Страница 11 из 53
— Я тут читал переписку Литлтона с Харт-Дэвисом. Потрясающе.
— Понаписали всякого о королевской семье… Можно подумать, читателям интересно, как часто принцесса меняет свои наряды. В конце концов, это ее личное дело. Я же не верещу на каждом шагу, как Ричелдис однажды напялила ту дурацкую шляпку, которая шла ей как корове седло. Она собиралась в… хотя нет… Ты этого наверняка не помнишь…
— Когда это было? — Его задело, что Мадж проигнорировала его слова о книге. Обычно она часами могла рассказывать о том, как однажды ей довелось сидеть рядом с сэром Рупертом Харт-Дэвисом на заседании в Лондонской библиотеке и какой он душка.
— Бурн и Холлингворт… — продолжала втолковывать она, словно Бартл был недоумком. — Она пошла к «Бурну и Холлингворту» купить себе шляпку, когда выяснилось, что Тэтти Корэм выходит замуж. За старого профессора… вылетело имя из головы… Неважно, понимаешь, это знакомство было нелепым. Вспомнила! Эллисон… Профессор Эллисон. Конечно, мужчина и женщина должны быть симпатичны друг другу, но опускаться до сомнительных подробностей, которые так любят смаковать эти юные дарования… Дичь какая-то! По моему глубокому убеждению, постель вообще уродует дружбу мужчины и женщины. Вот я дружила в основном с мужчинами, но мне и в голову не приходило переспать со стариной Джонатаном Кейпом… бр-р… ты меня понимаешь… или другим издателем…
— Рупертом Харт-Дэвисом, — вставил Бартл.
— Бедняжке принцессе Уэльской тоже, наверно, приходится несладко: то взывают к ее чувству долга и требуют родить наследника престола, то этот чертов журнал «Private Eye» и другие издания перемывают ей косточки, изображая лицемерное сочувствие несложившейся личной жизни… Не понимаю, с чего все такие сексуально озабоченные. В лучшем случае, это может интересовать демографов — рождаемость, смертность и все такое, но никак не журналистов.
Мадж сидела очень прямо, будто выступала на трибуне. Говорила быстро, с каким-то отчаянием, словно боясь, что повиснет тишина и хаос опять завладеет ее сознанием. Ей было все равно, о чем говорить, главное — говорить.
И все-таки она все еще была очень хороша. Копна седых волос кокетливо собрана на макушке. Из-под очков сверкают живые темные блестящие глаза.
— Пейте чай, а то остынет.
— Благодарю, — искренне произнесла она. — Ты так добр ко мне.
— Пустяки.
— Смотреть совершенно нечего… Сплошной секс.
— Вы про телевизор?
— Такое впечатление, что ты меня не слушаешь…
— Про радио?
— Ну при чем тут радио?! Радио… Меня окружали ярчайшие личности. Эрик водил с ними дружбу, хотя многие из них были коммунистами. Мы много раз встречались с де Голлем.
— Он-то уж точно вряд ли мог похвастаться победами на фронте любовных утех, — философски заметил Бартл.
— Чай некрепкий. Ты положил сахар?
— Две чайные ложки с горкой. И размешал.
— Капни немного виски, чтоб было вкуснее.
Бартл повиновался. Немного подумав, налил себе тоже.
Сочетание чая и виски подействовало благотворно. По телу разлилось тепло. Мир, который полчаса назад коробил своей грубостью и жестокостью, показался вполне благостным и уютным. Мадж щебетала. Ее монологи напоминали симфонию. Темы переплетались, хотя и редко были связаны друг с другом: принцесса Уэльская, нынешние сексуальные нравы в представлении средств массовой информации, генерал де Голль в частности и французы в целом…
— Я тут долго думала и пришла к выводу, что эта убогая мещаночка миссис Уайтхауз все-таки в чем-то права… — В дверь позвонили. — Это наверняка Ричелдис.
— Пойду посмотрю.
Болезнь жестоко изуродовала память Мадж. Она постоянно все забывала и путала, ее планы внезапно менялись, назначенные якобы встречи нередко оказывались плодом ее воображения. Если бы Ричелдис собиралась навестить мать, Бартл уж как-нибудь был бы в курсе.
Открыв дверь, он нос к носу столкнулся с невесткой. Рядом с ней переминался с ноги на ногу не по возрасту серьезный, с непропорционально большой головой, похожий на состарившегося гномика шестилетний Маркус.
