Страница 3 из 14
Когда он вернулся, императрица, сбросив шубу, ходила по комнате, стараясь обуздать свою гневливость. Ей это нелегко давалось. Тем не менее, сделав несколько кругов, она поуспокоилась, подсела к столу и записала для памяти: «Повелеть, дабы отныне о приближении наводнения предупреждали горожан… выстрелами из пушек Петропавловской крепости».
— Еще одно, — сокрушенно глядя на взволнованную царицу, предупредил Иван Иванович, — в крепости триста арестантов захлебнулись. В нижних этажах. Не успели их перевести.
Екатерина стремительно обернулась и посмотрела на своего секретаря.
— А что… в народе говорят? — тихо спросила она.
Иван Иванович отвел глаза.
— Не тяни. Я же знаю, что мимо тебя никакие слухи не пройдут, — сказала императрица.
— Говорят, что… Гхм! Что государыня соперницу утопила.
— Самозванку?!
— Княжну Тараканову.
Екатерина рассмеялась. Но голос ее дребезжал, как надтреснутое стекло.
— Какая омерзительная… неправда. Девка сама от чахотки померла! Комендант говорил, что уж два года тому…
Государыня осеклась. О том, что княжну Тараканову держали в Петропавловской крепости, никто не знал, кроме нее самой и верного коменданта. В эту тайну никого не собиралась она посвящать…
Взглянув в лицо Бецкого — он смотрел на государыню сочувственно, — Екатерина гордо выпрямилась.
— Сплетни, — сказала она, стараясь держаться спокойно. Отошла, села в кресло и взяла снова пяльца. Но шить не смогла. Вогнала иглу в батист, едва не поранив палец. — Почему опять?! Ведь мы столько сделали, чтобы никаких даже слухов о ней не осталось!
Во взгляде ее карих глаз, обращенных к Бецкому, возникло вдруг что-то наивное, почти девичье.
— Неужели народ русский мне не верит?
Секретарь не нашелся, что ответить. Пожал плечами.
Екатерина с горечью посмотрела на него. Сказала:
— В бабу болотную верят. А мне, значит… А?
На мгновение в кабинете царицы повисла тишина.
— В бабу болотную верят, — тихо повторил Иван Иванович. — Так ведь это ж нечисть! В нечисть верят. Обычное русское упрямство.
Екатерина оглянулась… и вдруг расхохоталась.
— В нечисть верят, — повторила она. — А я не нечисть. Утешительно!
И, помолчав, добавила:
— О предупредительных пушках не забудь сделать пометку. Надо сказать на совете.
* * *
Легенда об утоплении княжны Таракановой просуществовала больше трехсот лет. Почти столько же продержался обычай пушечными выстрелами встречать наступающее на город море, оповещая жителей о наводнении.
А вот болотная баба в Петербург давненько не наведывалась.
Почему?
А кто ее знает! Нечисть.
ЗЕМНОЙ ВОЛХВ И ПРОРОЧЕСТВО О НЕБЕСНОМ ГРАДЕ
Место не установлено
Никуда б я не поехала, конечно, если б знала заранее, что ждет впереди. Но я не знала.
Да и никто из нас не знал. И даже представить мы тогда не могли, что такое возможно.
* * *
Дорога тонкой ниткой вьется по крутым холмам. Наш грузовичок то ныряет с горки вниз, так что слышно, как в кузове с уханьем подскакивают ребята, придерживая рюкзаки, то с натугой карабкается вверх, и тогда с вершины холма открывается все та же нескончаемая картина: море хвои вокруг и серая стежка дороги, волнистым швом проходящая сквозь пухлое одеяло зелени.
Август 1957 года. Ленинградский университет организовал этнографическую экспедицию к притокам реки Вуоксы.
Мы едем, и с обеих сторон дорогу обступает лес — хвойный, густой, буреломистый.
Корабельные высокие сосны и ели, сплошь в белых бородах лишайника. То и дело попадаются гигантские валуны, заставляющие вспоминать о богатырском перепутье. («Налево пойдешь — коня потеряешь, направо — жизни лишишься».) В рыжих хвойных подушках прячутся черные скальные останки, подобно гробам, поросшие мхом. Шишки, валежник, павшие древесные великаны с ободранной корой загромождают подлесок. Кое-где на фоне черных болотистых луж переломанные березы белеют телом, словно нагие женщины.
