Страница 22 из 133
Между тем аббасидский халиф оказался вынужден малопомалу передать большую часть своих полномочий сначала Бундам, которые станут осуществлять над ним прямую опеку, пока в Хорасане и Мавераннахре будут царить Саманиды, затем — туркам-сельджукидам, которые сменили в качестве защитников суннизма своих газневидских предшественников в Иране. С 936 г. в старом имперском городе Багдаде, низведенном до роли столицы Ирака, можно было видеть многих великих эмиров, наследовавших друг другу вплоть до прихода Ахмада ибн Бувайха, одного из трех братьев иранской фамилии Бувайхидов, или Бундов, которые, после многих лет истребив саманидских наместников, сумели наложить руку на восточные провинции Фарс, Джибал, Керман и Хузистан. Обретенная Бундами сила позволила Ахмаду в 945 г. добиться признания себя великим эмиром с почетным прозвищем Муизз ал-Даул, «укрепляющий государство», и установить новый режим, который просуществовал до 1055 г.
Оригинальность этого режима обусловливалась прежде всего его семейным характером. Главные члены буидского клана, равно осыпанные почестями халифа, на протяжении по крайней мере двух поколений действовали в духе удивительногосогласия, что позволило им одновременно и контролировать халифские дела, то есть фактически править в Ираке, и поддерживать свое господство над провинциями, которым они сумели навязать свою собственную власть. Регионы в зависимости от эпохи отделялись и подчинялись различным эмирам или, напротив, объединялись под властью одного господина, как это было при Адуд ал-Дауле, сыне одного из трех братьев, который в 977–983 гг. был бесспорным главой семейства и получил от халифа в знак особого уважения официально пожалованное имя Тадж ал-Милла, «венец общины».
Все государи — и это стало другой характерной чертой нового режима — следовали шиитским убеждениям, что контрастировало с воззрениями суннитского суверена, от имени которого они в какой-то мере осуществляли свою власть. Не пытаясь, в сущности, всерьез заменить аббасидского халифа алидским претендентом, что, несомненно, вызвало бы серьезные беспорядки, они предпочитали признавать прежнего господина империи, даже если из его окружения приходилось устранять людей, которые казались им достаточно своевольными. Но при этом они содействовали взлету имамитского шиизма, добивались официального признания новых праздников, украшали мавзолеи, возведенные на могилах алидских мучеников, и поощряли усилия всех, кто создавал училища, предназначенные для распространения имамитской доктрины, переживавшей тогда стадию разработки. В то же время благодаря им наряду с шиитской развивалась и деятельность мутазилитов, отныне свободно излагающих свои взгляды. Такая ситуация, разумеется, вызывала жесткую реакцию со стороны суннитов, отвечавших иной раз бунтами на шиитские действия. Буидский период, будучи временем брожения и относительной интеллектуальной толерантности, был также периодом народных волнений, особенно в Багдаде.
Третьей особенностью их режима была попытка организовать управление на обновленной основе. Хотя институты не были изменены и, в частности, сохранялся вазират, подчиненный уже не халифу, а великому эмиру, но организация армии или, скорее, система вознаграждения воинов претерпела тогда немаловажную трансформацию. Большинство военачальников фактически были переведены на систему «земельных пожалований» с правом свободного взимания налогов и без необходимости выплачивать казне какое-либо возмещение. Подобная процедура выгодно гарантировала им получение твердого вознаграждения независимо от финансовой стабильности и поэтому укрепляла их лояльность, столь ненадежную в предшествующий период. Зато возникало нежелательное последствие для самой центральной власти, которая теряла всякий контроль за процессом взимания и даже обложения налогами на пожалованных территориях и тем самым поощряла тенденцию к независимости у держателей такого рода земель.
