Страница 37 из 56
– Ходят сплетни, – начал он, – будто Гитлер в ближайшее воскресенье (!)начнёт против нас войну. Так вот, брехне этой не верить! Никакого нападения немцев не ожидается. Наверное, читали заявление ТАСС от 16 (?)июня. И ещё скажу: наши дипломаты договорились с немцами для смягчения обстановки на границе отвести с обеих сторон пехоту в тыл на пятьдесят километров. Так что мы разрешаем комсоставу частей, находящихся в лагерях, в выходные дни выезжать на зимние квартиры к семьям. Учёбу личного состава вести по обычным программам. И ещё одно: прицельные устройства пушек сдать для проверки в окружную мастерскую в Риге» (с. 221).
Эта не очень длинная цитата ставит перед нами сразу несколько вопросов. Не будем останавливаться на том, по каким таким «необычным» программам велась боевая учёба в частях и соединениях Красной Армии до 20 июня 1941 года и в чём заключалась их «необычность» или «ненормальность»: с этим, думаю, уже давно наступила ясность. По-настоящему меня заинтересовало совсем иное. Во-первых, почему штаб округа, явно хорошо осведомленный о дате германского нападения, с одной стороны, предупреждал генералов о неминуемом начале войны (см. с. 48 мемуаров П.А. Ротмистрова, служившего начштаба в 3-м мехкорпусе того же Прибалтийского ОВО), а с другой стороны, сообщал командирам среднего и нижнего звена прямо противоположную информацию – мол, «не будет никакой войны»? Откуда взялись разговоры о якобы достигнутой дипломатами договорённости отвести войска от границы? Кто, с кем и о чём конкретно договорился?Почему историкам ничего не известно о подобной договорённости?Как объяснить, тем не менее, что советские войска выполняли (или, вернее, делали вид, что выполняли) требование немцев, никогда не выдвигавшееся официальным порядком, но зато озвученное в одной из ведущих американских газет – New York Times– ещё 15 июня 1941 года? В другой работе цикла – «22 июня: никакой внезапности не было!» – я уже писал о том, что в этот день New York Timesнапечатала заметку Д. Бригхэма (Daniel T. Brigham) со следующим красноречивым названием: «Clash Is Expected Soon/Germans Are Expected to Attack Soviet First in Poland» («Столкновение ожидается в ближайшем времени/Считается, что немцы сначала нападут на Советы в Польше»). Ещё 14 июня 1941 годашвейцарский корреспондент газеты продиктовал по телефону в редакцию из Берна: «Местные дипломатические круги считают, что давнее соперничество между Россией и Германией достигло критической точки и что политические и военные события возможны в любой момент. Имеющиеся свидетельства указывают на военное столкновение – возможно, вдоль русско-германской разделительной линии в Польше – в течение следующих десяти (!)дней... Последние немецкие требования, по сообщению дипломатов нейтральных стран, включают отход как минимум половины советских войск к востоку от границы; перебазирование военно-воздушных группировок из Брест-Литовска и Львова; увеличение поставок советского бензина, нефти и зерна, а также допущение немецких контрольных комиссий для наблюдения за отводом русских войск...»
Можно, конечно, предположить, что появление данной информации в международной прессе являлось очередным «выбросом» – частью развёрнутой ведомством Геббельса кампании дезинформации, набиравшей обороты по мере приближения даты нападения. Но почему тогда министр пропаганды Рейха, комментируя Заявление ТАСС от 13 июня, написал в своём дневнике 16 июня 1941 годабуквально следующее: «Мы храним ледяное молчание» («The Goebbels Diaries. 1939–1941 »,с. 413)? Кто же тогда с германской стороны это «ледяное молчание» нарушал?Кто вёл переговоры и достигал неких конкретных договорённостей с Хозяином?
Понятное дело, что вконец запутавшиеся в этой непонятной им большой игре советские офицеры не всегда торопились выполнять преступные по сути приказы. Скажем, командир артполка Зекова майор Попов вечерком собрал комсостав и «строго наказал орудийных прицелов не сдавать». И ещё: «никаких увольнений на выходной. Всем быть в своих подразделениях круглые сутки». Тем не менее, как мы помним из воспоминаний командира батареи Зекова Николая Осокина, тот всё же выехал вечером 21 июня в Каунас и встретил войну (в начало которой – как и Сталин И.В. – Осокин сначала не поверил) в постели с соскучившейся за месяц супругой.
