Страница 12 из 52
Есть ли другие, стоящие нашего внимания гипотезы? Есть. Оригинальную версию возникновения человека, речи, разделения языков предложили российские авторы Борис Поршнев и Борис Диденко. Вкратце, суть их теории, вполне способной конкурировать с основным направлением антропологии, состоит в следующем.
Патологическая жестокость к себе подобным, щедро демонстрируемая человечеством на протяжении истории, не имеет аналогов у высших животных. Более 14,5 тысяч войн при 4 миллиардах убитых, кровавые преступления, феномен эксплуатации человека человеком, кажется, не имеют рационального объяснения.
Многие тысячи научных работ, посвященных антропогенезу — происхождению человека, так и не могут дать ответ на вопрос, почему человек стал трудиться, изготовлять орудия, мыслить. Чего ему не жилось в животных? Все данные об ископаемых гоминидах (обезьяноподобных млекопитающих) говорят о том, что между человеком современного типа и ископаемыми высшими обезьянами существовала группа особых животных: высших прямоходящих приматов. От плиоцена до голоцена они быстро эволюционировали и давали боковые ветви. Это уже не обезьяны, но еще и но люди. Но по традиции, идущей от ученых прошлых веков, считается, что раз эти существа оставили орудия труда, то неважно, австралопитеки это или неандертальцы, они трудились, а значит уже «люди». Но для какого же труда использовались эти обработанные камни? Сейчас реконструирован не характер использования этих «орудий», а лишь способы их изготовления.
Разгадка состоит в том, что все эти существа занимали экологическую нишу некрофагов — поедателей трупов. Троглодитам приписывали охоту на крупных животных, но с обтесанными камнями успешно охотиться на копытных или слонов абсурдно. Отбросить же эту нелепую идею мешают предубеждения потомков: им трупоядение кажется унизительным. (Хотя нетрупоядными, на самом деле, являются только вампиры — комары, да паразиты — вши и глисты).
Ветвь приматов, которая стала специализироваться на раскалывании костей крупных животных, по определению должна была стать прямоходящей: в высокой траве, кустарниках для обзора местности необходимо было выпрямляться, чтобы высматривать падаль, или запрокидывать голову, чтобы находить ее по полету хищных птиц. Но этим приматам нужно было еще и перенести к останкам свои «рубила» и «скребки» — так появился новый тип кисти. А двуногость обеспечивала высокую скорость бега, возможность плавать и передвигаться по труднопреодолимой местности. Эти всеядные существа пользовались орудиями для раскалывания костей и черепов, чтобы извлечь мозг, а также для соскребывания с костей остатков мяса, брошенных хищниками. Для охоты у них не было ни анатомических, ни «умственных» приспособлений. Кстати, инстинкт разбивать камнями оболочки орехов и моллюсков есть и у обычных обезьян.
Время существования австралопитеков было расцветом богатой фауны хищников-убийц, типа саблезубых тигров. Мозг убитого тигром крупного слона весил до 300 кг, а на эту пищу, богатую протеином, фактически не было претендентов.
Затем произошел глубокий кризис хищной фауны. Саблезубые тигры вымерли. Австралопитеки были обречены на исчезновение, что и произошло. Но одна их ветвь пережила кризис и породила археоантропов. Все достоверно локализованные стоянки этих существ находились на берегах рек, у отмелей и перекатов. Это вызвано тем, что плывущие или волочащиеся по дну туши оседали в таких природных ловушках и становились добычей археоантропов.
Новый кризис наступил с разрастанием фауны пещерных хищников. На долю рек, как могильного фактора, приходилось все меньше останков. И новая ветвь ископаемых гоминид, приспосабливаясь, расселялась по новым ландшафтам, вступая в симбиоз с разными хищниками. Однако в позднем плейстоцене (100 000-10 000 лет до н. э.) наступил новый кризис. Плотоядным палеоантропам было все труднее получить мясную пищу.
И природа оставила этим удивительным существам, которые так «круто» развивались, но были обречены на вымирание, только один способ выжить: нарушить принцип «не убей».
