Страница 43 из 57
— Нет, думаю, что ничего не случилось.
— Правда?
— Правда.
Еще одна зацепка
В деле об убийстве неизвестной женщины у моста были уже сотни допросов, ответов, справок, планов, схем, рапортов, объяснений. Серебрянников уныло перелистывал все эти бумаги. Он бы с удовольствием отказался от дела: прошло уже три месяца с того дня, как они выезжали на место происшествия, но по-прежнему ничего не изменилось. Василий подшил последнюю бумагу — это было сообщение о том, что Зоя Спартакова-Ваганова жива и здорова. Поболтавшись несколько месяцев по различным городам, она вернулась к родным новороссийским пенатам.
— Тунеядка и распутная бабенка! — вслух проговорил старший лейтенант.
— Ого! Кого это ты так несешь? — удивился, входя в комнату, помощник дежурного по управлению лейтенант Козлюк. — Несчастная любовь, Вася, это предвестник большого настоящего чувства.
— Да иди ты… со своими чувствами, — взорвался Серебрянников. — Давай, чего принес.
Козлюка не обидел тон товарища, и он продолжал так же весело:
— Пять женщин ждут, чтобы ты принял участие в их судьбе. Вот получай пять заявлений. Полковник Емец приказал подобные штуки, где речь идет об исчезновении женщин, приносить тебе.
Он положил заявления и, насвистывая, удалился.
— Черт! — ругнулся Серебрянников. — То ни одного сообщения не поступало, а теперь пачками посыпались.
Василий взял заявления и пошел на доклад к полковнику.
— Как дела, настроение, старший лейтенант? — спросил Трофим Михайлович.
— Плохо, сказать откровенно, товарищ полковник, и дела, и настроение.
— Почему так?
— Я уже не верю в успех дела. Посудите сами, сколько мы людей перебрали, а толку что? Одни бумаги. Сегодня в один день пришло пять заявлений об исчезновении женщин.
— Так ты что предлагаешь, Василий? Заменить тебя кем-то другим?
— Да, если можно.
— Конечно, можно: у нас, как ты сам знаешь, незаменимых людей нет. Мне тоже надоело это дело. Одни неприятности: Новый год из-за него не встретил с семьей, преступник чуть не застрелил, из Москвы звонят, ругают. Я тоже отказываюсь.
— А как же?.. — удивился Василий.
— Да так. Я начальник, — поручу это дело другим. Пусть изучают наше с тобой многотомье. Как хотят.
— На это же уйдет масса времени, товарищ полковник.
— Пусть. Я встаю на твою точку зрения. Давай наметим, кому поручить дело.
Василий молчал, опустив глаза. Уши у него были красные.
— Я неправ, товарищ полковник. Разрешите мне продолжать работу по этому делу.
Емец хитро наклонил голову набок, улыбнулся.
— Разрешаю, старший лейтенант. И коль ты согласился искать убийцу, значит, и я присоединяюсь к тебе в компанию.
Трофим Михайлович подвинул к себе бумаги:
— Ты говорил, пять женщин потерялось в разных местах? Надо решить, за что нам в первую очередь взяться.
После двухчасового анализа работники милиции остановились на одной бумаге, пришедшей из Татарской республики:
«24 декабря из города Бугульма, — писали сотрудники Казанского уголовного розыска, — на работу в поселок Холмский Краснодарского края выехал подозреваемый в краже из магазина гражданин Цветков-Раисов, он же Барышников Борис Николаевич, вместе со своей сожительницей Анной Ивановной Силичевой.
Нами получены сведения, что Цветков прибыл в поселок Холмский один, без Силичевой. Где находится Силичева, неизвестно. Поэтому просим установить местонахождение Силичевой, а также выяснить, не причастен ли Цветков к совершению кражи в магазине.
Для сведения сообщаем: Цветков-Раисов, он же Барышников, в прошлом неоднократно судим за кражи».
— Понимаешь, — говорил полковник Василию, — Холмский сравнительно недалеко расположен от Афипского. Кроме того, убийство совершено таким варварским способом, который выдает матерого преступника, каким и является Цветков.
— Но мы же ищем военнослужащего, — проговорил старший лейтенант.