— Привет, человек, — поздоровался Маркус. Так он привык обращаться к дяде.
— Привет, человечек. Не ждали, не ждали.
— Привет, человек. — Ричелдис чмокнула его в щеку. — Ты, похоже, только что проснулся.
— Рад тебя видеть, человечек. Твоя бабушка говорила, что ты придешь, но я, старый дурак, не поверил. У нас и к столу-то ничего нет.
— Какие пустяки, не беспокойся, Бартл.
Все трое поднялись по лестнице. Маркус продолжал монотонно бубнить:
— Мы собирались навестить бабушку, мы собирались навестить бабушку, правда, мама? Мы собирались навестить бабушку и этого человека, правда ведь?
На лестницу выплыла Мадж. Домашние тапки несколько диссонировали с ее царственным видом.
— Кто к нам пришел, кто к нам пришел, кто пришел навестить меня! — театрально воскликнула она, обнимая внука.
— Мы пришли попить с тобой чаю, бабушка.
— Знаю-знаю. Мы с Бартлом уже попили, но вторая чашка нам не повредит.
Мадж равнодушно подставила дочери щеку для поцелуя и взяла мальчика за руку.
— Осторожненько спускаемся, так, молодец, малыш.
— А тот человек тоже ходит с тобой за ручку?
— Конечно. Он любит твою бабушку.
— Этот человек твой муж?
— Ну что ты, конечно, нет.
— А вот мой папа, он ведь мамин муж, но он никогда не ходит с ней за ручку.
— Маркус, ну что ты несешь! — вмешалась Ричелдис и тут же обратилась к матери: — Ты вчера слышала по радио пьесу? Я поймала ее на какой-то волне, когда ехала в машине, — про девушку из Ист-Энда, которая во время войны влюбилась в кого-то из лидеров французского Сопротивления…
— Как же, как же, я только что говорила о ней Бартлу, но ему подавай беседы о Руперте Харт-Дэвисе сотоварищи.
Наскоро накрыли чай. В коробке нашлись остатки имбирного пирога. Ричелдис налила свежей воды в чайник, заварила бергамотовый чай. При виде общего запустения и состояния матери ее охватила тоска.
— Бартл чуть с ума меня не свел, утверждая, что вы не придете, а я настаивала, что раз мы договорились, то ты обязательно появишься.
Потом последовал пересказ пьесы, о которой Ричелдис только что упомянула, приправленный жалобами на педикюрщика и обрывками воспоминаний о прошлой жизни. Ни одной законченной фразы, сбивчивая речь, постоянное перепрыгивание с одной темы на другую… Через несколько минут у Ричелдис голова пошла кругом.
— …О котором не скажешь, что репрессии, направленные на коллаборационистов в конце войны, были обоснованы и… как звали того человека?
— Петен?
— Мой педикюрщик?
— Его зовут Бамптон, — подсказал Бартл.
— Пусть. Багнал. Как у вас с Саймоном дела? — неожиданно прозвучал вопрос.
— Он в Париже.
— С другой женщиной? — хохотнула Мадж.
— Мама, прошу тебя.
Прежде Ричелдис вставала на дыбы, если мать позволяла себе выпады против Саймона. Теперь все изменилось. Мадж вызывала только жалость. Это ж надо додуматься до такого! Мысль о том, что Саймон может быть в Париже с другой,заставила Ричелдис улыбнуться.
— А что он делает в Париже? Волочится за Тэтти Корэм? Вот ведь ушлая девчонка!
— Да у него время по минутам расписано. Когда ему с Моникой встречаться? — поморщилась Ричелдис. — Он поехал по делам. Никому не сидится на месте. Не удивительно, что постоянно что-нибудь случается.
— Да уж, преступность у нас на высоте. Ох, чует мое сердце, не к добру он поехал в Париж.
— Мам, ну о чем ты говоришь? Любой бизнес предполагает личные контакты с партнерами. — Ричелдис заученно повторила фразу, много раз слышанную от мужа. — Особенно сейчас, когда на рынке такая конкуренция.
— Все это чепуха… Сейчас любой вопрос можно решить, написав простое письмо. А один вид Саймона способен отпугнуть любого покупателя.
— Педикюрщик приходил? — мягко увильнула от комментариев Ричелдис, притянув к себе ребенка.
Маркус молча вырывался. В кулачке он стискивал пластмассовый пенал в форме рыбы, и ему не терпелось опробовать его в действии. Например, использовать как ударный инструмент и шарахнуть «человека» Бартла по голове.