Страница 21 из 39
Я долго намывал, как сказал бы Энтони Берджесс, свой инструмент введения, а потом вставил его в женское ушко — и оказался в раю. Нет, в самом деле. Возможно, я даже слышал звуки симфонии, хотя не уверен. Казалось, ухо Лолы будет тянуться вечно… как содержимое мячика для гольфа, если его вскрыть.
Сперва я сосредоточился на ее левом ухе и воспользовался им в полной мере, если так можно выразиться. Лола застонала, продвигаясь к оргазму и, среди всего прочего, умоляя меня удвоить усилия — дабы покрыть ее будущие расходы на ушной бальзам.
— Все, что угодно! — выдохнул я. — Только продолжай, продолжай!..
Вот чем еще подкупала Лола: оба ее уха были одинакового размера. Как правило, у девушек — это я вам говорю как знаток — одно ухо несколько меньше другого, так же как и их ноги…. Хотите сказать: вы никогда не замечали, что все девушки слегка хромают? И где были ваши глаза?
По большей части девушки имеют одно хорошее ухо и одно плохое. Одно просто создано для глубокого и страстного проникновения, а второе — полная задница. Ухо для траха и ухо для страха. Однако к Лоле это не относилось. У Лолы был полный комплект. Счастливчик дядюшка Даниэль! В процессе этого секса немалая часть его мозгов просто-таки растворилась начисто. Хорошо еще, что у меня так много серых клеток и потеря не стала фатальной… Дорогие мои, вдумайтесь, как это несправедливо: один человек одарен чрезмерно, а другие всю жизнь страдают от собственной неполноценности!
Послушайте-ка, что было дальше… Черт подери! Вы можете на минуточку оторваться от своего журнала и выслушать меня?! После того как очередная бурная волна моего семени проникла во второе ее ухо — знаете, что сказала мне Лола? Ладно, даже не пытайтесь угадать. Я понимаю, что вы не можете похвастаться особыми успехами на постельном поприще, так что не буду терзать вас и сообщу сам. Вот что она сказала:
— Ты самый потрясный мужик, какой у меня был. Бинго, Лола, малышка! Просекла в единый миг.
Незадолго до того, как начать эту исповедь, я читал книгу под названием «Слепой часовщик», в которой автор декларирует следующее: «Объяснение — непростое искусство». Можно донести свою мысль так, что читатель сумеет понять слова… а еще можно донести эту же самую мысль таким образом, что читатель ощутит ее в мозге костей и в самом центре внутреннего уха…
Ладно! Итак, мистер Докинс не писал эту последнюю часть насчет внутреннего уха, но готов поспорить: он мог бы, если б только это пришло ему в голову. Полагаю, являясь профессором Оксфорда и телевизионным гуру, человек имеет крайне мало свободного времени для всяческих прочих занятий. Например, для того, чтобы спокойно посидеть и подумать. Будучи заперт в доме скорби, в этом я имею перед ним преимущество.
Меж тем я согласен с Дики насчет костномозгового метода объяснения. Пусть даже я опускаю многое из того, что касается… скажем так: менее аппетитных аспектов моего так называемого преступления («Ухология Адамсона», благодаря которой мне обеспечено местечко в анналах законодательной и психиатрической терминологии), но мне кажется, вы не зря заплатили такую цену… Боже мой! Я имею в виду цену этой книги!
На самом-то деле Лола сказала кое-что еще в дополнение к своим словам обо мне как о самом чудесном из ее любовников (я лишь слегка переврал цитату, дабы внести ясность). Вытрясая сперму из своего ушка, она вдобавок к своему комплименту восхитилась моей почти дарвинской способностью адаптировать физическое тело к условиям окружающей среды. Простите, мистер Д., если ее слова покажутся упрощенческой инкапсуляцией вашей чудесной теории, но это говорила необразованная шотландская проститутка, а не профессор Оксфорда, так что будьте снисходительны.
Вот что сказала Лола: «Ничё так. Славно, что твой хер меньше мозгов».
