Случайно

Но каково было бы смотреть на него, зная, что случилось потом! Офигенно. Ты знаешь, а он нет. Знать об этом и при этом иметь такую запись — это все равно что смотреть на комнату за секунду до ограбления. Ты знаешь, а комната как бы нет. Конечно, комната не может ничего знать, это же не живое существо, не человек. А если представить, что комната ожила, мебель передвигается сама по себе, а стены говорят друг с другом через комнату. Комната-зомби, ха-ха. Представьте, что вы попали в некую комнату, и мысли не допуская, что она живая, только решили сесть в кресло, а оно говорит: пошел вон! Не смей на мне сидеть! Или просто вильнуло в сторону, чтобы вы не смогли сесть. Или что у стен есть глаза, и они умеют говорить, так что вы можете прийти и спросить у комнаты, что тут происходило, пока вы находились в другом месте, и она расскажет все без утайки…

— Привет, — произнес голос.

Это та девушка, которая утром спала на диване в гостиной.

Теперь она идет рядом с Астрид. У нее в руке два яблока. Она прикидывает их вес, осматривает, выбирает, какое оставить себе.

— Держи, — говорит она.

Яблоко летит к Астрид и ударяет ее прямо в грудь, довольно сильно. Она ловит его, прижимая к себе рукой с камерой, сгибом локтя.

— Астрид, — говорит девушка. — Астры, астральный… Как тебе с таким звездным имечком?

И она стала рассуждать о звездах. Говорила, что из — за яркого городского освещения и света придорожных фонарей сейчас почти нигде не увидишь настоящего ночного неба и что на Западе ночное небо уже не бывает абсолютно темным. На большей части Европы и в Америке — почти во всем мире люди уже не имеют возможности наблюдать звезды, как это было в прошлом.

У незнакомки легкий акцент, ирландский, что ли, а может, американский. И хотя Астрид ни словом не обмолвилась о своей вылазке к «Дворцу карри», она вдруг заговорила о нем. Спросила, ходила ли туда Астрид, и сказала, что это — явный вызов со стороны местной преступности. Зачем еще было швырять черную краску в двери и окна единственного восточного ресторана в деревне? И вообще единственного во всей округе?

Астрид поднимает камеру выше и прижимает к глазу, хотя она выключена, даже объектив не открыт. Она хочет, чтобы незнакомка заметила ее и проявила интерес. Но та замолчала и зашагала быстрее, немного обогнав Астрид. Астрид опускает камеру. Откусывает яблоко. Только сейчас она поняла, что ужасно голодна.

— Как вы узнали? — спрашивает она. — Ну, про ресторан?

Астрид прибавляет шаг.

— Как узнала? — отвечает женщина. — А какие варианты? Как об этом можно было не узнать?

— Вы тут по поводу дома? — спрашивает Астрид.

Незнакомка вдруг остановилась посреди дороги.

Она уставилась себе под ноги. И вдруг села на корточки. Астрид замечает на асфальте пчелу, большую такую, мохнатую. Девушка достает что-то из заднего кармана шортов. Какой-то маленький пакетик. Она надрывает уголок и высыпает содержимое на ладонь. Потом заворачивает уголки пакетика и убирает обратно в карман. И плюет себе в ладонь. Фу, вот гадость. Потом большим пальцем растирает слюну в ладони. И размазывает свою слюну рядом с пчелой, которая замерла, потому что заметила рядом с собой нечто куда больше самой себя.

Девушка поднимается и идет дальше, облизав ладонь и вытерев ее о шорты.

Астрид думает, сколько же ей лет. Она глядит на ноги незнакомки, волосатые. Это просто непристойно. Она никогда такого не видела. Глядит на ее босые ноги, шлеп-шлеп по асфальту.

— А больно ходить так, босиком? — спрашивает она.

— Не-а, — отвечает женщина.

— У вас машина сломалась?

Они идут по дороге, незнакомой Астрид.

— Машины — дрянная штука, мир и без того загибается.

— Это вы сдаете нам дом? — спрашивает Астрид.

— Какой дом?

— Который мы снимаем.

Женщина доела яблоко и забросила огрызок высоко через ограду.

— Органика.

— А что вы делали, там, с пчелой? — спрашивает Астрид.

— Оказывала скорую помощь.

