Страница 6 из 57
— Что именно он говорил? — заинтересовался майор.
— Месяца два назад, — тяжело вздохнула Лена, — Василий Иванович вывел пьяного мужа из клуба. Вот Дмитрий и рассердился. Кричать начал… пригрозил Василию Ивановичу.
Бойко умело задавал вопросы и быстро записывал мелким, убористым почерком в протокол ответы.
— А оружие, пистолет вы у мужа видели?
Дядя Боря затаил дыхание, боясь скрипнуть стулом. Если Чижов имел пистолет, то ранение Школьникова могло, быть делом его рук. Тогда все, даже косвенные доказательства, приобретали большой смысл.
— Говорите правду, — торопил Бойко.
— Видела я у него наган, — выдохнула Лена. — Однажды Дмитрий пришел от Веры Куртюковой, своей знакомой… Вера здесь в парикмахерской работает. Я ругаться начала, плакать. Он наган… черный такой наган вытащил и на меня наставил. Я в ту ночь у соседей ночевала.
— Время уточнить не можете? — погладил чисто выбритую щеку начальник.
— С полмесяца, может быть, чуть побольше.
Чем дальше продолжался допрос, тем больше Бойко убеждался в виновности Чижова.
Майор почувствовал себя на верном пути. Его догадки подтверждались.
— Ну, что? — спросил Михаил Федорович дядю Борю, как только закрылась дверь за Леной. — Может быть, опять будешь шуметь, жаловаться пойдешь? Говорить, что я нарушаю социалистическую законность, поступаю необдуманно, решаю вопросы поверхностно. Стареем, мой друг, стареем. Оттого и философствуем.
Удовлетворенный Бойко позвонил в больницу. Ему сказали, что о беседе со Школьниковым пока не может быть и речи. Тогда майор вызвал на допрос парикмахера Куртюкову. Она давно ждала в коридоре.
В кабинет вошла высокая, гибкая женщина лет тридцати восьми, остриженная «под мальчика».
Ей понравился начальник. Его строгий костюм, подтянутая сухощавая фигура, чуть загоревшее продолговатое лицо. Он напоминал ей мужа, человека, которого она любила по сей день и который безжалостно растоптал ее счастье. Бросил. Забыл. А Митька? Митьку она считала временным спутником.
Она знала, зачем вызвали. Догадки, что Чижов стрелял в Школьникова, возникли и у нее.
— Будем говорить откровенно, Вера? — спросил майор, прохаживаясь по кабинету.
— Конечно. Мне скрывать и хитрить нет надобности.
— Прекрасно. Расскажите о ваших взаимоотношениях с Чижовым?
Она дернула уголком маленького рта, прищурила зеленые глаза:
— Бывал он у меня. Ночевал: говорил, что не любит жену, что ему трудно с ней. Плохо.
— Ясно. Ну, а о Школьникове у вас был разговор?
— Так, ничего особенного. Просто не нравился ему Василий Иванович. Чижов выпивал, на работе не появлялся. Школьников по этому поводу несколько раз вызывал Дмитрия, беседовал, ругал. И Чижов злился. Говорил, что ему жить спокойно не дают.
— Пистолет вы у него видели?
— Да. Имелась у Митьки такая штучка. Ее он обычно с собой таскал. Рассказывал, будто нашел в местах, где бои проходили.
В больнице
Школьников открыл глаза: незнакомая комната. Резкий запах хлороформа, йода. Вокруг все белое. Тихо. Голова казалась свинцовой. Василий Иванович попробовал поднять ее и не смог. Болела грудь.
За дверью послышались легкие шаги, появилась Соня с дымящим стаканом чая.
Василий Иванович вспомнил все сразу… Когда он услышал за окном своего кабинета шорох, то решил посмотреть, кто бродит. Но не успел сделать и двух шагов, как выстрелы метнулись навстречу. Кто стрелял, он так и не видел.
Василий Иванович зажмурился: «Кто? Зачем? Неужели я неправильно жил? Неужели с кем-то был неправ до такой степени, что…» И тут же Школьников поборол минутную слабость, сказал себе: «Просто тебе обидно, старик. Ты немножко паникуешь. Возьми себя в руки. Успокойся. Ты живешь и жил всегда так, как тебе подсказывала совесть».
Жена поставила на тумбочку чай и, придвинув стул, села около кровати.
Он сразу заметил, что виски у Сони побелели, словно она их густо напудрила.
