Сотрудник уголовного розыска

Крючконосый дунул на него, потер о штанину и несколько торопливо спрятал оба кольца во внутренний карман. Не вытаскивая руки из-за пазухи, похрустел деньгами, как сухарями в мешке.

Протянул две новенькие, согнутые посредине десятки.

— Мало, — дохнул Чижов.

— Тыха, малыш. Тыха!

Дверь впустила в тамбур троих парней. У Митьки обмякли ноги. Только тревога оказалась напрасной: парни не имели к крючконосому никакого отношения.

Поезд еще не остановился, как Чижов оттеснил плечом проводницу с тоненькими косичками и первым спрыгнул на перрон, втесался в людскую гущу, проплыл с ней через вокзал на площадь. Его потянули за рукав. Обернулся — крючконосый:

— Может быть, ночлег ищешь? — шепнул тот, заговорщицки кося глазами на облупленный Митькин чемоданчик. — Могу помочь. Комнатка маленькая, зато с видом на Дон. Жалеть не будешь.

— Отстань ты, дипломат!.. — взорвался Митька. — Жилье у меня есть — к тетке приехал. А тебе продал колечки жены. У нее украл. И отвяжись. Не то милиционера позову.

— Ну, ну, малыш, тыха! — обиделся крючконосый, опасливо оглянулся по сторонам и, увидев поблизости стройного молоденького сержанта милиции, с независимым видом зашагал прочь.

У Чижова не было в городе даже знакомых. Сюда он приехал лишь потому, что случайно сел на ростовский поезд. Митька вяло побрел к остановке такси, занял свободную машину и попросил:

— В гостиницу… где есть свободные места. Вы, наверное, знаете?

— Задача не из легких, однако попробуем, — весело согласился шофер, молодой парень в светлом берете.

Администраторы гостиниц будто сговорились, везде гость слышал стереотипный ответ: «Мест свободных не имеется…»

Наконец, на западной окраине Ростова, в маленьком двухэтажном «Доме приезжих» сероглазая администраторша предложила кровать в общей комнате.

— Разрешите командировочное удостоверение, — попросила она.

— Пардон, у меня нет при себе никаких бумаг, я отдыхать приехал, — неуверенно соврал Митька. — Из Барнаула.

— Почти земляк, — запрыгали игривые ямочки на щеках сероглазой администраторши. — Устрою без командировки, давайте паспорт.

Митька впопыхах забыл все документы.

— Тогда, извините, не могу помочь. Милиция у нас строгая. Оштрафуют.

Почти все деньги, вырученные за кольца, пришлось отдать таксисту.

— Вы на частную квартиру попытайтесь, — посоветовал шофер на прощанье и дал газу.

Митька из опасения, что снова могут потребовать документы, не воспользовался советом шофера.

На последние деньги он купил бутылку «Московской», круг ливерной, липнущей к пальцам колбасы и в попавшемся на пути парке занял скамейку. Помедлив, распил «Московскую», аккуратно свернул брюки с большим импортным ярлыком на кармане, подложил под голову чемодан.

В южный город вступала теплая таинственная ночь. На темном небе золотыми брошками рассыпались крупные звезды.

Будущее Митьку не пугало. Он понимал — содержимое чемоданчика стоит очень много. И разве с таким богатством можно было тужить?

Разнос и следствие

У станичной больницы, подняв серое облако пыли, резко затормозил газик с залатанным брезентовым верхом. Отлетела дверца. Из машины выскочил начальник районной милиции майор Бойко. Быстрый, энергичный. Одетый, несмотря на жару, в глухой китель, бриджи.

Хромовые сапоги начальника заскрипели на крыльце.

— Где? — властно бросил он румяной сестре в белом, которая, узнав посетителя, вежливо уступила дорогу в коридоре.

— В седьмой одиночной палате, на первом этаже.

Бойко уверенно направился к дверям. Их загородил поднявшийся со стула дядя Боря. Начальник нетерпеливо махнул рукой. Участковый не изменил положения.

— Нельзя к нему. Не пущу, Михаил Федорович.

— Ты что?! — изумился майор, и на минуту лицо его стало растерянным.

— Невозможно к нему, товарищ начальник, поймите. Нельзя: раны серьезные.

