Страница 15 из 30
На вогнутых сторонах монет младший Рябцев разглядел крест с изображением распятого Иисуса Христа. Кроме того, на краю монеты имелись пять выпуклых точек-пупырышков, располагавшихся на равном расстоянии друг от друга и от центра круга, если, конечно, считать эти монеты правильными кружками. А в промежутках между пупырышками и между концами креста находились все те же четыре латинские буквы: N, Т, I и А.
Никаких обозначений, как называется эта монета, типа «1 рубль» или там «Опе dollar», на монетах не было. Во всяком случае ни на одном золотом Сережка даже следов такой надписи не нашел, хотя осмотрел все шесть монет с обеих сторон.
После этого Рябцев снова прилепил монеты к «червяку» из жвачки, завернул их в носовой платок и спрятал поглубже в рюкзак. Лупу и фонарик тоже в рюкзак запихнул, подложил рюкзак в изголовье, а затем улегся поверх спального мешка и задумался.
Конечно, сознание того, что он целый клад нашел из шести монет в разных местах леса, его здорово воодушевляло. Повезло, конечно, как редко кому везет. Но чем дольше Сережка над этим думал, тем больше понимал, что это самое везение — чистая случайность, и ничего особенного, такого, чем он мог бы гордиться, в общем-то не произошло. Другое дело, если бы он, как герои «Острова сокровищ», нашел старинную карту, совершил долгое путешествие, сражался с врагами, разгадывал всякие тайнописи и условные знаки, а потом наконец-то нашел клад — да, тут можно было гордиться собой. А он просто подобрал монеты, которые случайно оказались под засохшими елками. Так он мог бы подобрать на улице Москвы потерянную игрушку. Никакого усердия, ума, мужества на это не требовалось.
И от этого обескураживающего вывода Сережка опять стал думать над тем, над чем думал недавно. То есть позавидовал детям папиных друзей, которые чему-то полезному от родителей научились. Взять, к примеру, Ваську. Он, оказывается, не только насчет самолетов много знал, но и умел рыбу ловить. А это не только Сережка, но и Сережкин папа не умел. И этот самый Васька, Сережкин ровесник, объясняет сейчас взрослому дяде Ване, как надо червяка на крючок насаживать или удочку закидывать. Васька прожил пока только двенадцать лет, а папа — уже сорок, но Васька умеет рыбу ловить, а папа — нет. И дедушка Сережки тоже никогда не умел ловить рыбу и не учил этому папу. Наверно, сейчас папа ощущает хоть и небольшой, но стыд перед друзьями. Потому что они уже в своей жизни много рыбы поймали, а он — еще ни одной. Может, в те времена, когда они вместе играли во дворе и представляли себя мореплавателями, потерпевшими кораблекрушение, то наверняка понарошку ловили рыбу в луже на асфальте. Потому что на острове посреди океана, чтобы выжить, надо уметь ловить рыбу. Но дядя Витя и дядя Олег научились ловить по-настоящему, а Сережкин папа — нет.
И тут Сережкины размышления неожиданно перешли из суровой реальности в сферу фантазии. Эх, вот, если бы папа сейчас взял да и поймал кучу рыбы, намного больше, чем дядя Витя, дядя Олег и Васька, вместе взятые! Вот бы оконфузились эти «рыбаки-асы»! Да над ними бы даже Таська с Татаськой посмеялись! Зато Сережкина мама была бы довольна и не считала папу полным неумехой!
Конечно, Сережка понимал, что чудеса только в сказках бывают, но все равно помечтать о несбыточном — тоже приятно. Тем более — на сытый желудок.
И вот тут-то сонливость к нему и подкатила. Сперва Рябцев почувствовал, что у него руки-ноги становятся какими-то тяжелыми-претяжелыми, а потом глаза сами собой закрылись, и появилось ощущение, будто он проваливается в какую-то глубокую пропасть…
Глава IX СТРАННЫЙ СОН И… СТРАННАЯ ЯВЬ
Некоторое время Рябцев ничего не чувствовал, а потом начал видеть сон. Вообще-то Сережка и раньше сны видел, так что ничего удивительного в этом нет. Как правило, он чаще всего запоминал середину и конец сна. И, кроме того, всегда воспринимал сон как явь и убеждался в обратном только тогда, когда просыпался. При этом, если сон был плохой, то, проснувшись, Сережка радовался: слава богу, это ж все во сне было!
