Записки старого киевлянина

Советскому театру было велено исповедовать реализм. Чтобы всё, как в жизни. Чтобы не сцена, а комната без четвертой стены. Тем более изумил меня, провинциала, спектакль миланского театра «Пикколо», который я увидел в Москве. В Малом собрался весь столичный бомонд. С трепетом я взирал на великих стариков, работавших с Немировичем и Станиславским. Мимо меня проплыл монументальный Охлопков. Когда его назначили заместителем министра культуры, кто-то спросил: «Коля, как ты справляешься с этой ролью?» Николай Павлович ответил: «Чудак! Я королей играл!»

Итальянцы блистательно сыграли «Слугу двух господ» - не так, как играли Гольдони у нас. На сцене стояла еще одна сцена, актеры, отыграв свое, садились рядом и болели за тех, кто играл. Декорациями служили занавески с нарисованными улицами или комнатами. Все было условно и все по-настоящему.

Я вспомнил это, когда пошел в наш оперный на «Травиату» с Евгенией Мирошниченко. Тогда она еще не была даже заслуженной артисткой. В опере, сознаюсь, меня, мальчишку, раздражала несовместимость этого в высшей степени условного искусства с подчеркнутым реализмом декораций и костюмов. И еще актерство актеров. Они не ходят, а выступают. Но Евгения Семеновна, тогда просто Женя, не играла, а страдала. Исчезали все условности, оставалась милая, несчастная, умирающая женщина. Я полюбил оперу.

Через несколько лет мы увиделись с Евгенией Семеновной на родительском собрании, наши дети учились в одном классе. Я выразил ей свое восхищение, она тут же повела меня на «Тоску». Билетерши на входе расцвели: «Здравствуйте, Женечка!». Великая актриса забыла обо мне, убежала за кулисы и я, с трудом дотерпев до антракта, ушел. Второй Мирошниченко на сцене не было. Впрочем, может, я не так смотрел.

СТРАНА НЕПУГАННЫХ ВОРОВ

Как-то раз то ли в конце шестидесятых, то ли в начале семидесятых годов минувшего столетия я стал невольным свидетелем такого разговора: «Ну что, едем в пятницу на охоту?» - «Да, конечно. У меня с машиной, правда, проблемы, но к пятнице мне поставят новую резину». Далее разговор пошел на особом охотничьем языке, из которого я понял, что «валить» будут кабана. Затем собеседники заговорили о ружьях, драгоценность которых была совершенно ясна даже для меня, профана. Но, конечно, ясна не в тонких подробностях, а в целом. Мне было понятно, что ружья у этих охотников были весьма высокой категории.

Я внимал аристократическому разговору, стоя с кошелкой пустых бутылок под ободранным сараем с надписью «Прием стеклотары». Джентльмены, беседовавшие на недоступные мне охотничьи темы, стояли за окошком стеклопункта. Это были приемщики пустых бутылок.

Однажды некий бомж, кормившийся возле приемного пункта, любезно дал мне интервью, в котором рассказал, как работают подпольные предприятия по производству фальшивой водки. Водка наполовину состояла из спирта, купленного через забор у воров, занимавших на спиртоводочных заводах некие должности, дававшие доступ к сырью. Потом спирт разбавлялся водой из-под крана и разливался в бутылки, которые скупались на пунктах приема стеклотары оптом, партиями, грузовиками.

Заработки парней из стеклопунктов были выше наших, интеллигентских, тем не менее, эти ребята все равно обсчитывали тех, кто носил им пустые бутылки. Бутылки стоили по-разному, и подсчитать в уме, сколько будет четыре бутылки из-под вина плюс восемь бутылок из-под подсолнечного масла, плюс четыре баночки из-под майонеза и две бутылки из-под шампанского, - это нам, простым людям было не под силу. Но мы, простые люди, аккуратно сдавали свою посуду, потому что как ни крути, а кошелка бутылок из-под пива равнялась килограмму мяса. На каждой порции посуды приемщики срывали то двадцать копеек, то полтинник, а то и больше. С нашей точки зрения, это было немало. Но это были гроши по сравнению с теми суммами, которые приемщики получали за продажу «левого товара». Однако профессия требовала обманывать, и они обманывали.

