Страница 91 из 109
Город построен на узкой полосе земли, местами лишь несколько сотен ярдов шириной, с гаванью по обеим сторонам. Зимой это наверняка одно из самых сырых и ветреных мест на Земле, и жители пытаются защитить себя застекленными балконами. Я не был готов к большому и оживленному морскому порту, с трамваями, кинотеатрами и фешенебельными отелями — он выглядел особенно жизнерадостно в солнечном свете, когда толпы людей заполняли улицы и сидели в кафе. Ла-Корунья только что оправилась от ежегодного праздника, довольно необычного, в память знаменитой амазонки Марии Питы, которая во время ответного удара Дрейка по Армаде сражалась бок о бок со своим мужем и убила английского знаменосца — чем, говорят, переломила ход битвы и спасла старый город. Испанские женщины бывали не только политическими лидерами — многие все еще помнят La PasionariaИбаррури времен гражданской войны, — но часто сражались в битвах, иногда в мужской одежде. Доблестную Марию де Эстрада — Марию Дамбы — во время отступления Кортеса из Мехико видели сражающейся против ацтеков с мечом и щитом; а донья Мария де Гаусин покинула монастырь, чтобы стать тореадором! Есть свидетельства, что когда она сделалась выдающейся toreraи сполна вкусила славы, она внезапно забросила все и вернулась в монастырь; также говорят, что монахини чрезвычайно гордились известностью, которую ее подвиги придавали их монастырю. Кальдерон ничуть не преувеличивал, сделав героиней своей пьесы «Поклонение кресту» монахиню, покинувшую монастырь, чтобы стать атаманшей бандитов. Я подозреваю, что испанских женщин, которые обычно и мухи не обидят, можно сподвигнуть взяться за меч и убить любого, кто угрожает чему-либо, во что они верят. А независимость испанок, которые могут остановить тебя на деревенской дороге или посмеяться без малейшей тени кокетства или желания произвести впечатление, — то, что обязательно отмечают все иностранцы. Куда более типичной для Испании, чем señorita, флиртующая веером, является девушка, описанная Бласко Ибаньесом в его «Майском цветке». Она могла встречать «дерзкие предложения оскорбительными жестами, щипок — ударом, а нежеланное объятие тайком — превосходным пинком, какой не однажды отправлял наземь здоровенных парней, сильных и крепких, как мачты их лодок». В любом случае, мне показалось типично испанским, что такой знаменитый порт, как Ла-Корунья, должен раз в год прекращать работу и чтить память женщины, убившей знаменосца Дрейка.
Я пообедал в маленьком ресторане, от пола до потолка увешанном плакатами бычьих боев. Свирепые животные, того размера и драчливости, какие встречаются только на подобных плакатах, наносили удары во всех направлениях, а еще там была особая комната с фотографиями известных matadores. Групповые снимки показывали cuadrilla, готовую выйти на арену в нарядных костюмах, подбородки вверх, все дерзки и полны españolismo. Были также фотографии момента истины, — на одной момент оказался лживым, и быкоборца пронзал рог, а на следующей бедняга лежал в гробу, выставленном для торжественного прощания, весь покрытый цветами, и вокруг него горели свечи. Patrón, стоявший за стойкой и подававший восхитительные moules marinière, выглядел как toreroна пенсии — каковым он, полагаю, и являлся. Несомненно, в Испании «маленький ресторан» фигурирует в мечтах matador, как «маленький паб» — в мечтах английских боксеров и прочих гладиаторов.
Я спустился к нарядной сверкающей гавани и попытался вообразить отплытие Непобедимой армады. Генеральный план предполагал, что английский флот будет разгромлен и испанские корабли высадят в Маргейте армию из Нидерландов. Это был один из самых широко известных секретов шестнадцатого века. Несколько лет солдаты обсуждали планы вторжения в тавернах по всей Европе.
Окутанный дымовой завесой интриг и подкупов, внимая советам нескольких беглых английских католиков, не имевших представления о новом елизаветинском духе Англии, Филипп Испанский трудился за своим столом в Эскориале, словно какой-нибудь заваленный делами государственный чиновник, боящийся потерять работу. Он продумал операцию до мельчайших деталей, и приготовления заняли несколько лет. Корабельные сухари сгнили, запасы воды испортились, корпуса кораблей обросли ракушками, и многие величественные с виду галеоны дали течь. А Филипп все обдумывал планы, издавал секретные приказы, беседовал с послами и шпионами, поручал обновить запасы — и даже набрасывал для испанских моряков правила поведения, которые, как сказал один писатель, больше бы подошли монастырской школе. Морякам не подобало ругаться, болтать попусту и играть в азартные игры. Приказы предписывали вознесение молитв и месс ежедневно, и каждый из тридцати тысяч человек в Армаде должен был пройти исповедь и получить отпущение грехов перед отплытием флота. Каждому следовало осознать, что он идет священным крестовым походом на врагов Господа. Несмотря на это, папа римский вел себя чрезвычайно уклончиво и хитроумно отказался дать хоть пенни на Армаду, покуда испанская армия не утвердится на британской земле; он явно не желал, чтобы Филипп становился королем Англии. Если бы Армада добилась успеха, то кандидатом на трон Елизаветы стала бы дочь Филиппа, донья Клара Евгения, которая обосновывала свои притязания на престол происхождением — через Филиппа — от Джона Гонта.
Нас учат в школе, что все в Испании верили, что Армада непобедима, но это не так. Окажись мы в Ла-Корунье в июле 1588 года, мы бы услышали, как командир Армады, герцог Медина Сидония говорит в узком кругу о неготовности флота. Несчастный человек, ничего не знавший о море и великих дерзаниях и признававшийся королю, что его всегда тошнит, когда не видно земли, был принужден к командованию бюрократом, который знал, что герцог не отличается инициативой и будет слепо следовать приказам, отданным в Эскориале. Накануне отплытия герцог писал Филиппу, что «…флот сейчас сильно уступает английскому; команды ослаблены болезнями, и все новые люди заболевают каждый день из-за дурной пищи… Провизия сгнила, вода протухла, а наши запасы не продержатся и двух месяцев при самых выгодных условиях… Поверьте мне, Ваше Величество, мы очень слабы; молю, не позволяйте никому убедить Вас в обратном».
Но Филипп разрабатывал планы самолично и, кроме того, верил, что на его стороне Господь. Так что 12 июля 1588 года жители Ла-Коруньи столпились у воды посмотреть, как огромные корабли с золочеными носами отплывают навстречу гибели — с длинными вымпелами, вьющимися по ветру, и распятиями на баке. Далеко в Эскориале король преклонил колени перед святым причастием, по всей Испании зазвонили церковные колокола, и народ молил Господа о победе.
Несмотря на годы планирования, великий бюрократ не знал, что в самый опасный миг английские католики, представленные ему как люди, жаждущие переворота, поднимут мечи за Англию.
Старинный город лежит на крутом холме над гаванью, и узкие улочки ведут к бастионам, где похоронен сэр Джон Мур. Мраморная урна покоится в тени пальм и буков — кто-то даже пытался разбить здесь английский садик с маргаритками, фуксиями, геранями и изгородью из бирючины. С бастионов открывается прекрасный вид на воды, которые видели столько прибытий и отплытий. Дети с окрестных улочек играют у могилы сэра Джона Мура, а няньки катают коляски по садику, потому что там больше тени, чем где-либо еще в старом городе. Иногда приходит английский турист, делает фотографию и вслух цитирует несколько строк из стихотворения, известного каждому англичанину — по крайней мере, первые его строки. Когда Муру помогали подняться на ноги после того, как французское ядро разворотило ему левое плечо, меч запутался в ногах, и адъютант начал его снимать. Мур его остановил. «И так хорошо, — сказал генерал. — Я бы предпочел, чтобы он вышел с поля вместе со мной». Последние слова Мура были обращены к капитану Стэнхоупу: «Передайте мою любовь вашей сестре». Сестрой капитана была Эстер Стэнхоуп, и если бы Мур выжил и женился на ней, то, как полагают некоторые, Англия несомненно потеряла бы одну из величайших своих сумасбродок.