Мало того, Зеков подсказывает, что « с наступлением сумерек от границы в тыл потянулись колонны пехотных подразделений. Всё-таки стрелковые части начали отводить, а в лагерях оставались танкисты, сапёры, артиллеристы. Такой оборот дела, – справедливо замечает Зеков, – многих обеспокоил. Хорошо, если немцы отведут свою пехоту. А если нет? Тогда наши вспомогательные части останутся без пехотного прикрытия и могут стать лёгкой добычей агрессора в первый же день войны ( прим. автора: именно так и произошло). В 21.00командир полка распорядился завести тягачи и отбуксировать пушки в соседний лес. Боевым расчётам приказал быть при пушках ( прим. автора: выходит, что уже в 21.00 21 июня артполк Зекова был приведён в состояние повышенной боеготовности!). В лагере оставался штаб, взводы управления, связи и другие» (там же).
Итак, пока пехоту для отвода глаз перебрасывали на пятьдесят километров в тыл, механизированные корпуса (и механизированные артполки) на всём протяжении западных границ СССР делали прямо противоположное – выдвигались ещё ближе к границе, выполняя описанный мною в книге «22 июня: никакой внезапности не было!» приказ «из леса в лес». Тот, напомню, был получен всеми фронтами 17–18 июня. Якобы «достигнутые дипломатами» договорённости никак не повлияли и на выдвижение к границе «глубинных» стрелковых корпусов. Движение это началось ещё 15– 18 июняи некоторые дивизии «второй линии» как раз и достигли приграничья вечером 21 июня. Об этом я подробно писал в другой работе цикла «Большая война», посвящённой так никогда и не объявленным миру планам советского руководства. Предлагаю в этой связи вновь обратиться к воспоминаниям В.С. Петрова, касающимся последнего предвоенного вечера: «По дороге со стороны Хотячева показалась колонна. Зыпылённые пехотинцы шагали бодро. У монастыря головная колонна затянула песню... Пехотинцы дорожили своим именем, об этом можно было судить по их выправке. Мы смотрели на мерно покачивающиеся шеренги» («Прошлое с нами», с. 77).
То, что одновременно с подходом к границе дивизий «второй линии», передовые части Киевского Особого военного округа (к тому времени превращённого в Юго-Западный фронт) демонстративно отводились «назад», свидетельствует тогдашний заместитель наркома обороны К.А. Мерецков. Что касается приграничных частей, то ещё в конце маяМерецков, «взяв на себя инициативу», «сообщил командарму-5 генерал-майору танковых войск М.И. Потапову ( прим. автора: 5-я армия КОВО являлась ярко выраженным ударным войсковым объединением), что пришлю своего помощника с приказом провести опытное учение по занятию укреплённого района частями армии, с тем чтобы после учения 5-я армия осталась в укреплённом районе» («На службе народу», с. 198). Конечно, «остаться в укреплённом районе» звучит вполне «оборонительно», но по сути может означать (и означало) прямо противоположное: «занять исходный рубеж для атаки». Важно подчеркнуть, что сам замнаркома не имел полномочий на отдачу такогоприказа: командованию округа и армии потребовалась официальная бумага из Москвы. В начале июня вышеуказанные учения по «занятию укрепрайона» – то есть сосредоточение стрелковых соединений ударной армии Потапова «у пограничных столбов» состоялось. Командир 15-го стрелкового корпуса 5-й армии И.И. Федюнинскийподтвердил сей факт в своих мемуарах: «Вернувшись в штаб корпуса ( прим. автора: в начале июня 1941 года), я позвонил командующему 5-й армией генерал-майору танковых войск М.И. Потапову. Попросил разрешения по два стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий... вывести из лагерей в леса, поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона. В этом случае войска будут находиться в восьми километрах от границы, в густом лесу. Командарм, подумав, согласился» («На Востоке», с. 222). Но тот же К.А. Мерецков пишет, что как минимум некоторому количеству стрелковых соединений перед самой войной пришлось «поворачивать оглобли»: «Передвижение соединений из второго эшелона было разрешено, но по указанию Генштабавойскам КОВО пришлось оставить предполье и отойти назад» («На службе народу», с. 202). Судя по всему, то же самое собирались делать и на будущем Южном фронте – в Одесском военном округе, но в последнюю минуту почему-то решили, что на советско-румынской границе такой маскарад не нужен: «До рассмотрения сходной инициативы Одесского военного округа дело не дошло. В результате на практике войска этого округа были в канун войны, можно считать, в боевой готовности...» (там же).