Круглые желваки забегали на скулах Бойко. В это время дверь палаты открылась. Показалась Соня. Она подняла красивую руку, и столько было в этом жесте боли и тревоги, что все замолчали.

Бойко сдержался, вытер платком высокий лоб с залысинами и, повернувшись, тихо позвал участкового. Медицинская сестра усмехнулась, озорно помахала рукой вслед начальнику.

Бойко злился и обвинял капитана: «Все у него тихо, хорошо, и вот, пожалуйста!.. А он частушки распевает в клубе, песенки. Артист!.. Я это преступление сам раскрою, лично! Пусть все увидят, кто работает, кто числится в списках».

Невеселые мысли не покидали и дядю Борю. Но совершенно иного плана. Он горячо и остро переживал за Василия Ивановича. Ненависть кипела в нем к преступнику, поднявшему руку на Школьникова.

В кабинете дядя Боря докладывал майору:

— Школьникова обнаружил местный плотник… Выстрелы слышали многие из молодежи, гулявшей в этот вечер на улице. К сожалению, никто не придал им значения. Все произошло около часа-двух ночи. Школьников в тяжелом состоянии. Надежд на спасение мало. Секретарь райкома звонил перед вашим приездом, обещал, что из Москвы сегодня прилетит профессор-хирург.

Дядя Боря, закусив губу, опустил голову.

— Не паникуй! — зло бросил майор. — Распустил преступный элемент. Что хотят, то и делают. Не в состоянии справиться — пришел бы и сказал: не могу, замените, отпустите на пенсию.

— А я не собираюсь на пенсию. Мне еще дел хватит.

— Выстрел в секретаря парткома, — пропустил Бойко мимо ушей слова участкового, — это политический акт… Мне уже несколько раз звонил начальник управления и другие руководящие товарищи. Просто стыдно разговаривать с людьми. Преступника надо найти, кровь из носа — найти. Я заверил руководство, что мы распутаем клубок сами. Задержим преступника в недельный срок.

— Не слишком ли вы наобещали?

— А ты меня не учи. Знаю сам. И тянуть резину здесь не собираюсь. Кстати, что слышно о вашем художнике Чижове?

И, не дождавшись ответа, забегал по кабинету, рубя ладонью воздух:

— Как ты мог допустить, что он украл ценностей на целую сотню тысяч? Скрылся из-под носа, обвел вокруг пальца, как новичка. Здорово, ничего не скажешь.

— Так уж получилось, — отвечал понуро дядя Боря. — Не считал я его способным совершить преступление.

— Философия, причем вредная.

Бойко был шумлив, резок, но умел и работу организовать. С его приездом кабинет участкового превратился в настоящий штаб. Майор грубовато и весело отдавал приказания, советовал, ругался. Десятки оперативных сотрудников, участковых уполномоченных работали во всех концах района.

Начальник милиции вызвал на допрос Егора Егоровича. С ним он разговаривал слишком напористо, уверенный, что старик что-то недоговаривает. Плотник обиженно сопел, укоризненно взглядывал выцветшими глазами на сидевшего здесь же дядю Борю. Капитану казалось, будто он говорит: «Как же вы так! Зачем меня обижаете подозрением?»

Участковый не вмешивался до тех пор, пока старика не отправили домой. Потом, сразу закипая, сказал:

— Старик чужого не возьмет. Ни золота, ни бриллиантов. Напрасно вы причисляете его к авантюристам.

— Напрасно, говоришь? Нет, дорогой дядя Боря, не напрасно. Смотри сам: половину золота нашли у Чижова. Где вторая? Ты решил — увез с собой Митька. А доказательства? Может быть, старик и Митька разделили все пополам. Значит, не исключено, что Егор Егорович знает и об истории со Школьниковым. Следовательно, у него надо сделать обыск. Посмотреть: не прикидывается ли? Дальше, где он находился во время оккупации? Здесь жил со своей старухой… Чего молчишь? Что я, говорю неразумно?

В словах майора и правда была определенная последовательность, логичность. Она тяжело и упрямо обволакивала капитана. Но он быстро стряхнул сомнение.

— Нет, Михаил Федорович. Обыска делать у Егора Егоровича не будем.

— Почему?

— Он всю правду рассказал. А во время войны Егор Егорович не меньше меня рисковал, даже больше, помогая нам, партизанам. Обыск делать у старика не дам. Жаловаться буду.