Женщина вынимает из кармана шортов свернутый пакетик, проверяет, плотно ли он завернут, и кидает Астрид. Похоже на пакетики сахара, какие обычно лежат в вазочках в кафе, на них еще печатают самые разные сведения — даты жизни классических музыкантов или писателей, названия марок машин или клички лошадей, выигравших очередной забег. На пакетике написано: БЕЛЫЙ САХАР. А на другой стороне — рисунок истребителя, надорванный посередине, и текст: ЗА ВРЕМЯ II МИРОВОЙ ВОЙНЫ 1939–1945 ПОГИБЛО ОКОЛО 55 МИЛЛИОНОВ ЧЕЛОВЕК.

— Оставь себе, — говорит женщина.

Астрид удерживает в одной руке яблоко и камеру и засовывает пакетик в задний карман джинсов. Они идут по незнакомой дороге, и женщина рассказывает, что в конце лета рабочие пчелы выбрасывают из улья трутней, потому что иначе зимних съестных припасов не хватит на всех, кроме того, трутни больше не нужны в их сообществе, потому что королева оплодотворена, жизнь улья с приходом осени изменилась, в общем, рабочие пчелы просто откусывают трутням крылышки и выталкивают из улья.

— И что с ними происходит дальше? — говорит Астрид.

— Наверное, птицам достаются, — отвечает женщина. — Думаю, трутни изо всех сил цепляются за пчел, стараются ухватиться лапками за стенки улья, пока им откусывают крылья. Ну, ничего, пока им ничего не угрожает, — продолжает она. — Лето только началось.

Надо же, прямо знатный пчеловод. А теперь эта чудачка засвистела. Засунула руки в карманы и чешет себе по дороге чуть впереди Астрид, насвистывая как мальчишка. Получается, Астрид идет по незнакомой дороге с незнакомым человеком, ее мобильник погребен в мусорном ведре, и значит, ее местопребывание установить невозможно.

— Откуда вы узнали, что я Астрид? — выкрикивает она вслед незнакомке, прямо в затылок.

— Ну, это просто, — отвечала та. — Мне сказал тот мужчина.

— Какой мужчина? — спрашивает Астрид.

— Ну тот. В вашем доме, — отвечает женщина. — Который тебе не отец. У меня тоже нет отца. Я его вообще никогда не видела.

Астрид уронила обкусанное яблоко, и оно откатилось к самому краю дороги. Она чуть не выпустила из рук камеру, но в последний момент прижала к себе и не дала упасть. Она остановилась. Встала посреди дороги как вкопанная.

— Машина! — говорит незнакомка — и правда, им навстречу из-за поворота выезжает машина. Астрид отпрыгивает в сторону. Она пытается собразить, что она успела до сих пор сказать вслух. Да ничего! Она даже не заикалась про отца, или не-отца. Мимо проносится машина, Астрид чувствует мощный порыв ветра. Она еще некоторое время слышит рев мотора, он стоит в ушах и в глазах, хотя и ветра-то никакого нет, и шум уже стих, а на дворе все тот же спокойный солнечный обыкновенный июньский день.

А девушка идет дальше.

— Догоняй, если не передумала, — кричит она не оборачиваясь.

Она ушла вперед довольно далеко. Астрид побежала. Она почти догнала незнакомку, и тут ее осенило. Весь смысл просыпания раньше всех на рассвете — это что вокруг нет ни души, только одна Астрид, зевающая, полусонная, можно высунуться из окна, положив локти на подоконник и заснять занимающийся рассвет. А вокруг лишь воспрявшие птахи, да деревья чуть колышутся на ветру, поводя кронами, ни единой машины на дорогах, сколько хватает глаз, ни лающих собак, ни-че-го. Но однажды утром Астрид, глядя в видоискатель камеры, между прочим, на максимальном увеличении, видела ее.

Ее.

Да, это была она.

Там, далеко, на крыше машины — белой машины, сидела женщина, Астрид уверена, что машина была белая, припаркованная у самой кромки леса. У нее вроде был бинокль, или такой прибор, что используют люди, наблюдающие за птицами или вообще за природой. Забавно — она смотрела на единственного человека, который не спал в этот момент, а тот, как ни смешно, просто невероятно, смотрел на нее, и теперь, когда Астрид нагнала незнакомку, та продолжает как бы недавно прерванный разговор, и Астрид как бы само собой понимает, о чем речь.

— И вот что. Если ты кому-нибудь скажешь, я тебя прибью, — говорит женщина. — Я серьезно, не думай.