Как-то мы с соседкой выгуливали наших собак и вели умный разговор не то литературе, не то о кино. Вдруг соседка нагнулась, подняла с земли пустую бутылку и положила в свою сумку. Я ужаснулся: «Что вы делаете?» Дама ответила серьезно и без тени смущения: «Я на эту бутылку куплю своей собаке сто грамм мяса!»

Мясо стоило рубль девяносто за килограмм. Но этот килограмм был черного цвета и в нем обязательно были кости. В каких-то правилах, скромно висевших в гастрономе на Крещатике, значилось, что на каждый килограмм следовало отпускать определенное количество костей. Но каким образом можно было определить, сколько их в отпущенной покупателю порции, правила не указывали.

Мясники были высоко уважаемыми людьми. У них можно было купить мясо высшего сорта. Но из-под прилавка и за пятерку. С одним таким мы познакомились на почве любви к собакам. Мой пудель, подобранный на улице, ни в какое сравнение не шел с его клубным аристократом, таким же, как и хозяин. Я своего пуделя стриг сам. Мясник до такого не опускался. Он платил собачьему парикмахеру 15 долларов за сеанс. Замечу, что к тому времени я публиковался в изданиях АПН чуть ли не на всех языках мира.

Помню, случилось мне побывать в Германии, не в той, капиталистической, куда нашему брату ход был заказан, а в социалистической ГДР. Меня изумили продуктовые магазины, где мясо продавалось отдельно, а кости - отдельно. Неужели нельзя, сетовали туристы из нашей группы, и в СССР продавать мясо без костей и кости без мяса?

На этот счет я получил разъяснение в статье одного научно-популярного журнала, где рассказывалось, как разработчики оборудования для предприятий общественного питания придумали машину для приготовления супа. Но на испытаниях машина выдала не суп, а кашу. Машину переделали, она снова выдала кашу. Так продолжалось до тех пор, пока не обратились к поварам. Те рассмеялись: «Вы закладываете в машину продукты в соответствии с утвержденными нормами. Но эти нормы рассчитаны на то, что повар обязательно украдет».

И еще одна история, которую мне рассказал грузинский коллега. В его городе была большая автобаза такси. Всякий раз, возвращаясь после рабочего дня, каждый водитель давал рубль привратнику, открывавшему ворота на базу. На базе работало 500 машин. Должность привратника передавалась от отца к сыну.

Мы жили в стране непуганых воров, но могло ли быть иначе, если даже о Сталине говорили, что он крал. После его смерти пронесся слушок, что на имя дочки вождя Светланы в швейцарском банке лежала очень приличная сумма. Впрочем, Светлана Иосифовна этот слух опровергала.

ИЗ ЗАДНИХ УСТ, или СПАСИБІ ЗА БАТЬКІВСЬКУ ТУРБОТУ!

В апреле 1970 года я связал себя с телевидением и, похоже, навсегда, хотя считал и считаю себя все-таки газетчиком. Вряд ли меня бы приняли на должность заместителя главного редактора (правда всего лишь детской редакции), если бы партийные руководители понимали, что телевидение не аттракцион, не развлечение, а самый массовый орган информации и, следовательно, как говорил Ленин, не только коллективный агитатор и пропагандист, но и коллективный организатор. Но только в 70-х годах Москве на партийных мероприятиях документы, предназначенные органам печати для ознакомления, стали оставлять и для телепрограммы «Время». Додумались.

Украинским радио и телевидением руководил тогда Николай Артемович Скачко - седовласый, с румянцем во всю щеку и с так называемым львиным взглядом - он был устремлен в точку, находящуюся в сантиметре над вашей головой. Николай Артемович, как правило, ходил на работу пешком. Тем более что порою родина выделяла на его служебный автомобиль 30 литров бензина. Как раз съездить в ЦК и обратно.

Рассказывают, что однажды на Крещатике к главе телерадиокомитета подошел молодой журналист и с нахальством, простительным для юнца, завел с шефом разговор. Мол, как так получилось, что Николай Артемович столь долго и бессменно руководит вверенным ему учреждением, тогда как в других республиках глав телерадиокомитетов смещают куда чаще.