Спящий с Джейн Остин

Если бы кто-нибудь заткнул вас за пояс — одновременно вербально и интеллектуально, — вы бы поняли, как чувствовал себя Ангус Макбрайар. Сказать, что он сел в лужу, — значит выразиться почти буквально. Я уже раздумывал, где бы достать для него полотенце.

Наша беседа закончилась обычными дежурными предписаниями: не покидайте город / вы — подозреваемый номер один / мы будем присматривать за тобой, парень / и так далее, и так далее. Как бы там ни было, но Ангусу пришлось отпустить меня. Я начинал понимать, как может чувствовать себя коптящаяся селедка, когда огонь начинает разгораться. Не очень приятное ощущение. Очевидно, что Пронзатель был объектом охоты — тут не поспоришь.

Несостоятельный… Это ж надо!

«Если ты упал с велосипеда, — гласит народная мудрость, — нужно тотчас же взобраться на него снова». Народная мудрость не объясняет, как ты будешь крутить педали, если сломал себе обе ноги.

Так или иначе, я решил принять на вооружение эту обобщенную велосипедную политику и воспользоваться ею для более специфического спорта — убийства девушек легкого поведения. Я напомнил себе, что не должен позволять мелким трудностям — вроде тех, которые возникли с мисс Джин Броди, — воздействовать на мое подсознание и влиять на дальнейшие поступки. «Выкинь из головы эту долбаную скамеечку, Даниэль», — велел я третьему лицу, которое было мною.

Я не сомневался в том, что после нашей последней беседы Макбрайар организует (он так и сделал) слежку за мной. С другой стороны, зная, сколь долгое время занимает бюрократическая процедура претворения сего намерения в жизнь, я готов был держать пари, что веревка Макбрайара покамест слишком коротка, чтобы связать мне руки. Потребуется еще несколько дюжин официальных бумажек, подписанных кем угодно — от шефа полиции до той женщины, которая вытирает кровь на лестнице в полицейском управлении. Это цена свободы, и в Великобритании все еще готовы ее платить, слава Богу. Мы в нашей стране пока что печемся о личной свободе, и даже представителю власти не так-то легко принять решение о попрании этого нашего права. Хей! Даже смертоносному нарциссисту время от времени хочется остаться наедине со своим возлюбленным…

Я поймал такси — древний рычащий тарантас — прямо возле полицейского участка и отправился в самую мерзкую часть города. Водитель был беспечен и слегка навеселе, что было мне на руку, учитывая (в будущем) возможную достоверность его свидетельских показаний.

Для тех, кто незнаком с Данди, я должен объяснить, что район Вэлли Форж — не что иное, как миниатюрная версия Ист-Энда в Лондоне или же трущоб Бангкока. Его главная улица — Шантитаун-роад — это Бугис-стрит региона Тейсайд.

Я, разумеется, не искал ничего экзотического. Мои желания были просты. Я не жаждал встречи с узкоглазой гейшей, способной пройтись на носочках взад-вперед по моему позвоночнику. Не требовалась мне и огромная негритянка, слизывающая карамельный йогурт с моего воздетого члена (хотя я уверен, что обе эти возможности доступны в Вэлли Форж, если человек знает, в какую дверь постучаться). Нет, нет и нет. Мне не требовалось экзотических мясных блюд. Я просто желал отыскать временную подружку, согласную одолжить мне свои уши на постоянной основе.

Глава девятнадцатая

В нашем Кемпердаунском отеле для преступников, в Бедламе-у-Тей, визиты не поощряются. Равно не существует у нас и дней открытых дверей. У ворот нашей тюрьмы не останавливаются автобусы, дабы отвезти нас на экскурсию в Лифф-Госпитал, к нашим сестрам на корабле дураков. И насколько я знаю, наше заведение не похоже на Maison de Fous [93]или Фоли Бержер, что во Франции. Даже об Эйвоне не говорится ни слова.

