Страница 35 из 35
Октябрьская революция 1917 года перевернула вверх дном жизнь всей страны и каждого человека. Чтобы прокормить родных, Владимир вынужден был меньше внимания уделять учебе, оставляя время на вынужденные концерты: он старался заработать хоть немного денег для семьи, которая оказалась выброшенной из жизни. В 1986 году он так вспоминал о том времени: «За 24 часа мы потеряли все. Все! Мы все еще не понимали, как всеобъемлюща была революция. Она потрясла весь мир. После революции все стало совершенно иным. После революции мы потеряли наш дом и все имущество. Мы переехали в плохую часть города. Мы больше не жили в достатке. Мой рояль украли коммунисты, они забрали даже нашу одежду. Ввели комендантский час. Это было ужасно. Мой отец был сломлен. Он, как белка, собирал еду на улицах. Это было намного ужаснее, чем я сейчас могу рассказать… Мы почти голодали, и теперь все наши родственники жили в нашем доме, включая и дядю Александра».
Но все же, несмотря на смутное время, в 1920 году Горовиц закончил консерваторию. На выпускном концерте слушатели устроили ему овацию. Он исполнял 3-й фортепьянный концерт Рахманинова – композитора, который с семи лет стал его кумиром. Уже с самого начала творческого пути пианист не придерживался правил и канонов во всем: технике, манере игры – он шел своим путем, да и в жизни был непростым человеком. Порой своими озорными выходками Владимир шокировал окружающих. Спустя годы Горовиц и Рахманинов встретились в США. Владимир играл концерт, который, оказывается, композитор создал для себя. Услышав его игру, Сергей Васильевич убрал это произведение из своего репертуара. Горовиц стал первым человеком, который исполнял Рахманинова лучше него самого, который не только принял и разделил его манеру игры, но и сделал большой шаг вперед. «Именно так я всегда представлял себе свой концерт… – сказал Сергей Васильевич, пожимая руку Горовицу, – но никогда не осмеливался думать, что услышу такое исполнение еще на земле».
В 1920 году советская власть не нашла ничего лучшего, чем отправить начинающего виртуоза вместе с Натаном Мильштейном (впоследствии одним из лучших скрипачей XX века) играть перед рабочими провинциальных заводов в обеденных перерывах. Концерты проходили в обугленных Гражданской войной городах юга России, а гонорары музыкантам зачастую выплачивались мукой или маслом. Гастрольные поездки по городам России, Украины, Белоруссии длились несколько лет. Успех был невиданный, и о Горовице вскоре заговорили всерьез. Через два года пианист дал серию из двадцати трех концертов в Петрограде, ни разу не повторив программы и исполнив около двухсот произведений. А в течение трех месяцев, с октября 1924 по январь 1925 года, Владимир Горовиц сыграл там же 150 произведений в 11 концертах. Ни один пианист мира такого никогда не повторил. Он собирал полные залы в Москве и Ленинграде, в его репертуаре было 10 сольных программ, перед ним открывались перспективы, но… В свободной Стране Советов музыкант задыхался: он не принял ее идеологии и решил уехать за границу. В тот период такую возможность большевики предоставили многим знаменитым людям – Горькому, Есенину, Маяковскому, Глазунову, Шаляпину. Устроить зарубежные гастроли Владимиру помог Артур Шнабель, покоренный его абсолютной виртуозностью. Кстати, Шнабелю принадлежит высказывание о Горовице: «Он получеловек-полупианино».
Последнее выступление Горовица на родине состоялось в 1925 году в зале Киевской филармонии. Решение эмигрировать далось Владимиру нелегко, ведь здесь оставались родители, друзья. Он уехал на гастроли, чтобы остаться за границей навсегда. Горовиц надеялся, что как только нормально устроится, заберет к себе своих близких. Неизвестно, на что он рассчитывал, ведь в открытую называл Союз тюрьмой. У него были основания так считать: Яков погиб в Гражданскую войну, Григорий повесился в середине 1920-х годов, не выдержав нервной нагрузки, отец и сестра стали невыездными. Долгие годы им не разрешали даже переписываться с перебежчиком. Вскоре после эмиграции сына Самуил Горовиц был объявлен контрреволюционером и арестован на четыре месяца. В 1929 году от неудачной операции аппендицита умерла мать Владимира. Позже отец женился вторично и переехал в Москву, поближе к дочери Регине, которая тогда работала в Госконцерте, аккомпанировала Ойстраху и Берштейну. С отцом Владимиру удалось повидаться на нейтральной территории в Швейцарии лишь в 1934 году. После возвращения оттуда Горовица-старшего арестовали как «врага народа», и он погиб в сталинских застенках. Все эти трагические события до конца жизни довлели над Горовицем.