— Сонюшка, — позвал тихо, — родная.
— Вася!
Она упала на колени около кровати. Василий Иванович повторял только одно слово:
— Сонюшка… Сонюшка. Сонюшка…
И это слово было ей дороже всех слов на свете. Плечи Сони перестали вздрагивать. Нет, никому она не могла отдать его, даже смерти.
…Москва. Военная Москва. Город жил молчаливо, серьезно, готовый ко всему. Но об этом Соня лишь догадывалась, она не могла видеть. Девушка не поднималась с постели, хотя чувствовала, что могла бы встать. Она не хотела жить. Перед ней была ночь, ночь, ночь.
Вместе с Соней в палате лежало еще двое. Одну звали Валей, вторую — Наташей. Девушки часто шептались, жалея ее. Боясь, что оскорбят Соню своим хорошим настроением, смеялись в подушку. Тихонечко читали письма любимых: и это было хуже всего. Соне не приходили письма. Она понимала: не так-то просто, чтобы оттуда прилетела даже маленькая, крохотная весточка. Но мысли одна чернее другой не покидали. «Вася!» Она думала о нем днем и длинной бессонной ночью, даже в те минуты, когда тревожная Москва чуток засыпала на коротенький час. Как пульс, билась тревожная мысль: «Зачем я ему слепая, калека? Он красивый, молодой. А я?..»
Наконец, пришло долгожданное письмо. Кому дать прочитать? Девушкам, соседкам по палате? А вдруг там такое, чего им нельзя знать?
Выручил старенький, всеми уважаемый главврач Керим Кириллович. Она сразу узнала его по тяжелому старческому покашливанию.
— Мы с вами одни тут, Соня, — отдышавшись, заговорил он. — Разрешите, я вам прочитаю письмо. Оно проделало большой, трудный путь, и нельзя, чтобы оставалось нераспечатанным. Я не из любопытных. Поймите меня правильно.
Соня верила — письмо от Василия. И не ошиблась.
Слова в нем были очень хорошие. Вася писал о своем большом чувстве, о том, что он считает Соню женой.
Она плакала.
— Плачьте, плачьте, — бормотал и сам растроганный вконец главврач. — Это хорошие слезы. Легкие… Вы героическая женщина. Пионеры сто седьмой школы назвали вашим именем отряд. И опять рвались к вам с утра. Я не разрешил из-за этого письма. Не знал, что там. А теперь пущу…
Соня много думала. И все же пришла к выводу, что Василий приносит себя в жертву ей. «Ну, что я могу? Ничего. Ни на что не способна. Буду ему только обузой, в тягость. Нет, если я по-настоящему люблю, я должна уйти из его жизни. Не мешать».
После выздоровления Соня уехала в Тюмень.
Раньше она даже не подозревала, что слепые живут такой большой трудовой жизнью. Она попала на сложное производство, где они работали на штамповальных станках, обслуживали умные аппараты. Соня на своем станке делала пакетные электрические выключатели, другие собирали пуско-регламентирующие устройства для ламп дневного света. Изготовление деталей требовало большого умения и сноровки.
На работе Соне было легче. А вот когда возвращалась домой, чувствовала себя совсем одинокой. Писать было некуда: мать умерла в голодные военные годы. И Соня оказалась отрезанной от всего прошлого.
В тот памятный майский день она, как обычно, под вечер пришла в свою маленькую комнатку. И сразу же кто-то осторожно постучал в дверь.
Он вошел и сказал только одно слово: «Сонюшка!»
Василий и сегодня был Соне больше, чем муж, больше, чем друг. Он был для нее самой жизнью, миром, всем тем прекрасным, что есть в нем…
…В палату вошел профессор-москвич. Веселый, говорливый. Он еще с порога заторопился:
— Давайте знакомиться, Василий Иванович. Я и есть тот самый лиходей, который вытащил у вас пульку. Прямо скажу — опасная штучка. Стреляли из иностранного пистолета «Кольт». Калибр, вы знаете, у него серьезный. Подарил бы вам пульку на память, но взял ее сотрудник милиции. Экспертизу по ней будут проводить. К счастью, все осталось позади. Сейчас вы будете жить да поживать. А если хотите быстренько встать с постели — больше ешьте. Кашу, редиску, — все, чем вас будет угощать ваша изумительная сиделка Софья Николаевна. Я вам больше не нужен как врач, поэтому разрешите откланяться.