Страница 49 из 74
— Я ввел, — хмуро сказал я.
— Это называется «ввел»! — издатель возмущенно шлепнул по столу томиком моего второго романа. — Герой встречает героиню в девятой главе, потом в одиннадцатой и двенадцатой как-то знакомится с ней и проникается благоговейной любовью, после чего в тринадцатой отправляется на войну и выбрасывает свою даму из головы до самой последней, тридцать восьмой! Это что — любовная линия? А остальные тридцать четыре главы вы со смаком описываете постоялые дворы, бродяг разного звания и гербы всех без исключения друзей и недругов Черного принца! Да какое дело нашим читателям, что там было на гербе Чандоса? Если им приспичит это узнать, они могут взять справочник по геральдике. Сперва поучитесь писать исторические романы у сэра Вальтера Скотта, а уж потом… Сэр Вальтер о любовной линии не забывал!
— Взять хотя бы «Айвенго»… — вставил я.
— Да-да, «Айвенго»! Две красавицы — прелестная англичанка и колоритная еврейка, таинственный романтический герой, рыцарь без страха и упрека. А у вас кто? Какой-то полумонашек, не знающий, с какого конца браться за меч. Да что это за мода сейчас среди писателей? Вот возьмите мистера Стивенсона. Талантливый писатель. Талантливейший! А на что расходует свой талант? Как он с ним обращается, я вас спрашиваю? Вот «Остров сокровищ». Богатейший материал. Сокровища, пираты, бунт на корабле… И что он из него делает? Приключения школьника на каникулах. Пресное описание морской прогулки и бесцельные перемещения по острову. Начало хорошее, бодрое, энергичное — но где сюжет? Надо было ввести любовную линию, и роман был бы спасен.
— Между кем — любовную линию? — с оторопью спросил я.
— О Боже! — издатель посмотрел на меня, как на идиота. — Ну могли же они наткнуться на шлюпку, в которой спаслись от кораблекрушения две прекрасные девушки. Или вот еще лучше — вместо Джима Хокинса ввести Джейн Хокинс, тайно влюбленную в доктора Ливси. Пусть бы она переоделась мальчиком…
Я подумал, что эту самую Джейн разоблачили бы в самом прямом смысле и изнасиловали через минуту после того, как она ступила бы на палубу «Испаньолы», в результате чего мистеру Стивенсону пришлось бы писать не приключенческий роман, а порнографический. А лавры маркиза де Сада вряд ли нужны автору «Острова».
— В «Похищенном» он, правда, во второй части спохватился и попробовал исправиться, — продолжал издатель. — Фигура Катрионы вполне колоритна. Но кто герой? Заметьте, не яркий великолепный Алан Брэк, появления которого всегда ждешь с интересом. У него, конечно, не все в порядке с моралью, но чего ждать от шотландского горца? А мистер Стивенсон зачем-то вводит простоватого деревенского паренька, старательно попадающегося во все встречающиеся ловушки. Нет уж, доктор Ватсон, вы лучше и не пытайтесь писать исторические романы. Криминальные репортажи о делах мистера Холмса получаются у вас гораздо лучше.
— Мой дорогой друг погиб от рук профессора Мориарти, — скорбно возразил я.
— Возьмите его старые дела, — посоветовал издатель.
Я вернулся домой и целый час сидел, тупо уставившись на чистый лист бумаги. Криминальные репортажи! Любовные истории! Романтические героини! И что было хуже всего, я не имел никакого доступа к бумагам моего друга, их забрал Майкрофт Холмс. Я не мог припомнить ни одного достаточно интересного дела.
В полном расстройстве я вышел погулять и на Оксфорд-стрит наткнулся на стремительно мчавшегося Лестрейда.
— А, доктор! — полицейский, похоже, считал, что длительное знакомство с Холмсом дает ему право обращаться ко мне фамильярно.
Я суховато поздоровался.
— Газеты читаете? — самодовольно обратился ко мне Лестрейд. — Я раскрутил дело Симпсона. И без всякого Шерлока Холмса, заметьте, без мистера Холмса.
— Поздравляю, — сказал я. — И кто преступник?
— Вы не поверите, доктор, — ответил Лестрейд. — Там, можно сказать, целая шайка. Младший брат Симпсона, женщина, на которой он был тайно женат, и женщина, на которой он обещал жениться, когда получит наследство.
— Вот как? Настоящий любовный треугольник, — вежливо заметил я.