Но тогда, в 1925-м, Владимир все же остался в Берлине, несмотря на красноречивые уговоры советского консула. Успех в Германии и потом в Париже поначалу не дал ему ни имени, ни ангажементов. Первые два концерта в Берлине провалились. Владимир любил раскованную игру, но немецкая публика его пассажи не оценила. Да и время было тяжелое: Германию наводнили толпы эмигрантов из России, готовых на любой труд, лишь бы заработать на пропитание. Горовицу на первом этапе эмиграции помогли выжить скудные денежные сбережения (их он сумел провезти через границу в носке), но они катастрофически таяли. Подарком судьбы стало приглашение выступать с симфоническим оркестром. Осенью того же года Горовиц собрал все имеющиеся деньги, вложил их в рискованные гастроли – Берлин, Гамбург, Париж – и стал самой головокружительной новостью десятилетия на фортепианном фронте. Вскоре публика уже сходила по нему с ума: молодой, красивый (в молодости он очень походил на Шопена), феерический виртуоз – Горовиц был обречен на успех. Дальше были поездки по Европе (в Париже даже появился термин «горовицемания»).
Американский дебют Горовица был ошеломляющим (1928 г.). Уверенный в себе, умеющий подчинить звуку рояля любой зал и любой оркестр, он был признан всеми, кто в это время стоял на вершине музыкального Олимпа. Америка стала не просто новым местом жительства, а второй родиной пианиста. Он играл по три концерта в неделю, совершенно не чувствуя усталости. В 1933 году музыкант познакомился со знаменитым дирижером Артуро Тосканини. Их совместные выступления стали большим успехом. Маэстро ввел Владимира в свой дом и познакомил с дочерью Вандой. Вскоре молодые люди поженились, а через год у них родилась дочь, названная в честь матери Горовица Соней. Период безденежья закончился, появился достаток. Молодая семья поселилась в Нью-Йорке.
Но сказать, что Горовиц был счастлив в семейной жизни, нельзя. Ванда была аристократкой до мозга костей, а Владимир – увлекающимся человеком. Его называли диким котом, даже пантерой. Знавшие его люди считали, что приручить маэстро нельзя, а можно только воспринимать таким, каким он хотел быть. И хотя Ванда – женщина со сложным и твердым характером – властвовала в доме и старалась, как могла, быть полезной, но в свою творческую жизнь композитор ее так и не впустил. Никакие ее доводы – что исполнять, где выступать, – на маэстро не действовали. Тут он проявлял характер, хотя в быту часто становился беспомощным. Порой Ванда с печалью говорила: «Он меня не любит, но я ему нужна, иначе пропадет».
В США Владимир Самуилович прожил всю жизнь, время от времени выезжая с гастролями в города Южной Америки и Европы. Его ждали огромные залы, бурные овации. Он был неповторим, он был Горовицем, и больше не требовалось никаких слов. Музыкант имел огромный репертуар, но многие его коллеги-пианисты переиграли за свою карьеру во много раз больше. У Горовица, как считают специалисты, была не самая лучшая техника в истории пианизма: ранний Гилельс, Чиффра, Хамелин, Гофман в чем-то превосходили его. Он не был самым изощренным и креативным мастером транскрипций и к тому же довольно часто ошибался во время исполнения. Но… Когда он играл неверную ноту, то заставлял ее звучать так, чтобы можно было клясться всеми святыми, что сыграно это лучше, чем в оригинальном тексте. Никто и, наверное, никогда не сможет сравниться с Горовицем по силе и степени воздействия его игры на эмоции человека. Его игра перехватывала дыхание, заставляла смеяться, плакать, бояться, трястись, хвататься за голову. У многих пианистов после прослушивания исполнения Горовица появляется желание закрыть крышку своего инструмента навсегда. Те, кому посчастливилось побывать на его концертах, вспоминают, что при первых аккордах слушатели поначалу переглядывались – ведь пианист ломал каноны, – но к финалу с восторгом аплодировали. После выступлений начинались жаркие обсуждения, а рецензенты писали: «Так играть Моцарта, Листа, Скарлатти, Шумана, Чайковского, Шуберта и т. д. – нельзя, а Горовицу – можно».
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.