Случайно

Магнус перечитывает статью, не для того чтобы запомнить историю, не больно она увлекательна — даже обидно, ведь именно ради этого он притащился в такую даль. Нет, его вдруг совершенно завораживает одно-единственное слово:

Доблесть идобродетель.

Идругие церкви также носят его имя.

И,по слухам, жил.

Столь простое — и столь важное слово.

Он начинает листать книгу, выбирая предложения наугад.

Сохранились имена и названия лишь некоторых лиц и селений. В те времена ему еще не приписывали сверхъестественных способностей, и его слава чудотворца расцвела по прошествии времени. Она публично сожгла свои наряды и драгоценности и после этого ушла в монастырь. В селении под названием Доккум на него и его товарищей напали язычники фрисландцы и зарубили насмерть. Эту версию вряд ли можно считать достоверной, так как отвергнутый поклонник донес о том, что она христианка, но она чудесным образом избежала позорного ремесла и смерти на костре. Эта легенда, пользовавшаяся огромной популярностью, возникла лишь в седьмом веке, и есть все основания полагать, что она не имеет под собой оснований.

Прямо за стенами библиотеки дорожные рабочие меняют дорожное покрытие, используя пневматическую дрель. В холле библиотеки люди по-прежнему стоят в очереди к компьютерам.

В холле библиотеки люди стоят в очереди, а за ее стенами рабочие, используя лишь силу сжатого воздуха, крушат на фиг камень иасфальт.

Воздух икамень! Слово «и» — настоящий кислородный заряд. И тут Магнус, который приехал в этот знаменитый город, чтобы узнать историю своего прозвища, — прозвища, что дала ему одна опытная женщина старше его, которая проводит здесь лето и ежедневно совращает его на деревянных скамьях старой церкви, а также об имени, данном ему при крещении родным отцом, которого он помнит очень смутно и на которого, честно говоря, ему давно насрать (хотя его младшая сестра, напротив, куда сильнее переживает по поводу все более далеких отношений с отцом), — Магнус вдруг ощущает, что стрелой взлетел ввысь, что снова дышит полной грудью, словно долгое время пребывал в маленьком, темном и душном пространстве, слишком маленьком, чтобы как следует уяснить значение слова.

И?

«И», — произносит Магнус вслух.

Видимо, произносит слишком громко — несколько человек в очереди оборачиваются и смотрят на него. Мужчина за ближайшим компьютером тоже уставился. Работница библиотеки, сидящая за столом, поднимает голову, как бы прикидывая, стоит ли ждать от Магнуса неприятностей.

Он захлопывает книгу и смотрит ей прямо в глаза. Интересно, она его хочет? Интересно, какая она в постели… Первое счетное устройство изобрел Паскаль в 1640 году, напоминает он сам себе выходя из библиотеки, причем ему на тот момент не было и двадцати лет!

Магнус сияет всю обратную дорогу до вокзала, идя по улицам этого сияющего города. Он остановился на минуту, чтобы сделать глубокий вдох, глотнуть летнего воздуха, — но только на минуту, потому что еще немного, и он опоздает на очередное свидание с Амбер в церкви. Если, конечно, она там будет. Если она придет. На самом деле он может остаться на платформе, просто решить постоять немного дольше. И пропустить поезд. Может быть, это Амбер будет ждать его в церкви; может быть, сегодня на свидание не явится он.

Он останавливается у дерева, что растет перед магазином. Ничего особенного, просто какое-то дерево. Некое дерево и Магнус. Его листья, отмечает про себя Магнус, соединяются с черенками, черенки с веточками, те — с толстыми ветками, те — со стволом, ствол — с корнями, корни уходят в землю. Этот вид связан с другими деревьями того же вида и другими деревьями родственных видов и всеми деревьями вообще, по причине принадлежности к общности деревьев, и со всеми остальными растениями и живыми существами — по причине того, что все они осуществляют фотосинтез, т. е. являются частью пищевой цепи, с ископаемыми, с топливом, как в прошлом, так и в настоящем; а раз есть прошлое и настоящее, значит, вполне возможно (и даже очень вероятно), существует и будущее, и само понятие «будущее Магнуса», и все такое.

