Страница 85 из 133
Восходя на небосклоне, меркнет гордое светило, затмеваемое встречей в вашем лике с солнцем черным… —
говорил поэт первому, добавляя далее:
Кожа — это лишь личина, чистота души важнее белизны иной рубахи… — чтобы воскликнуть в финале:
Кто же белым государям обрести поможет кожи цвет и евнуха обличье?
Что касается отрывка, обращенного ко второму, поэт использовал классический набор образов, чтобы восславить щедрость эмира, подобную благодатному дождю, оплодотворяющему мир. Там, в частности, можно прочесть:
Дождь пройдет, земля иссохнет, выгорит ковер цветочный, напоенный влагой ливня.
Только мир не оскудеет, если дивные потоки ваших благот неизбывны. Тучи ночи, тучи утра, отчего им плохо спится?
Тучи знают вашу щедрость, но они, увы, бессильны с вашей милостью сравниться.
Впрочем, метафоры панегириков лишь слегка уступали официальным и официозным титулам, под которыми выступал начиная с XI в. всякий исламский государь, стремясь перещеголять при собственном дворе, на собственной территории велеречивость аббасидской канцелярии. Этот словарь сознательно оставался вне связи с реальностью. Более того, именование в религиозном духе, связующее суверена с мусульманской общиной, находящейся под его управлением и покровительством, занимало в цветистой титулатуре место более значительное, чем в формулах стихотворцев. Но вкус к благородному эпитету, вкус к рифме и ассонансу в сочетании со строгостью протокола позволяет определить для каждой эпохи иерархию всегда излишне льстивых и постепенно обесценивавшихся выражений.
В основе титулов этого рода лежало обозначение халифа как эмира правоверных, которое требовало всего лишь признания его роли как реального вождя и следовало непосредственно за его именем, предваряемым формулой «слуга Аллаха», как его аттестуют до сего дня умаййадские надписи. Вскоре после этого халиф получил официальное имя «представитель Аллаха» ( халифа Аллах),заменившее исходный титул «представителя [или преемника] Посланника Аллаха» (халифа Расул Аллах),а некоторые аббасидские халифы и вовсе станут кичиться эпитетом «власть Аллаха на земле» и присваивать себе «тронные имена», напоминающие о поддержке Аллаха в их деяниях. Отсюда известные имена: ал-Мансур, или «тот, кто получает поддержку Аллаха», ал-Мутаваккил ала Аллах, или «тот, кто внушает доверие Аллахр, ал-Муктадир би-Аллах, или «тот, чье могущество получено от Аллаха». Эта относительная умеренность, остававшаяся от прежних приличий, была окончательно отброшена в X в., когда халифы пытались компенсировать утрату реальной власти. Суверены стали именоваться «Его Присутствие Святое и Профетическое», в то время как мало-мальски влиятельные эмиры и крупные сановники тоже брали себе все более развернутые титулы.
В дальнейшем напыщенность только возрастала как в окружении багдадского суверена, так и при дворе фатимидского халифа, а также в государствах, признающих номинальный авторитет того или другого. В конце XI в. великий сельджукидский султан уже именовался «султан превознесенный, августейший царь царей, повелитель царей народов, царь Востока и Запада, властелин арабов и персов, опора ислама и мусульман, возвышение мира сего и веры, правая рука халифа Аллаха, государь правоверных». Менее столетия спустя только бесконечная цепочка простых и сложных титулов сможет провозгласить славу заурядного артукидского правителя из Анатолии, именуемого в Маййафарикинской надписи (1166 г.) «нашим властелином эмиром, славнейшим полководцем, повелителем, победоносным, знающим, справедливым, борцом за веру, звездой веры, благородством ислама, наградой имама, тем, кто осеняет смертных своим покровительством, светом и короной империи, сиянием и украшением Общины, гордостью и величием народа, средоточием царей и султанов, защитником борцов за веру, покорителем неверных и многобожников, глашатаем армий мусульман, поддержкой халифата, государем Дийар-Бакра, эмиром Ирака, Сирии и Армении, брильянтом рубежей, сферой высоких качеств […] искрой эмира правоверных».