— Какое там! — воскликнул Лестрейд. — Настоящий любовный квадрат! Он поощрял ухаживания брата за обеими женщинами, а брат по этой части был далеко не промах. Да что там! Он, — Лестрейд воровато оглянулся, — он, можно сказать, прямо подкладывал своих дам под брата. Ничего себе нравы в почтенном семействе! — Сыщик кипел возмущением. Я бы не назвал его ханжой, но распущенность, которую он считал простительной у простонародья, казалась ему непозволительной для среднего класса, а тем более для аристократии.
Лестрейд пригласил меня в Скотланд-Ярд и показал «героев» этой драмы. Женщины были хороши собой и все валили на обоих Симпсонов. Младший Симпсон казался слабовольным субъектом, молол чушь о ревности и валил все на брата и обеих дам.
— Обратите внимание на миссис Симпсон, — тихо сказал Лестрейд. — Формально она чиста перед законом — что там, я даже не буду передавать ее дело в суд, ее все равно ни один судья не осудит: мышьяк в кофе Симпсону сыпал не она. А между тем сливки с этого молока снимет она. Ее сынок получит денежки покойного дяди и повешенного папочки. А ведь это она и придумала всю историю, только доказать невозможно. Даже ваш мистер Холмс не смог бы этого доказать.
«Вот и тема для рассказа, — с грустью думал я, вернувшись домой и одиноко сидя в кресле возле камина. — Или даже повести. Только, извините, если я начну описывать удачи Лестрейда, меня не так поймут. Английский читатель традиционно относится к полиции без сочувствия. Полицейский — герой романа? Нет, в этой стране это невозможно».
Я гулял по Гайд-парку, перед моими глазами стояли лица преступников, и я уже начал прикидывать, как мне изложить эту историю на бумаге, но всюду мысленно натыкался на Лестрейда и останавливался. Нет, надо попробовать обойтись без Лестрейда. А если обходиться без него, то в настоящем виде эту историю использовать нельзя. Любовный квадрат следовало воссоздавать по-иному. Да и семейка Симпсонов, галантерейщиков из Кройдона, не вызовет у читателей особого интереса. Вот если бы они были хотя бы сквайрами и жили в большом поместье… Я мысленно присвоил покойному Симпсону рыцарское звание и стал подумывать, как поярче описать его родственничка. Его физиономия вызывала в моем сознании скорее представление о белесой лоснящейся гусенице, а нудный голос напоминал о школьных учителях. Я подумал — и сделал преступника школьным учителем и страстным любителем энтомологии. Следовало также изменить ему внешность, потому что до меня никак не могло дойти, что нашли в нем две необычайно привлекательные женщины.
— Он живет под другой фамилией неподалеку от поместья своего брата — нет, дяди, который никогда в жизни его не видал, — сказал я себе. — Его жена живет с ним, но он выдает ее за сестру. (Это для того, чтобы было удобнее соблазнять ею почтенного сэра Чарльза, подумал я как бы в скобках).
Кто расследует это дело? Разумеется, я. Не покойный же Холмс и не — упаси Боже! — Лестрейд. Меня попросил коллега, переехавший в деревню из Лондона. Господи, а ему-то что от этой истории? Он влюблен в миссис Симпсон или в ту, другую женщину? Ой нет, только не это. Жалко коллегу, пусть даже совершенно незнакомого, если влюбится в одну из этих стерв. Он был другом покойного сэра Чарльза. Ладно, пусть будет так.
Да, но если преступление успешно завершено и не раскрыто полицией, почему младший Симпсон все еще живет недалеко от поместья, а не действует через поверенных, чтобы получить наследство? Значит, есть еще какой-то промежуточный наследник, которого тоже надлежит убрать. Ха! Вот это номер! Откуда же взялся этот совершенно посторонний наследник, которого младший Симпсон не принял в расчет? А откуда они все берутся? Из Америки, конечно. И мой коллега-доктор принимает участие в дикаре-американце. И этот американец не на шутку влюбится в миссис Симпсон. Это уже не любовный квадрат получается, а любовный пятиугольник. И я, как последний дурак, буду слоняться за ним, чтобы он не слопал мышьяка из рук своей прелестницы. Это не детектив, это какая-то диккенсиана получается. Да и мышьяк… Это только в жизни преступники пользуются мышьяком, а в литературе это уже дурной вкус. Сейчас в моду входит синильная кислота. Только сэр Чарльз, получается, страдал полной потерей обоняния, если по доброй воле выпил эту гадость. Или он любил какой-нибудь ликер с запахом горького миндаля? А как потом травить американца? Никто не поверит, что американец пьет ликер. Они там хлещут виски или ром. Тоже отрава в своем роде, но я же затеваю не нравоучительную повестушку для квакеров. Да и вообще — как-то это плоско. Попробовать обойтись без яда?