Например, не так давно, уже во время каникул, ему вдруг приснилось, что он стоит у доски и не может решить задачу по математике. И ужасно строгая математичка Ольга Петровна произносит своим зловещим голосом: «Садись, Рябцев. Два! И в четверти тоже — два. И за год будет два. Ты останешься на второй год в шестом классе!» После этого Сережка проснулся в холодном поту, но после того, как вспомнил, что уже две недели назад закончил учиться и благополучно перешел в седьмой класс, испытал неописуемую радость. К плохим снам относился и тот, что Сережка увидел в поезде. Но он был не столько страшный, сколько непонятный, поэтому и радости от пробуждения Рябцев тогда не испытал.
А вот если сон хороший, то Сережка, проснувшись, испытывал глубокое разочарование. Например, опять же совсем недавно, дня за два до поездки к дяде Толе, Сережке приснилось, будто папа подарил ему настоящий охотничий арбалет и сказал: «Держи, Робин Гуд! В походе пригодится!» Только Сережка захотел этот арбалет взять — и проснулся. Обидно — сил нет. Тем более что наяву папа на все просьбы насчет арбалета или хотя бы духовушки отвечал очень строго: «Терпеть не могу оружия! Если бы ты знал, сколько от него вреда и людям, и природе! Даже если ты убьешь из своей духовушки всего одного воробья, то можешь нанести этому виду птиц непоправимый ущерб, — пусть даже через сотни или через тысячи лет!» Когда Сережка этому не поверил, папа сказал: «Допустим, что воробьиха отложила четыре яйца, из которых вывелось четыре птенца. Эти птенцы выросли, и каждый из них через год тоже вывел такое же потомство. Стало быть, убив одного воробья, ты на два года вперед уничтожил шестнадцать воробьев. А на третий год воробьиное поголовье из-за одного твоего выстрела недосчитается шестидесяти четырех птиц. На четвертый — 256 и так далее, в геометрической прогрессии. Можешь посчитать, сколько воробьев не родится по твоей милости в течение десяти, пятнадцати, двадцати лет!»
А как же тогда дикие кошки, которые живут у них во дворе? Съедают по нескольку воробьев в день — и ничего, воробьи не переводятся. На это папа сказал, будто природа предусматривает такие «чистки» слабых экземпляров, этим-де экологическое равновесие поддерживается. Но если кошек разведется слишком много и им еще мальчишки с рогатками и духовушками помогут — то воробьи исчезнут. Зато разведется много всяких мух, комаров, жучков, от которых будут деревья заболевать, давать меньше кислорода, и людям тоже плохо придется.
Так что ждать даже слабенькую духовушку — дело бесполезное. Сон так сном и остался, хотя поначалу воспринимался как стопроцентная явь.
Тот сон, который приснился Сережке в палатке, был не похож на прежние уже потому, что он запомнил его от начала и до конца.
Сначала Сережка увидел себя в лесу, поблизости от того места, где нашел последние три монеты. То есть недалеко от начала перешейка, соединяющего полуостров с «материком». Светло, тепло, солнце светило ярко, и видно все вокруг замечательно. Вот она и ямка от елки, которую он утащил на берег. Самой елки, правда, не было, но на земле от’нее остался темный след-отпечаток. Вроде бы обычная такая длинная продолговатая вмятина на присыпанной хвоей почве, продавленная стволом упавшего дерева. Но что-то все же привлекло внимание Сережки именно к этой вмятине. И не зря!
Она вдруг начала светиться. Сначала слабо. А потом все сильней и сильней. А дневной свет, наоборот, стал быстро меркнуть, не так, как бывает обычно, когда вечереет, а примерно с такой же скоростью, как в театре или кинозале. И через минуту наступила настоящая ночь. И в этой ночной тьме единственным источником света стала зеленовато-желтая полоса — след от елки. Эта полоса не только светилась все ярче и ярче, но и постепенно удлинялась, вытягиваясь в ту сторону, куда прежде была направлена вершина елки. И Сережка как-то сразу понял, что полоса света тянется в ту сторону, где раньше лежала его вторая елка. Чуть позже он заметил, что справа, где-то далеко в темноте, светится еще одна полоса, которая начиналась там, где лежала ель, под которой Сережка нашел самую первую монету.