы, ни выключить свет. Теперь ни один из них не ложился, не проделав эти необходимые (так ли уж необходимые?) процедуры.
— Милый!
— Да?
— Ты свет на кухне погасил?
— Да.
— Купишь что-нибудь хорошенькое для Маркуса в Париже, ладно?
— Разумеется. Что-нибудь красивое.
— Только не дорогое. Пустячок какой-нибудь.
— Ладно, что-нибудь придумаю.
— Ему так нравится ходить в детский сад. Слава Богу…
— М-м-м…
— Ты видел его черепаху?
— ???
— На кухне. Не волнуйся. Это совершенно безобидные краски.
— А, ты про картинку…
— Правда, славно получилось?
В ответ Саймон издал невнятный звук, который Ричелдис решила истолковать как проявление отцовской гордости за успехи сына.
— Навести Монику, милый.
— Постараюсь.
— Она, конечно, говорит, что не чувствует одиночества, но этого ведь не может быть.
— Спокойной ночи, дорогая. — Он поцеловал ее. «Никаким» поцелуем. Как целуют ребенка в лобик. Словно говоря: «Хорош трепаться. Пора спать».
Повернувшись к ней спиной, он погасил ночник. Она тоже щелкнула выключателем. Нерешительно коснулась плеча мужа. Тот спал. Или старательно притворялся, что спит.
Глава 1
Моника Каннингем не тяготилась своим одиночеством. Вторжение посторонних в ее тихую, размеренную жизнь, даже если это были старые добрые друзья, кроме радости встречи, было чревато хлопотами и беспокойством.
Нет, мисс Каннингем вовсе не была злючкой-затворницей, просто последние пятнадцать лет старательно избегала любых привязанностей. Перебравшись в Париж, она сделала для себя удивительное открытие. Открытие, невероятно облегчившее ее дальнейшую жизнь. Оказывается, можно просто жить, плывя по течению, не прибиваясь ни к какому берегу, не принимая ничего близко к сердцу, ни в чем не участвуя. И от вас все отстанут, перестанут докучать. И коротеньким «нет» можно будет пресечь любые домогательства.
Страдания, пережитые в Лондоне, утихли, стоило осознать, что с Англией покончено навсегда. Они неслышно растворились в сером парижском воздухе, вобравшем в себя столько горя, что одним больше, одним меньше — какая, в сущности, разница.
Подруги и знакомые в один голос отговаривали от отъезда. Они были уверены, что Моника поехала в Париж развеяться, а оказалось, что она собралась купить там квартиру. Мадж, та просто рвала и метала.
— Ты же там пропадешь! — Она убеждала и осуждала одновременно. — В Лондоне у, тебя есть я, Ричелдис, друзья, в конце концов…
В друзьях-то и была загвоздка.
— …Ты не представляешь, как важно, чтобы рядом были люди, к которым можно в любой момент заглянуть на огонек.