Нет здесь и официальных часов приема, во время которых друзья и родственники могут войти внутрь с букетами цветов и предвкушением встречи… Эта неграмотная фигура речи называется «зевгма», как сообщил мне один из помощников издателя. Он настоял, чтобы я оставил ее здесь, и, возможно, это самое подходящее для нее место. По всей видимости, Диккенс использовал зевгмы в довольно большом количестве («Вчера мистер Пиквик шел в пальто, а сегодня — в гости»), а то, что хорошо для Искрометного, сойдет и для Пронзателя, большое вам спасибо. И кстати, пока мы в теме: надо так полагать, я уже не могу рассказать вам о Диккенсе ничего нового? Ничего такого, что вы не знали бы сами? Например, что в школьные годы он носил белый цилиндр. Что он был искусным магом и мог выколдовать сливовый пудинг прямо из воздуха. Что он переставлял мебель в любой комнате, где останавливался хотя бы на одну ночь. Что он был талантливым актером, Марлоном Брандо своих дней. Что он имел акцент кокни. Что его любимым цветом был оранжевый. Что он презирал ночные колпаки, но всегда надевал один из них на сон грядущий. Вы знали все это раньше? Прекрасно. Достаточно. Не надо насмехаться над бедным парнем, который просто хочет немного повысить вашу эрудицию. Обычно наши тюремные коридоры не оглашаются невинным хихиканьем посетителей из внешнего мира. Единственный смех, звучащий в этом месте, — визгливый и надтреснутый. Иногда он принадлежит мне.

Так вот. Учитывая все вышесказанное, нетрудно представить, как я изумился, узнав из официальных источников, что меня желает видеть даже не один, а несколько посетителей. Сперва я решил, что тут имеет место какая-нибудь ошибка. Что им нужен другой пожиратель ушей — какой-нибудь борец в тяжелом весе из ствола «Д»… Извините, я хотел сказать: «из крыла «Д»».

Но как мог бы сказать Ур Улли в роли француза: «Saperlipopette!» («Помоги мне, Боаб!»). В конечном итоге оказалось, что они хотели видеть именно меня, — мистер Мак-Кто-то и мистер Мак-Кто-то-Еще, или как там их звали. К этому времени вы уже должны были понять, что я творю с именами настоящие чудеса. (Иногда мне кажется, что я теряю мой как-бишь-его-там — ну вы знаете… ну, этот… забыл… Мой обожетымойнукакжеего!)

Удобства ради давайте будем называть их Кантом и Витгенштейном. Как вы на это смотрите? Так нам будет проще их различать.

Кант и Витгенштейн… Воистину прекрасная парочка! (Я имею в виду настоящих Канта и Витгенштейна.) Кант утверждал, что человеку во всех ситуациях следует вести себя так, чтобы его действия могли быть взяты за основу в качестве универсальных правил для всего человечества. Но помилуйте, как он мыслил себе эти самые универсальные правила — будучи немцем! Только вообразите: вам пришлось бы постоянно бить себя по носу, как это делал он… А что касается этого долбаного так называемого Людвига «Мистера Остроумие» Витгенштейна… Большая часть его работ базировалась на проблемах, вызванных двусмысленностью языковых выражений. По крайней мере, я это так понял. Он сам по этому поводу выражается несколько двусмысленно… Человек не умел доступно объяснять свои мысли — не то что я.

Мои же Кант и Витгенштейн могли бы оказаться Кантом и Витгенштейном — по крайней мере, физически. Кант был невысок и краснолиц, в то время как Витгенштейн больше походил на Портоса или Чайковского, — и на фунт вы не получите много подобных метафор. Не при нынешнем уровне цен.

Возможно, вы полагаете, что люди, трудящиеся на ниве издательского дела, привычны к общению с безумцами? Но нет; мои гости явно опасались скромного обитателя номера девяносто семь одиннадцать — просто потому, что он был известен как убийца проституток. Я хочу сказать, они, разумеется, не были проститутками, но не применим ли этот термин к любому человеку, работающему в означенной области?

Боже ж ты мой! Сколь длительное время было посвящено шарканью ногами, прочищению горла, поправлению узла галстука, взглядам в потолок и изучению пола — прежде чем мои гости перешли наконец к вербальному объяснению причин, которые подвигли их посетить меня в этой юдоли скорби.

— Вот в чем дело, — произнес Витгенштейн. — Мы предлагаем вам написать книгу. Мы решили, что это могло бы стать хорошим материалом для публикации…

93

Maison de Fous — Дом дураков (фр.).