Страница 12 из 12
Было у советских людей Отечество, был и Отец. Ничего дурного или постыдного в этом нет. Таков извечный принцип народного единства, патриархальности, патриотизма.
Позже, когда власть в стране безраздельно перешла • к номенклатуре, было распространено мнение, будто при сталинизме все только и делали, что строчили доносы друг на друга, была создана обстановка политического террора и необоснованных репрессий. Однако опубликованы достоверные сведения, показывающие, что число репрессированных граждан по политическим мотивам было сравнительно невелико, не более трети всех осужденных
(в 1937 г. — 12,8%, а в 1938 — 18,6%). То есть речь идет о 100—150 тыс. человек. Массовым политическим террором для страны с населением в 150 млн. человек это считать никак нельзя.
Коррупция как духовная коррозия способна в считанные десятилетия разрушить общественные устои. Но такое возможно лишь в том случае, если для нее существуют благоприятные условия. При сталинизме их не было: слишком суровая грозила кара. В особой опасности находились работники высших этажей власти. За ними был постоянный контроль. Провинившихся не всегда карали. Однако на них заводили дело, и при повторном нарушении они рисковали головой.
Сейчас мы имеем возможность сопоставить опыт социалистического строительства и капиталистической деградации в России. Любой, кто не утерял ум, честь и совесть, мог убедиться, насколько опасной была коррупционная зараза в нашем государстве. Как только с ней перестали активно бороться, участь СССР была решена.
Главнейшее наследство, которое оставил после себя Сталин, — это страна, которая была создана под его руководством. После великой Победы коренным образом изменилась политическая ситуация в мире; Авторитет Советского Союза вырос необычайно. Появление КНР и стран народной демократии (а она там была именно такова) полностью подтвердило вроде бы предположение о неизбежной полной и окончательной победе социализма как наиболее прогрессивного общественного устройства.
У Сталина могло возникнуть «головокружение от успехов» (так называлась одна из его статей). Однако некоторые замечания в его работах, о которых у нас шла речь, а также в его последнем выступлении (о нем еще будет сказано) совершенно определенно свидетельствуют о том, что он опасался за дальнейшую судьбу Отечества.
Но что он мог предпринять, чтобы обеспечить усиление могущества социалистического лагеря и воспрепятствовать его деградации и распаду? Он же не был, как невольно предполагают его хулители, всемогущим и способным на многие десятилетия вперед прозревать будущее.
Во втором томе книги «Россия. Век XX» В. В. Кожинов писал: «Едва ли будет преувеличением сказать, что один из самых загадочных периодов (или, пожалуй, самый загадочный) — послевоенный (1946—1953). Казалось бы, явления и события этого сравнительно недавнего времени не должны быть столь мало известными и понятными. Ведь согласно переписи населения 1989 года, — когда началась «гласность», — в стране имелось около 25 млн. людей, которые к концу войны были уже взрослыми и могли свидетельствовать о том, что происходило в послевоенные годы. Однако сколько-нибудь определенные представления о том, что совершалось тогда в стране, начинают понемногу складываться лишь в самое последнее время — с середины 1990-х, то есть через полвека после Победы…»
Да и вся история России прошлого века ныне представляется как сплошной клубок тайн и загадок. Происходит это по нескольким причинам. Одни — субъективные — связаны с разнообразием высказываемых нередко противоположных мнений почти по всем проблемам данного периода. Многие историки вольно или невольно, по заказу «свыше» или по своей инициативе подбирают факты выборочно и выстраивают свои концепции, подчас нелепые, пошлые, фальшивые, но на поверхностный взгляд обоснованные.
К сожалению, именно такие «исторические поделки» получают массовое распространение, звучат по радио и ТВ. Для серьезных, честных и умных исследователей типа В. В. Кожинова в этой системе места нет. Тем более когда речь заходит о Советском Союзе времен Сталина. Ложь и подтасовки, подчас фальсификация документов, на которую решился, в частности, Хрущев, а также до сих пор засекреченные данные не позволяют с полной уверенностью судить о том периоде.
Таковы объективные трудности познания новейшей истории. Например, В. Е. Семичастный, назначенный в 1961 году председателем КГБ, позже свидетельствовал, что к его приходу «многие документы уже были уничтожены или подчищены, вытравлен текст. Это мне сказали и показали архивисты».
Из этих признаний следует сделать вывод: все сведения, которые могли опорочить Сталина, были рассекречены (не говоря уже о прямых подделках), в чем был заинтересован в первую очередь Хрущев, а также все те, кто принимал активное участие в репрессиях и оставался в его правление на высших постах.
Не менее существенно и то, что слишком часто свидетельства очевидцев и собственные впечатления искажаются в ущерб правде. Ведь переход от частных, даже весьма важных событий к обобщениям не так прост, как нам кажется. Трудно отрешиться от своих эмоций, переживаний, личного опыта. Осмыслить исторические события сравнительно недавнего прошлого нелегко. Тут основной упор приходится делать на статистические материалы, а не исходить из общих соображений, касающихся развития технической цивилизации в ее глобальных и локальных проявлениях.
Одно из наиболее широко распространенных мнений высказал французский советолог (антисоветских убеждений) Н. Верт. По его словам: «Политическая жизнь СССР в послевоенные годы была отмечена не только идеологическим ужесточением контроля над обществом, но также…»
Прервем цитату. Автор вводит читателя в заблуждение. Не поясняет, в чем суть такого контроля, почему и с какими целями он осуществлен. Любое государство как система, стремящаяся к самосохранению, осуществляет достаточно жесткий идеологический контроль над обществом. В условиях спокойствия и благоденствия он может быть ослаблен. Однако в крупной державе он при малейшей угрозе усиливается. Достаточно вспомнить поведение правителей США после крупного теракта в сентябре 2001 года. Это не была угроза уничтожения страны, тем не менее, полицейский режим в стране сразу усилился до небывалых для мирного времени размеров.
Вопрос не в том, что идеологический контроль существует, а в том, ради чего он осуществляется и в чем выражается.
В прерванной цитате Верт связывает его с «политическим принуждением (прежде всего в отношении… обновления и ротации партийных кадров) 30-х гг.». О каком политическом принуждении идет речь? Если заставляли партийные кадры поддерживать государственную систему, то в этом не было никакой необходимости. По крайней мере, формально все партийные работники клялись строить социализм и коммунизм. А вот другого рода принуждение действительно было актуально: максимальное ограничение коррупционных связей, борьба с казнокрадством.
Верт с подозрительной наивностью «вворачивает» в свой учебник истории все идеологические штампы антисоветских политологов о состоянии руководства СССР в послевоенный период. В частности, ссылается на некоторые свидетельства Хрущева, которого не раз уличали во лжи и клевете серьезные и честные исследователи (сошлюсь хотя бы на В. В. Кожинова и С. Г. Кара-Мурзу). Французский советолог говорит об ультранационализме и шпиономании Сталина, якобы заставлявшего «старых членов партийного руководства… по любому поводу пить ночи напролет до полного изнеможения».
Если бы СССР был построен на основах анархии, то безумие вождя и беспробудное пьянство высшего руководства ни на чем, кроме их здоровья, не сказывались (кстати, почти все эти люди прожили более 80, а то и 90 лет). Но ведь страна, как утверждают те же антисоветчики, была централизована едва ли не до идиотизма. Как же она могла существовать при такой бездарной, изнемогающей от пьянства центральной власти?! Впрочем, тот же Н. Верт пишет о том, что Г. М. Маленков получал ответственные назначения «благодаря своим бесспорным организаторским способностям»…
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.