Должен признаться, я покраснел как маков цвет, сперва… Извините, я хотел написать: «сперва я покраснел как маков цвет». Даже сейчас воспоминание об этом вызывает у меня легкое головокружение. Надеюсь, вам удалось в полной мере представить картину. Теперь, оборачиваясь назад, со спокойной и выгодной позиции взгляда в прошлое я могу простить моей милой маленькой шлюшке почти все. В конце концов, сказанное ею было просто профессиональным наблюдением; теперь-то я это понял, и даже не знаю, почему в тот раз моя кровь забурлила, словно кипящая сера. Хотя Лола Монтес и была, как я уже говорил, профессиональной танцовщицей, но интересовалась всеми аспектами избранной ею карьеры.
«Аспектами любви», как мог бы выразиться Э.-Л. Вебер, если б ему требовалось ослабить напряжение. Лола никоим образом не намеревалась унизить внешний вид моего физического органа, и если б она это сделала, то в конечном итоге дорого бы заплатила. Неоспоримая суть дела состояла в том, что Лола сделала мне комплимент — хотя это и выглядело совершенно иначе. Нет, Лола восхищалась моим истинным мужским достоинством, тем рабочим инструментом, который помещался у меня в голове (ха-ха!), а еще благодарила меня за дополнение к ее познаниям и опыту.
В конце концов, клиент — это мистер Всегда Прав, особенно если речь идет о мисс Шлюхе. В ином случае мне бы чертовски хотелось знать, почему она так сказала!!! (Черт, на миг мне показалось, что я почти преодолел воздействие этих проклятых успокоительных средств! Надеюсь, что сохраню ясность мысли, но лучше вести себя потише, пока шум не разбудил тюремщиков.) Так что давайте воспринимать слова Лолы в моей трактовке, договорились? Договорились, я полагаю. Иначе можете проваливать. А вы ведь не хотите сейчас покинуть свой уютный самолет, верно? На высоте в тридцать тысяч футов лично я бы не стал этого делать.
Я так до сих пор и не знаю, был ли бордель на Д-стрит типичным заведением своего рода, но клиенты проходили через него, так сказать, по прямой линии. Иными словами, люди входили в парадную дверь, освобождались от своей спермы и денег и покидали заведение через задний выход. Я думаю, это делалось для того, чтобы входящие довольные жизнью клиенты не сталкивались нос к носу с уходящими истощенными бедолагами, которыми вскорости сделаются сами. Ничто так не ухудшает настроение, как лицезрение истощенного человека, а мужчине, предвкушающему любовные утехи, никоим образом не рекомендуется напоминать, что через четверть часа он познает ту же муку — боль от мгновенной потери пятнадцати фунтов, — которая отражается на лице уходящего. Пятнадцать фунтов. Таковы были расценки.
Не буду утверждать, что заплатил за свое развлечение пятнадцать фунтов. К счастью, нет. Когда Лола спросила об оплате (эти услуги не всегда оплачивались вперед; вы живете в меркантильные времена, а в те дни еще можно было убедить проститутку поверить вам на слово), я спокойно, но твердо ответил, что пришел без бумажника. Затем я развил свою мысль и сказал, что мне понравились ее услужливость и уши, а потому я готов на ответную любезность. «Заплачу вдвойне», — пообещал я, но и это было еще не все. Я предложил Лоле порадовать меня снова, в менее убогой обстановке. Скажем, в отеле «Шератон». И тогда я снова внесу двойную оплату. После того как я разъяснил Лоле значение фразы «вносить оплату», она согласилась.
Беспутная Лола. Жадная Лола. Общедоступная Лола. Зря ты доверяешь чужакам, однажды это может закончиться твоей гибелью.
Скоро.
Глава тринадцатая, несчастливая кое для кого
В сборнике рассказов, который ныне, возможно, уже не найти на книжных полках, — «Закат английской преступности» — Джордж Оруэлл провозглашает, что доверять можно лишь тем автобиографиям, каковые содержат в себе те или иные нелицеприятные факты. В противном случае, говорит он, автор, скорее всего, лжет.
Я могу сказать, не кривя душой, что солгал вам лишь однажды, и это была мелкая, ерундовая деталь относительно моего рождения на театральных подмостках. И даже в тот раз у меня были самые что ни на есть благие намерения. Я пытался сделать в литературном смысле то, что медицинские сестры делают в буквальном, т. е. создать непринужденную атмосферу. Внушить доверие к себе. Дать вам почувствовать твердую руку.