Льет как из ведра. Им слышно, как дождь барабанит по церковной крыше. Магнус рассказывает Амбер, что говорил о дожде Виттгенштейн: считать капли по отдельности не имеет смысла, а на вопрос, сколько в дожде капель, правильный ответ — «много», а не конкретное число. В математике, говорит Магнус, «правильность» — понятие относительное.

— Ага, — говорит Амбер, — а грех — если я правильно помню и мне не изменяет память — это неизвестная переменная в уравнении, так?

— Ну да, — отвечает Магнус. — Только правильно не «грех», а «игрек».

Он чувствует непроизвольное раздражение оттого, что она знает так много о том, что знает он. А еще подсмеиваться над чем-то, а он не совсем понимает, над чем и как это у нее выходит.

Но он лишь слегка шевелится, поудобнее устраиваясь в ее объятиях, вдыхая запах церковной плесени, по крыше барабанит дождь, его голова покоится на старой, засаленной подушечке для колен, над головой — если смотреть влево, за плечо Амбер, — причудливые изломы труб небольшого органа, на стене, каждая в своем кармашке, грубо вырезанные из картона цифры верх ногами, номера псалмов, исполнявшихся на службе, что была (или будет?) проведена Бог знает когда — в прошлом или будущем, может так, а может эдак, кто знает? 7. 123. 43. 208. Интересно, что это за гимны. После их с Амбер «завтраков», «обедов» и «полдников» в старой церкви он уже знает, что тот, кто там опредляет номера псалмов, кладет аккуратные наборы цифр — единиц, двоек, троек, четверок, пятерок, шестерок, семерок, восьмерок, девяток и нулей под выступ передней скамьи. Ему знаком вкус и запах церкви снаружи и изнутри, бурый оттенок старых сидений, белизна стен, темно-коричневого дерева кафедра с белым орнаментом. За последние недели он тайно, бессчетное количество раз, читал таблички на стенах, укрепленные в память почивших священников. Теперь он знает, зачем люди ходят в церковь. Ответ слишком прост, но что поделаешь. Иначе чему равен О?

— Знаешь, пожалуй, мне больше нравится, когда ты мрачный, — произносит Амбер. — Ты не можешь набросить на лицо эту свою «тень»?

Магнус понятия не имеет, что она имеет в виду, но согласно кивает и утыкается лицом ей в плечо, продолжая в уме свои подсчеты. О = добавленное целое, то есть 0 = а = а. К примеру, 0+1 = 1, и это все, что необходимо знать о нуле, т. е. не о его значении или о нем как величине, но о том, что он подчиняется неким определенным правилам.

Он чувствует, как Амбер, лежа под ним, заворочалась, заскучав без движения. Вот она начинает двигаться, ритмично, пробуждая его от мыслей. Он взглянул ей в глаза. Он чувствует нарастающее возбуждение. Член наливается силой. Еще минута, и они снова задышат в едином ритме, издавая все тот же неизбывный звук, вдох-выдох, звук, о котором он до сих пор не знал главного — это то самое слово, повторяемое на последнем дыхании, бесконечно: и… и… и…

…самой обычной норфолкской ночи Майкл вдруг садится в постели. Ева спит. В окружающем мире все тихо-тихо, всё замерло, на вид «всё как всегда», скучно и до отвращения прозаично — в точности так же, как во все прошлые ночи. Но в мире явно произошло что-то странное, вкравшись с уверенностью и бархатистым высокомерием кошки. Произошла перемена, вот что. Сложился цельный ритмический рисунок. Да — сначала строки ab-ab, затем, таким же образом cd-cd, за ними ef, gg… Он ведь преподавал как раз эту науку, поэтому сразу врубился — словно настроился на привычную волну: мир Майкла обрел структуру сонета (-ов).

С высокомерием кошкии прочее бессильно в описании того, что произошло на самом деле. Словно штангой по башке. Словно сквозным в грудь. И старательные хирурги оперируют его бессознательное будто вскрытую грудную клетку. Его сердце — распустившийся цветок, с изумительной красоты лепестками, бьется словно божественные часы. Потрясение, горячка, Поэзия заживо содрали с него кожу, а потом наградили цельнометаллической оболочкой, а заодно новой личностью и шестью новыми чувствами, и новым языком, который умел выражаться исключительно пентаметром, и понятиями, согласно которым все это — сплошь поэзия да символы: