Страница 14 из 109
Последние записи о Филиппе, сделанные доктором Мараньоном, не сообщают ничего, что могло бы развеять мрачную картину. Как и все прочие короли и принцы того времени, он узаконил государственные убийства, известные как «экзекуции», и это должно удивлять и шокировать нас меньше, чем шокировало предыдущие поколения, поскольку в наше время те же самые убийства назвали «зачистками» или «устранением». Мне кажется невозможным представить Филиппа ужасным людоедом, как делали многие. Я действительно верю, что некоторые люди заходят сюда, как заходили бы в «комнату ужасов», заранее готовые к шоку. По-моему, наш век — с его охотами на ведьм, его вездесущей шайкой шпионов, его театральностью, пропагандой и разделением мира на два лагеря — должен лучше понимать эпоху и проблемы Филиппа II, в отличие от большинства поколений.
Вы выходите из комнаты, где Филипп сидел за письменным столом и правил миром с помощью листков бумаги, в маленький альков, где он умер, как христианский мученик. Это темная ниша, ровно такого размера, чтобы вместить кровать под балдахином. Лежа в кровати, Филипп мог смотреть в окно и наблюдать, как священник совершает богослужение в высоком алтаре церкви напротив. В этом, как и во многом другом, он был копией своего отца. Окна императорских покоев в Юсте точно так же выходили на алтарь церкви.
Когда Филипп понял, что умирает, он возблагодарил Господа и приказал, чтобы череп с золотой короной на нем поместили там, где он сможет его видеть. Хотя король испытывал тяжелейшие телесные муки и оставался в таком состоянии более месяца, он продолжал заботиться о своей смерти и похоронах, отдавая распоряжения и даже определяя, сколько потребуется черной ткани для драпировок церкви. Привычка все делать самому оставалась с ним до самого конца. Ему уже приготовили наружный гроб — из древесины разбитого старого галеона, именовавшегося «Cinco Chagas», или «Пять ран», который сражался с турками. Корабельное дерево — андира из Южной Америки — настолько обветрилось и просолилось, что стало твердым, как сталь. Наконец сделали и внутренний, свинцовый гроб: его принесли в Эскориал и поставили так, чтобы король мог его видеть.
Боль и унизительное положение затянулись и были таковы, что Филипп не мог даже двигаться и выносить вес простыни на своем изъязвленном теле. Иногда монахи читали ему всю ночь, пока в церкви шла длительная служба. Поскольку боли и лихорадка усиливались, короля причастили и несколькими днями позже, когда смерть уже казалась совсем близкой, соборовали. С удивлением читаешь, что Филипп, поклонник литургии и человек, проведший жизнь с мыслью о грядущей смерти, ничего не знал о соборовании, никогда не видел этого таинства и не читал о ритуале. Теперь короля познакомили с ритуалом и тщательно отрепетировали последние обряды, чтобы умирающий знал, чего ожидать. Эта унылая и болезненная церемония была проведена, по просьбе Филиппа, в присутствии его сына.
— Посмотри на меня, — сказал умирающий король. — Это то, к чему мир и все королевства приходят в конце концов. Однажды и ты будешь лежать там, где лежу я.
Его мучения почти вышли за пределы человеческого терпения. Иногда он улыбался сквозь боль и молился или читал сорок второй псалом. Наконец, придя в сознание, Филипп попросил старое деревянное распятие, которое император Карл держал на смертном ложе, и коробку свечей из храма Святой Девы Монтсерратской, которые он хранил для этого момента. Архиепископ Толедский помогал ему держать зажженную свечу, в другой руке король сжимал отцовское распятие. Он умер, когда монахи в большой церкви за его окном готовили алтарь к заутрене.
Библиотека с ее сводчатым, расписанным фресками потолком, великолепна, как Ватиканская галерея. Я думаю, самое впечатляющее в мире проклятие, касающееся книг, написано здесь на двери: оно угрожает всякому, кто возьмет книгу без разрешения, отлучением от церкви, причем самим папой римским! Странно, сколько страсти всегда вкладывалось в книжные проклятия — от поношений на монастырских манускриптах до школьных «эту книгу не красть», заканчивающихся мрачным обещанием: «иначе Бог ввергнет тебя в бездну». Филипп II не любил отдавать свои книги и ненавидел, когда они все же покидали библиотеку, но не потому что так страстно любил книги, а потому что их коллекционировал. Очевидно, он собирал книги потому, что для короля это было доступное удовольствие, но он любил скупать библиотеки по дешевке. Хотя Филипп колебался, тратить ли деньги на редкий или важный том, но легко покупал роскошные переплеты и дорогие ноты: ему нравилось видеть те стоящими на пюпитрах.
Книги в библиотеке расставлены в соответствии с заголовками, корешком к стене, золотым обрезом наружу — методом, как мне рассказали, который существовал с тех пор, как был построен Эскориал. Создается эффект, будто стена расчерчена золотыми полосами. Но такая система обескуражила бы большинство людей, поскольку не только невозможно найти книгу без списка и пронумерованного места на полках, но также книгу легко мог вытащить вор, заменив ее другим томом с золотым обрезом, и кражу было бы нелегко обнаружить. Хотя книги прекрасно выглядят, но лицом к стене они кажутся мне опальными.
Много прекрасных вещей можно увидеть в футлярах в центре комнаты: молитвенники Филиппа II и Карла V, несколько прекрасно изукрашенных манускриптов и, самое интересное, оригинальные рукописи некоторых работ святой Терезы, а также маленький деревянный ящичек, содержащий ее письменный прибор.
В баптистерии я увидел знаменитого «Святого Маврикия» Эль Греко, которого искусствовед Юлиус Майер-Грэфе счел «прекраснейшей картиной человечества». Его книга была первой популярной положительной оценкой этого художника и помогла основать культ, который теперь достиг столь значительных размеров. Майер-Грэфе приехал в Испанию изучать Веласкеса, но вместо этого влюбился в Эль Греко, и его книга — захватывающее описание художественного обращения. Он сказал об Эль Греко поразительную фразу. Описывая смешанные чувства человека, первый раз видящего работу Эль Греко, он заметил: «Картина стояла там, как призрак, которого вы пытаетесь убить из пистолета». Считается, что Эль Греко отправился в Испанию в надежде получить работу в Эскориале, но Филиппу II не было дела до его художеств. Странно, что Филипп, размышлявший о святых, мучениках и путях духа, тем не менее отверг Эль Греко: ведь ни один другой художник не был так настроен на душу Испании в ту пору великих мистиков.
По обеим сторонам высокого алтаря — арки, и под каждой стоит группа из коленопреклоненных фигур, выглядящих столь живыми, что в первый момент, когда видишь их, невольно замираешь, чтобы не помешать молитве. Одна группа изображает Карла V в императорской мантии, с женой, дочерьми и сестрами; вторая — Филиппа II с тремя из четырех его жен. Отсутствующая жена — Мария Английская. Я спрашивал, почему ее нет, но никто не смог мне ответить.
Когда леди Холленд посетила эту церковь в 1804 году, она увидела двух монахов, молящихся на клиросе, и ей сказали, что непрерывная молитва за душу Филиппа соблюдалась с его смерти — за двести лет до визита леди Холленд; монахи сменялись каждые шесть часов, днем и ночью.
Мы спустились по мраморным ступеням в королевскую усыпальницу и вошли в восьмиугольную подземную часовню, облицованную черным мрамором и украшенную пилястрами с позолоченными капителями. Две американских монашки перекрестились, угрюмый священник выглядел еще более мрачно, чем раньше, а остальные уныло переглядывались, весьма шокированные видом лежащих на полках массивных мраморных саркофагов с останками королей и королев Испании.
Усыпальница сооружена под алтарем церкви, так что, когда священник служит мессу, он делает это непосредственно над мертвыми монархами. Они лежат ярусами, один над другим, в мраморном величии своего последнего двора.
Здесь нет только трех королей со времен Карла V. Это Филипп V, первый из французских Бурбонов, который терпеть не мог Эскориал с его королевской усыпальницей и был похоронен близ Сеговии; его сын Фердинанд VI, погребенный в Мадриде; и Альфонсо XIII, покоящийся в Риме. Маленький гид постучал по пустому саркофагу и сказал, что тот ожидает следующего величества. Затем прибавил в сторонку, что перед революцией, отправившей дона Альфонсо в изгнание, король часто приезжал на машине в Эскориал и молился в этом ужасном месте. Кто бы мог ожидать такого от этого жизнерадостного человека, казавшегося веселым и беззаботным, как Стюарт, который оставил по себе столько анекдотов и bon mots [5], разошедшихся по гостиницам и скаковым клубам Лазурного берега?
5
Острота ( фр.).