— И так и не так, — парировал Трофим Михайлович. — Мы ищем преступника в военной форме. Им может быть и невоеннослужащий, а, скажем, тот же Цветков, одетый в армейскую шинель. Вспомни, свидетели же не говорили, что они видели погоны у человека в шинели, который в тот роковой вечер стоял с женщиной у моста. А Цветкова надо проверить еще и потому, что он подозревается в краже.
Знакомство с Цветковым
Емец направил участкового уполномоченного поселка Холмский лейтенанта Угрюмова за Цветковым, сам в его кабинете вместе с Серебрянниковым остался ждать. Скоро они увидели через окно высокого мужчину лет тридцати пяти в коротком коричневом плаще, которого сопровождал Угрюмов. Мужчина отрекомендовался от порога:
— Цветков.
— Он же Раисов, он же Барышников Борис Николаевич, — уточнил Емец.
— Правильно, гражданин начальник, — метнул в сторону Трофима Михайловича быстрый и внимательный взгляд Цветков, без приглашения присаживаясь.
Василий обратил внимание на его покрытые татуировкой руки. Они мелко подрагивали.
— Рассказывай о себе, Борис Николаевич, — попросил Емец.
— А что рассказывать-то, — добродушно ответил Цветков. — Живу, как все люди: работаю, отдыхаю. Вы, видимо, вызвали меня для профилактики. Так напрасно это. По молодости творил я дела, а сейчас одумался. Честно живу.
— Так уж и честно? — заметил Серебрянников.
— А что вы меня — поймали на чем-нибудь? — огрызнулся Цветков.
— Поймали, — подтвердил полковник. — Кражу вы совершили, Цветков. Магазин обокрали в Бугульме.
Цветков дернулся, прикусил пухлую нижнюю губу:
— На пушку берете, гражданин начальник!
— Нет, Цветков. Просто говорю тебе об этом без всяких предисловий по одной причине: не люблю терять время, да и тебе тянуть вряд ли стоит.
Емец внимательно наблюдал за лицом Цветкова. С самого начала беседы тот будто что-то ждал. Сейчас, когда полковник сказал ему о краже, лицо Цветкова посветлело, Трофиму Михайловичу даже показалось, что он облегченно вздохнул.
— А если я не буду резину тянуть, признаюсь, тогда что? — спросил Цветков.
— Сам знаешь — чистосердечное признание учитывается судом при определении меры наказания, — объяснил Емец.
Трофиму Михайловичу очень хотелось спросить Цветкова: когда и с кем он приехал из Бугульмы, когда расстался с сожительницей Силичевой, но он понимал, что говорить об этом с Цветковым можно лишь при наличии неопровержимых доказательств, и поэтому сдержался.
— Магазин я взял, признаюсь, — неожиданно сказал Цветков. — Прошу дать мне бумагу: я сам напишу.
— Ясно, — поднялся со стула Емец. — А бумагу мы тебе дадим в Краснодаре. Там не торопясь все и напишешь. Сейчас пойдем к тебе, покажешь, куда спрятал краденое.
Цветков занимал в общежитии нефтяников отдельную небольшую комнату. На стене, на вешалке, прикрытые белой марлей, висели два новеньких дорогих костюма. В тумбочке под бумагами лежали две пары золотых часов. Цветков сам поднял доску пола в углу: из-под нее изъяли еще двадцать штук золотых часов.
Емец продолжал тщательно осматривать комнату, вещи Цветкова, прощупывая каждый шов.
— Не ищите, гражданин начальник, я же признался и сам все покажу, — попросил Цветков. — У меня еще чемодан спрятан, здесь недалеко, в лесопосадке. Там все лежит. Продавать ничего не продавал. Хоть я и жил здесь в прошлом, и знакомые есть, но боялся.
Раздумья полковника
Трофим Михайлович пришел на работу рано. Он привычно завел стенные часы и вытащил бумаги из сейфа. Затем решительно снял телефонную трубку. Серебрянников оказался на месте.
— Ты чего, Василий, так рано здесь?
— А вы?
— Ну, я старый. Мне уже не лежится, а тебе, молодому, только поспать в это время. Жена уже не сердится, что Новый год с ней не встречал?
— Вы же знаете ее: сердиться-то не сердится, а нет-нет да и уколет.