Военный класс, состоящий теперь не только из новоприбывших тюрок, но и из персидских дайламитов, оказался, таким образом, в состоянии играть более активную роль и возвыситься над негоциантами-банкирами, равно как и над писцами и прочими чиновниками, советы которых оставались все так же необходимы для не слишком, в сущности, образованных буидских эмиров. Только секретари считали своим долгом меценатствовать, и среди них иногда появлялись крупные ученые, такие как Ибн ал-Амид и Ибн Аббад.
Помимо трансформации системы управления следует упомянуть еще и тот новый импульс, который был придан развитию Фарса, где часто держали свою резиденцию эмиры. Даже в Ширазе возводились сооружения не менее значительные и роскошные, чем багдадские дворцы, среди которых теперь наряду с ансамблем халифских покоев выделялся эмирский, или «царский», дворец. Этот феномен сопровождался оживлением локальных, можно сказать, специфически иранских художественных традиций, которым в значительной степени обязан своим блеском период господства Бундов. При этом сложная ситуация такого многолюдного и интеллектуального города, как Багдад, не мешала экономическому процветанию в целом: в Ираке были восстановлены каналы, отремонтированы необходимые для торговли дороги, которые были испорчены в период анархии, царившей в конце аббасидского владычества stricto sensu. [5]
Оригинально задуманный и организованный буидский режим так и не сумел, несмотря ни на что, продержаться больше столетия. Не только опасная система «пожалований», но и неустойчивая религиозная ситуация и соперничество амбиций, которые всегда противопоставляли эмиров друг другу и в конце концов коснулись даже членов клана, стали причиной краха. Суннитский халиф, вынужденный первое время занимать оборонительную позицию, с начала XI в. решился объявить свою власть: именно тогда, поддержанный факихами на широкой аудиенции и поддержанный утвердившимся в Восточном Иране новым союзником, тюрком Махмудом Газневи, он осмелился официально осудить шиизм и мутазилизм. Результатом его попытки стал прежде всего наступивший в Багдаде во второй четверти XI в. новый период беспорядков — теперь связанных с городским народным ополчением. Но уже наступали от окраин Ирана армии, которые обеспечат восстановление суннизма в Ираке и помогут аббасидскому халифу вернуть роль поборника попираемой дотоле ортодоксии. Это было неизбежной реакцией на излишества, повсеместно порожденные развивающейся исмаилитской, а чаще шиитской пропагандой, поддерживавшей претензии ловких и амбициозных деятелей. Но это было также и следствием исторической эволюции, которую в течение всего X в. переживали далекие иранские провинции, которые так сильно отличались от тех, что располагались западнее.
В сущности, все арабские хронисты единодушно восхваляют правление саманидской династии, попытки которой господствовать в Мавераннахре и Хорасане, как было показано выше, встретили сопротивление со стороны полунезависимого наместничества Тахиридов, а также столкнулись с амбициями революционной саффаридской власти, переживавшей тогда общий подъем. Победа в Балхе в 900 г. Исмаила ибн Ахмада над саффаридом Амр ибн Лайтхом стала не только последним этапом упорного продвижения, начатого около 820 г., когда четыре брата, потомки землевладельца по имени Саман-Кудат, добились по милости халифа ал-Мамуна важных постов провинциальных наместников. Она, прежде всего, обозначила триумф «традиционалистской» политики, противостоящей обычной позиции мелких мусульманских суверенов, вознесенных к власти военной удачей. Главной заслугой Исмаила и его наследников, по словам посещавших их государство современников, было умение сохранить власть за счет поддержки старинных прерогатив аристократических классов, из которых они сами же происходили, и за счет выдвижения на первый план факихов и богословов, которыми они любили себя окружать. Делая, например, вазиром ханафитского богослова Аби л-Фадла ал-Сулами, постоянно демонстрируя приверженность суннизму и расточая знаки уважения багдадскому халифу, чтобы официально добиться от него инвеституры, они организовывали свое государство по сложной, иерархическо-бюрократической системе, эффективность которой зачастую превозносят, хотя невозможно сказать точно, в какой мере были в нее вовлечены локальные собственники.
5
Stricto sensu — в строгом смысле слова (лат.).