Этот принцип был основой их экологического благополучия. Главное условие беспрепятственного доступа к мясу — чтобы раненое или умирающее животное их не боялось. Не должны чувствовать в них конкурентов и хищники. Но как обмануть инстинкт? Парадокс состоит в том, что инстинкт не запрещает животным убивать представителей своего вида. И экологическая щель, которая оставалась для самоспасения у обреченного вида, состояла в том, чтобы использовать часть своей популяции как самовоспроизводящийся кормовой источник. Все признаки каннибализма у палеоантропов прямо говорят о посмертном поедании черепного и костного мозга, а, вероятно, и всего трупа соплеменников. Нечто подобное широко известно в зоологии, но прецедента, чтобы это явление легло в основу эволюции, дотоле не было. Вместо того, чтобы предполагать, как некоторые ученые, что наши предки делали друг другу трепанацию, логичнее предположить, что многочисленные обнаруженные отверстия в черепах делались для того, чтобы поедать мозг соплеменников.
Вот так наши предки приспособились убивать себе подобных. Охота на другие виды появилась много позже.
Этот экологический вариант стал огромным потрясением для поздних палеоантропов: два инстинкта противоречили друг другу, да и вид, питающийся сам собой, — это биологический нонсенс, вроде вечного двигателя. Выходом оказалось расщепление самого вида палеоантропов на два подвида. Если палеоантропы не убивали никого, кроме своих, то новый подвид, Homo pre-sapiens, по мере превращения в охотников не убивал именно палеоантропов. Лишь много позже, вполне обособившись от троглодитов, он убивал уже не только последних, как и всяких других животных, но и своих соплеменников. Эту практику унаследовал и Homo sapiens, руководствуясь мотивом, что убиваемые — не вполне люди, скорее «нелюди»: иноверцы, преступники, враги.
Речь — вторая сигнальная система, которая всегда тормозит работу первой. Лобные доли преобразуют речь в поведение, но уже не рефлексивное, а подчиненное речевому, мысленному началу. За речь отвечают маленькие зоны мозга, находящиеся в лобной части коры. Эти зоны есть только у человека и, по данным палеоантропологии, отсутствовали даже у неандертальцев. В общении можно выделить внушение (суггестию). Внутри индивида находится лишь часть этого механизма, а ядро его — в сфере взаимоотношения между индивидами. Слова, произнесенные одним, неотвратимым образом влияют на другого. Все в речевой материи сводится к повелению и подчинению или возражению. Разговор — по большей части, цепь взаимных возражений. Даже вопрос — это повеление ответить. Повелительный характер человеческой речи есть следствие того, что «праречь» состояла из приказов, требований и повелений. Не зря до сих пор в восточнославянских, германском, латинском, греческом языках, иврите «слушать» и «слушаться» — смежные понятия. А в древности они обозначали одно и то же!
Множество ученых доказывали, что мышление вначале вредно для каждого организма, делает его беспомощнее по сравнению с животным. И только по мере созревания ребенка оно приобретает полезность. Но естественный отбор не сохраняет «вредных» признаков. Возможно только одно рациональное объяснение: значит, оно сначала было полезно не данному организму, а другому, не данному виду (подвиду), а другому. Здесь эволюция спотыкается, так как эта проблема оказывается неразрешима для теории естественного отбора: речь была выгодна хищному подвиду для того, чтобы с помощью внушения навязать свою волю!
Авторы теории считают, что не все особи предкового вида превратились в людей и что они не перестали рождаться с тех пор, как появились люди. Не обоснованным они считают и мнение, что те немногие, которые мутировали в людей, лишили более диких собратьев кормовой базы, отчего те быстро перемерли. Часто говорят о непомерно быстром образовании вида Homo sapiens. Видимо, правильнее говорить о разделении единого вида. Палеоантропы стихийно выделяли из своих рядов особые популяции, ставшие впоследствии особым видом. Эта обособляемая от скрещивания форма отличалась повышенной внушаемостью. В них удавалось подавлять импульс убивать палеоантропов, но последние могли поедать часть их приплода. Видимо, охота появилась как вариант «выкупа»: каннибалы не могли убивать другие виды, но могли заставить это делать своих внушаемых родичей. Молодняк этого подвида умерщвлялся на пороге половозрелого возраста, и лишь немногих палеоантропы оставляли «на развод». Кстати, весь этот процесс был первоначально весьма локальным феноменом: по данным некоторых генетиков, все человечество — потомки всего 600–1000 мужских особей предковой формы.