Этот лес вызывает во мне дрожь: мысли о кромешной тьме, о чудищах. «И завела злая мачеха детей в глухую чащу…» Кстати сказать, место, куда мы направляемся, так и называется — Корба. То есть на местном диалекте — «чащоба, труднопроходимый лес». Гравий, вылетевший из-под колеса, щелкнул по днищу кузова. Я вздрогнула. Зачем мы едем в эту глухомань, в эту неведомую нам Корбу?..
В нашей группе двое парней с геологического факультета, две девушки-географички, я и Лева — с филологического. И еще кое-кто.
В местном райкоме комсомола наш аспирант и руководитель группы Лева Кондратьев сказал принимавшей нас инструкторше: «Интересуют малые финно-угорские народности: вепсы, карелы, ижоры, саамы… Обычаи, сказки, поговорки. Ну, в общем, вы понимаете. Подскажите, где у вас тут самые старые старики живут?» Инструкторша райкома в изумлении пожала плечами. Потом куда-то позвонила.
Так в нашей группе появился Федор, по-здешнему — Федка, Антипов. Он из местных, уроженец деревни Корба. Второй год учится в техникуме в Петрозаводске, и вот как раз собрался навестить родных.
Федка стал нашим проводником. Он высокий, красивый и всем ладный парень. Особенно хороши глаза. Необычные — зеленовато-коричневые, цвета болотной воды, но при этом — прозрачные, как бутылочное стекло.
— Не боитесь, городские? — первым делом спросил нас Федка, разглядывая девушек своими чудными, завораживающими глазами.
— Чего бояться? — задиристо отозвалась Танька и фыркнула.
— В наших деревнях самые сильные колдуны живут. Даже немцы, говорят, боялись к нам сунуться.
— Ну, так то ж враги! А мы что? Мы свои, — сказал Игорь.
— Тоже верно, — признал Федка, усмехаясь и почесывая затылок.
Все засмеялись.
Мир казался нам тогда простым и ясным, как черно-белые картинки в учебниках: вот свой, вот чужой, это хорошее, а то плохое, — о чем и задумываться-то?!
* * *
— А вот отгадай, что это: родился — вился, жил — мучился, пал — убился; нет ему ни отпевания, ни погребения. А?
Мы переглядываемся, молчим. В избе сгущаются сумерки, хотя на дворе еще светло. Федка вспыхивает от гордости: наконец-то студентов в лужу посадил. Белобрысая челка, взмокшая от жары, налезает ему на глаза.
Лева Кондратьев спохватывается:
— А нет, вспомнил! Это про горшок загадка. Горшок глиняный разбился…
Федка шумно вздыхает.
— Ну, ладно, и эту отгадали. А вот ишшо. Дом шумит, хозяева молчат. Пришли люди, хозяев забрали…
Ольга деловито уточняет:
— Дом в окошки ушел? Кажется, знаю…
Ольгу бесцеремонно прерывают. Мы и не заметили, как вошла хозяйка избы, бабка Устья. Раздался скрипучий голос из темноты:
— Расходитесь. Свечеряло ужо.
И землистое старушечье лицо в обрамлении белого платка показалось из-за печи.
— А вот это знаете: мать толста, дочь красна, сынок в трубу ушел? — не унимается Федка. Но бабка сердито окликает:
— Кому сказала? Хёмар. Ну?!
Мы все побаиваемся бабки, даже Федка, которому Устья приходится какой-то родственницей. Нехотя принялись собираться. Спальные места давно распределены: девочки спят в избе, парни — в сарае, на сене. Выходим проводить ребят. Лева сразу закурил, отойдя к калитке. А я спрашиваю Федку:
— Что такое «хёмар»? И почему вечером загадки нельзя?
Удивительные зеленые глаза с веселым недоумением смотрят на меня. Федка мнется, пожимает плечами.
— Хёмар — значит сумерки.
— Хмарь, то есть? — вмешивается Лева.
Федя кивает. И, глядя куда-то в сторону, тихо добавляет:
— Старики говорят: загадку отгадать — все равно что ключ к замку подобрать. Отгадаешь, а нечистая ночью дом отомкнет.
— Нечистая?
— Ну, черт, по-вашему. Или лешак.