Среди формул, применявшихся в эпиграфических текстах или канцелярском словаре, самые знаменательные оказывались также на монетах, которые каждая локальная династия чеканила от своего имени, признавая при этом сюзеренитет халифа.
Величие суверена проявлялось не только во время аудиенций, где его окружали придворные и панегиристы. Оно являло себя вне дворца во время выездов, которые начиная с определенной эпохи стали столь же традиционными, как приемы. Эти демонстрации, связанные с отправлением халифом обязанностей имама в Багдаде и в Самарре, по правде говоря, плохо изучены, однако известно, что халиф, покидая дворец, следовал конным между двух шпалер гвардии в сопровождении сановников, предваряемый начальником полиции, несущим копье, которое являлось одним из знаков власти, чтобы затем прибыть в соборную мечеть во главе своего кортежа и войск. Но торжественные шествия в фатимидской столице, детально описанные хронистами, проходили гораздо чаще. К выездам религиозного характера, отмечавшим начало месяца рамадан или торжество пятничной молитвы на всем протяжении этого самого месяца, а также два праздника: прекращение поста и жертвоприношение, — добавлялись светские процессии, которые совершались в честь первого января, в честь нилометра, в честь открытия канала в начале периода разлива Нила и в честь шиитского праздника Хуммского пруда. Эти процессии давали халифу и гвардии случай продемонстрировать оружие и парадную сбрую; после них, сразу за кортежем евнухов первой категории и сановников, следовали трубачи и примерно пятьсот вооруженных людей, которые милитаризировали шествие и усиливали восторг, царивший по этому случаю на улицах Каира. Но нам пока недостает сведений топографического порядка, чтобы с точностью представить себе эту сцену, и только в масштабах недавно исследованного, более раннего столичного города Махдийа мы можем предположительно реконструировать маршрут торжественных процессий.
Кроме того, частота и пышность выездов суверена зависели от времени и места. Например, в начальные времена ислама соборная мечеть прилегала ко дворцу, и халифу достаточно было войти туда через особую дверь, чтобы произнести, согласно традиции Пророка, ритуальную проповедь: процессия оказывалась, таким образом, сведена к своему самому простому варианту. Позднее, что в Багдаде, что в Самарре, суверену приходилось преодолевать добрую половину столицы, чтобы добраться до мечети, и тогда некоторым жалобщикам выпадал случай приблизиться к нему со своей просьбой. В конце IX в., запертый снова в своем дворце, он руководил молитвой во внутренней мечети, имевшей статус соборной, хотя народ туда не допускался. С начала же X в. он практически не появлялся в самой этой мечети, он жил тогда изолированно от аристократии, будучи отныне пленником тех, кому вольно или невольно он делегировал большую часть своих полномочий, тех, кто отделил суверена от его бывших сановников.
Другой случай появиться публично и утверждать перед народом свое качество предводителя Общины предоставляла халифу его обязанность руководить ежегодным хаджем в Мекку. Разумеется, он не выполнял ее регулярно. Не многие аббасидские суверены считали своим долгом отправляться в священный город сколь угодно часто: Харун ал-Рашид, например, стремился чередовать годы руководства военными действиями с годами хаджа. Но если халиф не исполнял это лично, он по крайней мере посылал назначенного им представителя, который должен был, вероятно, получать официальное предписание в момент торжеств в Багдаде по случаю отправки каравана. Поначалу весьма почетный титул предводителя хаджа стал мало-помалу утрачивать свою ценность: известно, что будущий ал-Мансур домогался его во время правления своего брата ал-Саффаха, чтобы быть, по сути, зримым представителем халифа в Мекке. Мысленное присутствие халифа, кроме того, символизировали зонт, который в 930 г. сумели захватить карматы, и халифские знамена: в эпоху халифа ал-Насир лидин Аллаха их еще можно было увидеть на сертификатах о хадже с изображением горы Арафат.